Близнецы

Погрузившись каждая в свои мысли, они продолжали ужинать. Анна размяла вилкой свои картофельные крокеты — к ужасу Лотты, которая разрезала их на одинаковые по величине кусочки, что Анне в свою очередь показалось слишком педантичным.
— Как ты думаешь, они настоящие? — Анна указала на красные растения, подозрительно пышно цветущие в продолговатом горшке около их столика.
— Искусственные, — сказала Лотта, отметившая это уже при входе.
— Ты права, здесь слишком темно для растений… Мне вспоминаются кактусы фрау Штольц… — Она усмехнулась. — Можно сказать, что они сыграли в моей судьбе роковую роль.
Содержимое книжного шкафа помогало Анне переносить завуалированную кабальную зависимость. Забытая из-за книг вышивка не продвигалась и лишь для проформы покоилась на коленях. Герр Штольц распределял свое внимание между газетами и радио, которые сообщали исключительно хорошие новости.
— Еще несколько лет тому назад мы были париями в Европе, а сейчас Чемберлен трижды удосужился нас посетить — кто бы мог подумать; — удовлетворенно сказал Штольц. — И все это заслуга нашего гениального фюрера.
В своем новогоднем выступлении по радио Гитлер подвел итог: «За всю историю нашего народа 1938 год стал самым богатым на события». Третий рейх увеличился на десять миллионов душ, все вернулись heim ins Reich. [52] Фрау Штольц наконец-то могла гордиться тем, что она немка. Они выпили за подвиги фюрера и за его грандиозные планы.
Всеобщая эйфория не пробудила в Анне никаких эмоций. Она сроду не задумывалась над тем, что значит быть немкой. Слушая по радио, как ругаются Гитлер и чешский президент Бенеш, она подумала: «Дайте им в руки дубинки, пусть разберутся между собой. Нам-то какое дело?» Ей надоело жить вблизи заводских труб, дымящих без устали, и постоянно подавлять в себе бунтарский дух — возложенные на нее обязанности она выполняла через силу. В ту зиму ее терпению пришел конец. Из искры маленького невинного инцидента разгорелся пожар.
Утром четверга, в половине шестого, ей надлежало убрать столовую. Все еще спали, в доме было тихо и холодно. Перед большим окном, выходящим на задний двор, на низком подоконнике из черного мрамора стояли кактусы. Эти колючки еще ни разу не были украшены экзотическими цветами — при режиме фрау Штольц вообще ничего не распускалось. Один за другим Анна сняла кактусы с подоконника и принялась натирать его мастикой до тех пор, пока в черной блестящей поверхности не отразилось ее лицо. В тот день фрау Штольц вызвала Анну к себе.
— Анна, ты сегодня забыла протереть подоконник.
Анна начала возражать, но ее прервали:
— Ты лжешь, посмотри-ка, вон там и там.
Анна присела на корточки рядом с хозяйкой. В двух местах подоконник действительно не блестел, на нем осталось несколько пылинок, которых в половине седьмого утра, когда было еще темно, она не заметила. Они поднялись. Беспощадное зимнее солнце заливало комнату светом, а лицо фрау Штольц было холодным и непроницаемым — ледяной щит против накопившейся ярости Анны.
Она развязала фартук.
— Не переживайте, фрау Штольц, ни к вашему подоконнику, ни к кактусам, ни к плинтусам я больше и пальцем не притронусь, обещаю.
— Ты что, совсем не выносишь критики? — начала защищаться фрау Штольц.
Анна посмотрела на кактусы, затем оглядела всю комнату, все предметы, побывавшие в ее руках, а теперь, когда дело дошло до ссоры, казалось, принявшие сторону фрау Штольц.
— Я так работать не могу, — сказала Анна без всякого выражения. — Этот мелочный порядок, это прусский педантизм — для меня здесь нет места. Оставьте меня в пустыне, и я разобью для вас там прекрасный сад… но на свой манер.
— А, — осенило фрау Штольц, — ты хочешь здесь хозяйничать!
Анна взглянула на нее со стороны — поразительное ощущение. В первый и последний раз Анна смотрела на эту крепкую, прямоугольную женщину, шокирующую своей ограниченностью. Хозяйка напряженно думала, подыскивая заключительное слово, чтобы сохранить свое достоинство. Было видно, что это стоило ей невероятных усилий.
— Ты о себе слишком высокого мнения. — Она вырвала фартук из рук Анны. — Ты не успокоишься, пока не окажешься в банкетном зале «Байера», где тебя будут обслуживать не меньше двух официантов.
Гитте не отпускала Анну. В день ее ухода она заперла на замок все двери в доме. Широко расставив ноги и скрестив руки, она сидела на темно-красном бархатном диване; костлявые коленки обвинительно торчали вверх — ты не оставишь меня здесь одну!
— Где ключи? — Мать тряхнула ее за плечи.
Гитте и бровью не повела. Анна застыла между чемоданами, прекрасно представляя себе, что чувствует девочка. Мучительное сходство.
— Я спустила их в унитаз, — сказала Гитте высокомерно.
На дезертирство Анны она отвечала абсолютным неповиновением. С невозмутимым спокойствием фрау Штольц позвонила слесарю. Анна хотела обнять Гитте на прощанье, но та обиженно отвернулась. Тогда Анна, подхватив чемоданы, вышла на кухню, открыла высокое узкое окно над кухонным столом, выбросила через него свои вещи, а затем последовала за ними сама — прочь с тонущего корабля, на сушу, приятно похрустывающую при приземлении.
Анна возвратилась в дом своих родственников, в спальню с медальонами, в гостиную с мягкими креслами, патефоном и опереточной музыкой дяди Франца, но ничто ее больше не радовало. При взгляде на мебель и предметы обихода вспоминались принудительные еженедельные уборки, ежедневная рутина. Без всякого энтузиазма она реагировала и на объявления о работе. Приняв ванну и стоя перед зеркалом, девушка представлялась воображаемому работодателю: «Меня зовут Анна Бамберг, родители умерли, когда я была еще ребенком. У меня была сестра Лотта, но и она, честно говоря, уже давно не… Я же, Анна, полна жизни, это очевидно…»
На одно из писем пришел ответ в конверте из мраморной бумаги; имя отправителя было написано строгим деловым почерком: Шарлотта фон Гарлиц-Дублов, графиня Фалкенау. Вместо приглашения на собеседование она объявляла о своем личном приезде, причем в тот же день. Тетя Вики нервно бегала туда-сюда в поисках подходящего платья для Анны — графиня как-никак приезжает! Анна растерянно смотрела на строгие ровные буквы в предчувствии несчастья — слово «графиня» ассоциировалось с крепостничеством, так что с едва обретенной свободой можно было распрощаться. Через тюлевые занавески они подглядывали, как графиня выходит из своего «кайзер-фрейзера»; под расстегнутым меховым пальто виднелась кремовая шелковая блузка. Тетя Вики ущипнула Анну за руку.
Гостиная, которая еще совсем недавно казалась Анне вершиной роскоши и комфорта, в присутствии графини выглядела мещанской и обывательской. Она взяла Анну за руку и, не стесняясь, смерила ее оценивающим взглядом.
— Я хотела бы вас кое о чем спросить, — сказала она. — Вы приходитесь родственницей Йоганнесу Бамбергу?
Анна невольно выдернула руку. Она не могла ответить на этот самый обычный, невинный вопрос. После смерти отца никто никогда не произносил его имени; вместе с его останками похоронили и память о нем. Она смотрела сквозь женщину. Только сейчас Анна услышала тиканье часов с маятником, всегда стоявших в этой комнате, — словно стук палки по булыжной мостовой. Тетя Вики, не зная, куда девать руки, переводила взгляд с одной на другую и, когда пауза затянулась до неприличия, сказала:
— Йоганнес Бамберг — это ее отец, двоюродный брат моего мужа… Я его не знала, он умер молодым…
— Так, значит, ее отец, — удовлетворенно прервала ее женщина, поворачивая голову в сторону Анны.
— Да, ее отец, — услужливо подтвердила тетя Вики.
— Тогда все в порядке.
На плечо Анны опустилась ее правая рука в перчатке.
— Пойдемте со мной. На улице ждет машина.
— Но ее вещи, — крикнула тетя Вики, у которой дыхание перехватило от столь молниеносно разворачивающихся событий.
— Я пришлю за ними шофера.
Графиня с непроизносимым именем вывела Анну из комнаты, из мещанской гостиной, в коридор; тетя Вики даже не успела открыть для нее входную дверь, она все решительно делала сама. Одной рукой графиня грациозно поправила короткие русые волосы, а другой — распахнула для Анны дверцу машины. Тетя Вики выбежала, чтобы отдать ей пальто, которое та забыла. Точно загипнотизированная, Анна с отсутствующим видом села в машину.