Близнецы
Так она прожила всю зиму, весну и лето. Изредка она переносила с места на место вечернее платье или ночную рубашку, но чаще всего просто сидела и читала. Никто не возражал. Она не подозревала, что это был всего лишь антракт, надолгая передышка.
Стол был заставлен тарелками. Пламя догорающей свечи отражалось в глазах Анны.
— Эта муштра жены химика, — сказала Лотта, — типично немецкое явление.
— Ах, это было ее понимание, как следует вести домашнее хозяйство, — мягко поправила ее Анна. — Только вот я не умею работать в полном подчинении. — Она засмеялась. — Мне вдруг вспомнилось… — от удовольствия она даже ущипнула Лотту за руку, — в пятидесятых годах мне снова довелось встретиться с семьей Штольцев. В составе делегации совета по защите детей я приехала на «Байер». Речь шла, кажется, о проекте создания обязательных рабочих мест для сбившихся с пути подростков. Нас щедро угощали в банкетном зале, при этом каждого гостя обслуживали два официанта. Я вдруг вспомнила упрек фрау Штольц: «Ты не успокоишься, пока не окажешься в банкетном зале "Байера"…» и так далее. И вот я там оказалась! Я чуть не подавилась, когда осознала это, — мой сосед встревоженно похлопал меня по спине. После приема я села в свой первый «фольксваген» и отправилась с визитом к Штольцам. Они по-прежнему жили по старому адресу, только звонок над входной дверью больше не сиял белизной, да и ступеньки крыльца не выглядели безупречно чистыми. Я позвонила, из окна выглянула старая женщина. «Анна! Конечно, входи!» На буфете красовались фотографии Гитте с мужем и детьми (застекленные дверцы буфета поочередно надлежало протирать замшевым полотенцем). Только что вернувшийся с работы герр доктор был поражен моим появлением: «Ну, как ты здесь очутилась?» Я пересказала пророческое предсказание его жены. «И вот сегодня я там сидела, и меня обслуживали два официанта!» Он разразился безудержным смехом. Его жена стыдливо улыбалась — жалкое зрелище. «Вот видишь, — ткнул он ее в бок, — разве я не говорил, что из этой девушки тебе вовек не удастся сделать прислугу!»
Часть II. Война
1По воскресеньям в крытом променаде девятнадцатого века, тянувшемся от Королевской площади далеко в глубь парка Семи часов, устраивали барахолку. Было солнечно, однако восточный ветер пронизывал до костей. Продавцы грелись, расхаживая взад-вперед от одной чугунной колонны к другой под элегантно изогнутыми опорами. Анна и Лотта семенили вдоль прилавков с вазами, украшениями, старыми патефонными пластинками, открытками. Перед облупившимся конем-качалкой, потухшим взглядом уставившимся на статую какого-то святого, они на секунду задержались.
— Помнишь, как мы всегда дрались за нашу лошадку? — крикнула Анна так громко, что проходившие мимо посетители рынка обернулись. В их лицах, как показалось Лотте, читалось раздражение — кто это там еще потревожил их воскресный покой. Да еще по-немецки!
— Нет, не помню, — отрезала Лотта.
— И все-таки… и все-таки… Лошадка была бело — синяя с настоящей уздечкой и коричневым седлом; мы сталкивали с нее друг друга до тех пор, пока не появлялся отец с разумным предложением: сегодня, в воскресенье, на лошадке качается Лотта, в понедельник — Анна, во вторник — снова Лотта и так далее. «Как вы на это смотрите?» Я почти об этом забыла, — Анна всплеснула руками. — Wie schön, daß es plötzlich wieder da ist! [55]
У Лотты сюжет из детства не всколыхнул никаких воспоминаний, а лишь надорвал хрупкую взаимосвязь всех вещей из прошлого. Как получилось, что ее воспоминания начинались только с того момента, когда, больная, она лежала в садовом домике под присмотром своей голландской матери? В первый раз за прошедшие годы ей это мешало, она чувствовала себя неполноценной.
— Война в моде, — констатировала Анна. — Люди до сих пор зарабатывают на ней деньги.
На куске бархата были разложены каски и ремни. Да, здесь война соседствовала с миром: солдатская фляжка лежала рядом с античной кофемолкой; среди смятых любовных романов и детективов валялся богато иллюстрированный трактат о военных орденах и мундирах Третьего рейха; на стойке со старыми портретами новобрачных красовалась фотография молодого солдата, вызывающе глядевшего в камеру.
— Он не знал, что ему здесь воздвигнут памятник, — сказала Лотта.
— Посмотри, какой у него важный вид, бедный мальчик, он свято верил в свою миссию.
— Он боролся не за идеал, он защищал родину.
Сестра взяла ее под руку и потянула за собой. Я промолчу, подумала Анна. На другом конце парка, прижавшись к отвесной скале, вот уже как минимум целое столетие стояло шале. Здесь они и присели; солнце горизонтальными лучами светило через окна, в пучке света клубился голубоватый пар, поднимавшийся от кофейных чашек.
Мы всегда стараемся встречаться в общественных местах, подумала Лотта, как будто в наших свиданиях есть что-то непристойное.
Небо не окрасилось в роковой цвет, кухарка не прекратила месить тесто, шофер не выпустил из рук газету, служанка продолжала нести заставленный яствами поднос, штопальная игла Анны ни на секунду не сбилась с курса — никто и не заметил, что в безобидной повседневной реальности образовалась трещина, пока на кухню не ворвался знакомый, тысячу раз слышанный по радио голос: «Im Morrrgengrrrauen des errrsten Septembers haben die deutsche Trrruppen die polnische Grrrenze überschrrritten… Ab heute wird Bombe mit Bombe verrrgolten…» [56]
Да и спустя несколько часов, когда, сидя на лужайке, Анна любовалась неправдоподобной красотой парка и дома, она не знала еще, что под тем же самым небом, при том же самом дневном свете происходило что-то более неправдоподобное — процесс тотального разрушения, в который всем им предстояло втянуться. Высоко в небе что-то сверкнуло. Она сощурила глаза. Где-то вдалеке прогремел взрыв, после чего в воздухе вдруг появились белые клубы дыма, закрывшие таинственный предмет. Дом мигом обрел голос и завопил изо всех отверстий:
— Sind Sie verrückt?! [57] Быстро внутрь! На дворе война!
— Что? — закрыв руками уши, закричала Анна и побежала к дому.
— Война! — фрау фон Гарлиц свешивалась из окна и усердно жестикулировала. На спасение Анны она послала мужа. Они столкнулись в дверном проеме.
— Это британский разведывательный самолет, — резко сказал он. — Наша противовоздушная оборона пытается его сбить. Вам лучше оставаться дома.
Несмотря на обычную мужскую сдержанность, его усики а-ля Кларк Гейбл нервно подергивались. Смешно, подумала Анна, все так озабочены. В то время как война — всего лишь слово. Ей даже хотелось, чтобы случилось нечто посерьезнее проблеска самолета в небе, что наполнило бы это слово смыслом.
Через три дня после того, как Англия и Франция объявили войну Германии, фрау фон Гарлиц собрала своих детей, персонал и самый необходимый скарб и уехала, впопыхах поручив Анне управление поместьем.
— Приведи в порядок верхний этаж для беженцев из Саарской области. — Она положила руки Анне на плечи — символический жест передачи власти. — А мы отправляемся на восток.
В асимметричной шляпе-котелке, похожей на сползший набекрень шлем, с детьми по обеим сторонам и огромной свитой прислуги в кильватере она отбыла к родственникам в Восточный Браденбург.
Новый статус не помешал Анне раскрыть книгу и спокойно продолжить чтение с того места, где она остановилась. Ее не пугало одиночество на корабле, который покинули крысы, — закаленные нервы не поддавались туманным угрозам. Все восемнадцать дней — ровно столько продолжалась польская кампания — ее тело без стеснения наслаждалось неистощимыми запасами из погребов, а душа — библиотечными сокровищами. В один прекрасный день, вместо группы оборванных беженцев, на дороге появился знакомый караван, и все снова пошло своим чередом — как будто они и не уезжали вовсе. Лишь герр фон Гарлиц в ранге офицера отправился в Польшу. Однако в местечке Тюхелерхайде ему посчастливилось вывихнуть коленную чашечку, после чего драгоценного крестника немедленно удалили с линии фронта.