Одна (ЛП)

Он претворяется, что раздумывает над этим.
— Я не могу тебе этого позволить, — наконец произносит он. — Что если ты потом откажешься от своих слов?
— Я не стану, — вру я.
— Стоит ли мне доверять красивой девушке, которая пыталась откусить мне пальцы? — спрашивает он, и ловит меня в ловушку своими яркими глазами. Пакстон наклоняется, пока его лицо не оказывается всего в нескольких дюймах от моего. С такого расстояния чувствую запах его мятного лосьона после бритья. Вдыхаю глубже, различаю мускусный и мужественный запах, принадлежащий только самому Паксу. Если бы сексуальность имела запах, то она бы пахла именно так. Его крепкое тело лежит на мне, словно кирпичи на клумбе. Сердце начинает болезненно биться в груди. Я никогда не ощущала ничего подобного, ни когда меня в первый раз поцеловали, ни когда Брейден держал меня в объятиях и шептал признание в любви. Биение внутри меня словно шторм, и чем дольше смотрю в глаза Пакса, тем сильнее он бушует, пульсируя и дрожа, пока мое дыхание не становится прерывистым и неровным.
— Пакс.
Не осознаю, что произнесла его имя, пока его взгляд не перемещается на мой рот. Настороженно высовываю язык, чтобы облизать внезапно пересохшие губы.
— Джулс. — Он произносит мое имя так тихо, что я мимолетно задумываюсь, уж не вообразила ли это.
— Ты должен доверять мне, — шепчу я.
— Разве? — Он касается своим носом моего.
— Да, — выдыхаю. Если попытаюсь произнести что-нибудь еще, наши губы соприкоснутся.
Он откидывается назад, чтобы посмотреть на меня. Одним пальцем обводит изгиб подбородка.
— Прекрасная лгунья.
Он произносит это не как оскорбление. А с намеком на... желание. Я трясу головой, и от этого движения палец Пакса оказывается во влажной глубине моего рта. Издав стон, он внезапно подскакивает. Что-то бормочет, запустив руку в волосы.
— Мне следует быть поосторожнее с тобой, — говорит он. — У тебя есть способ, как заставить меня забыть.
— Забыть что? — Я приподнимаюсь на локтях.
— Что ты не моя.
Пока. Непроизнесенное слово повисает в воздухе.
Жду, что в голове зазвучит тревожный сигнал, а подсознание начнет шептать мысли о побеге. Но ничего не происходит. В теле шумит какой-то странный гул, вибрация чего-то, что не могу опознать.
Пакс не ждет от меня ответа на свое признание. Он идет к раковине и тянется к шкафчикам. С этой точки вижу ямочки у него над бедрами, когда задирается рубашка. Полоска загорелой кожи выглядит такой же крепкой, как и была на ощупь. Отвожу взгляд, когда он возвращается.
— Мадам художница готова? — спрашивает он с ужасным французским акцентом.
— Oui, — отвечаю я также ужасно.
— Стоит ли мне улечься здесь обнаженным для тебя? — Пакс идет в центр комнаты.
Он снова возвращается к своей веселой сущности, а жар предыдущих мгновений исчез, запертый в дальнем углу, пока кто-нибудь из нас не освободит его снова.
— Что, если не стоит.
— Кажется, я различил намек на разочарование?
— Ты различил намек на раздражение, — с улыбкой возражаю я. — Твоя болтовня вредит моему творческому порыву.
Приношу стул и ставлю его перед мольбертом. Нахожу хороший острый карандаш на полке рядом и откидываю волосы, готовясь рисовать его.
— Возьми один из этих стульев, — поручаю я.
Он повинуется, поднимает стул над головой, прежде чем поставить его в середине комнаты. Пакс садится на сидение и, устраиваясь, закидывает одну руку за спинку, а другую перед собой. Никогда не видела, чтобы кто-нибудь был настолько сексуален с такой непринужденностью. Мне приходится сконцентрироваться на белой бумаге перед собой, чтобы выровнять дыхание.
«Что такое с этим парнем?» — задумываюсь я, поднимая карандаш. «Почему он беспокоит меня больше, чем кто-либо раньше?» Взглянув на него еще раз украдкой, замечаю жаркие взгляды, которые он бросает на меня из-под густых ресниц. Его взгляд способен проникать в человеческую душу. Я уже видела, как его глаза ярко сияют от улыбки, и все, что могу сделать – это не утонуть в них. Кто он? Красивый, горячий квотербек из Мэдисона? Или командный игрок, научившийся улыбаться, несмотря на трудности? Внезапно понимаю, как хочу изобразить его.
— Не двигайся, — приказываю я. — Мне нужно на тебя смотреть.
— Люблю женщин, которые распоряжаются, — он подмигивает.
— Постарайся не моргать, — произношу, касаясь карандашом бумаги.
— Это может причинить боль.
— Без боли нет результата, — говорю я, набрасывая его контуры рукой.
Я не имела привычки рисовать или писать красками. Не часто делала что-либо, кроме работы и мечтаний о временах, когда все станет лучше. Бабушка рассказала мне, что мама не рисовала, пока не стала подростком. Тогда она окончательно поняла, что мечты нереальны, а единственные стоящие вещи материальны и быстротечны. Поэтому, также, как и бабушка, она начала использовать искусство, чтобы отвлечься, но оно никогда не могло отвлечь ее достаточно сильно. Это переросло в такую борьбу, что однажды она ушла и больше не вернулась. Последний раз о ней слышала три года назад, когда ее в четвертый раз осудили за проституцию и отправили за решетку на десять лет. Тогда она была во Флориде. Я даже не помню, как она выглядит.
Я нашла бабушкины принадлежности для рисования после ее смерти. Бабушка была не самым аккуратным человеком, но ее инструменты хранились в идеальном порядке, тщательно разложенные, чтобы продлить жизнь каждой кисти и каждой краски. Я не слишком хорошая художница по сравнению с бабушкой, но научилась ценить отдушину, куда можно выплеснуть эмоции. Обнаружила, что лучше истекать кровью на бумаге, чем рыдать в одиночестве. Это было не так больно.
Мой взгляд возвращается к Паксу, задерживаюсь на плавных линиях его тела; он сидит, согнув одну ногу под углом девяносто градусов и положив лодыжку на бедро другой ноги. Эта поза не была наглой или скромной, она была уверенной. Пакс излучает уверенность каждой клеточкой. Уверенность человека, который имел дело с какими-то трудностями и благодаря им стал сильнее. Уверенность человека, который должен быть гораздо старше.
Я останавливаюсь. А что люди видят, когда смотрят на меня?
Я так погружаюсь в свои мысли, что не слышу, как Пакс громко откашливается.
— Ты в порядке, Джулс?
— Хмм... Что? Да, в порядке. — Моргаю, возвращаюсь к жизни.
— Правда? Потому что, кажется, что ты грезишь наяву. — Он делает паузу. — Обо мне.
Таращусь на него.
— Тебе нет нужды мечтать, потому что я здесь воплоти. Если хочешь, можешь подойти сюда и сесть мне на колени, сможешь изучить натуру для рисунка, — лукаво предлагает он.
— Нет, спасибо, — говорю я со всей южной сладостью, которую могу изобразить.
— Ой. Отвергнут.
Сосредотачиваюсь на наброске его лица. Затемняю зрачки, пытаясь воссоздать нужное количество тени, чтобы показать то, что вижу.
— Хочешь узнать теорию? — Он не дожидается ответа. — Моя теория заключается в том, что симпатичная девушка не может дважды отказать парню в течение двух минут. Это идет в разрез с их традиционными южными ценностями.
Замираю, не в силах его игнорировать. К чему он клонит?
— Поэтому знаю, что тебе придется принять мое следующее предложение. Джулс Хендрикс, ты пойдешь со мной на свидание?
Роняю карандаш на пол.
— Я так полагаю – это «да».
Высовываю голову из-за мольберта, глядя на него. «Неужели это потому, что он видел мое декольте? — с подозрением думаю я. — Может, я излучаю флюиды шлюхи?»
— Не думаю, что это хорошая идея, — наконец произношу я.
— Почему нет? — Он бросает мне вызов.
— Я совсем тебя не знаю.
— В этом и смысл свиданий. Чтобы узнать друг друга.
— Мне не интересно, — вру я.
— Тебе нравятся женщины? К этому я тоже нормально отношусь.
Почти начинаю смеяться, но вовремя сдерживаюсь.
— Так все это было уловкой, чтобы заманить меня сюда, и ты мог попросить о свидании? — спрашиваю я, указываю на карандаш и мольберт перед собой.