Любовь тебя найдет

Мэтт взял пришедшее из редакции послание и стал его дочитывать.
 «...Ваше письмо навеяло мне мысли о поэзии «Банджо» Патерсона. Мне кажется, вы в чем-то подобны его «Кленси с Бурного Ручья», для которого: 
 В день приветный солнце светит, 
 И речной сверкает плес, 
 Люди дружески встречают, 
 Ветерок в кустах играет, 
 Полночь в небе рассыпает 
 Без числа алмазы звезд...[2]
 В то время как я сижу в грязном, пыльном городе, лишь мечтая о широких просторах». 
Отложив письмо, Мэтт прошел в гостиную и приблизился к заставленным книгами полкам. Извлек из ряда томик Патерсона и отыскал в нем стихотворение, которое ему очень нравилось в детстве:
 Не блюдя почтовых правил, 
 Я письмо ему отправил 
 На далекий милый Лаклан, 
 Где встречались он и я. 
 Но ответа ждал не очень, 
 Ибо адрес был не точен, 
 На конверте красовалось: 
 «Кленси с Бурного Ручья». 
Мэтту вдруг представилась эта самая редакторша, сидящая в своем кабинете, за окнами которого шумит наполненный суетой город, и пишущая ему письмо. Мысленным взором он видел ее голову, склоненную над листом бумаги, а вот лица разглядеть не мог. Однако ему почему-то казалось, что она тоже чувствует себя одинокой.
Мэтт тряхнул головой: и с чего это у него разыгралось воображение? Тем не менее, письмо этой женщины тронуло его, ему было понятно ее настроение, и потому ей следовало ответить хотя бы из соображений вежливости.
Мэтт вернулся в кабинет, где по-прежнему тихо гудел включенный компьютер, и уселся за стол. Поначалу он хотел послать сообщение на электронный адрес журнала, но потом подумал, что это будет слишком официально. Поэтому, взяв ручку с бумагой, стал писать от руки.
 «Дорогая Хелен, прежде всего я хотел бы устранить небольшое недоразумение...» 
– О чем ты вообще думал?! – Голос Роберта Андерсона звучал слишком громко для тихих больничных покоев. Он потряс журналом перед носом сына. – Ты выставил себя на посмешище! И меня вместе с собой! – Он швырнул издание на бледно-зеленое покрывало.
Грег взглянул на собственное лицо, взирающее на него с одной из страниц. Выходит, они не обошли его вниманием... До сего момента Грег даже не знал, что «Жизнь Австралии» разместила информацию о нем в своей «фермерской» рубрике. Ему хотелось взять журнал в руки, однако удерживало отцовское негодование.
– Пап, я просто увидел их объявление и решил таким образом позабавиться, – проговорил Грег, пытаясь спустить это дело на тормозах.
– Вот как?.. Да это они над тобой позабавились! – выкрикнул Роберт. – И как мне теперь смотреть в глаза другим сахарозаводчикам?
«Да ты ни с кем из них больше не встретишься!» – хотелось крикнуть в ответ Грегу.
И как только отец не понимал, что ему больше не придется бывать на традиционных сборищах производителей сахарного тростника? Он уже никогда не вырастит ни единой тростинки, потому что ему не суждено покинуть эту палату, и остаток жизни он проведет именно здесь, в окружении этих блеклых стен. Ну а ему самому вряд ли удастся развязаться с фермой и вырваться на свободу.
Проглотив все эти слова вместе со своей досадой и болью, Грег молча открыл портфель и достал оттуда бумаги с недельным отчетом. Отец буквально вырвал их из рук и практически сразу о нем забыл.
Грег осторожно взял с кровати отброшенный журнал. И кто, интересно, подсунул его отцу? Вероятно, кто-нибудь из персонала. То, что отцу стало все известно, было, конечно, неприятно, ну а вообще ему было лестно, что выбор редакции пал также и на него. Грег быстро просмотрел страницы рубрики – наряду с ним тут присутствовали больше десятка других фермеров и даже одна женщина, которая выращивала виноград. А ведь в журнал наверняка пришло несколько сотен писем. Но они выбрали его. Как видно, мнение работников редакции о нем не совпадало с мнением родителя.
Сунув журнал в свой портфель, Грег бросил взгляд на отца. Его лицо было пепельно-бледным – как от болезни, так и от недостатка солнечного света. Отец по-прежнему отказывался признать свое плачевное состояние и сделать необходимые распоряжения. Он просто не мог позволить себе проявление слабости или даже обычных человеческих эмоций. Грег не припоминал, чтобы отец выказывал когда-либо свои чувства, какую-то внутреннюю боль или тревогу. И уж тем более не видел его плачущим. Он подозревал, что даже гибель жены не выдавила из его глаз ни единой слезинки. Грег совсем не помнил свою мать, что же касается отца, то тот даже имени ее никогда не произносил. На черно-белых фотографиях, которые Грег хранил как сокровище, была изображена молодая женщина с длинными светлыми волосами и жизнерадостной улыбкой на лице. На каждом снимке она была в широких юбках и в какой-то мере даже походила на хиппи. Грег часто задавал себе вопрос, что такая женщина могла найти в Роберте Андерсоне. Хотя, возможно, в прежние годы его отец был более открытым и даже способным на любовь. Он, конечно, вряд ли разделял воззрения хиппи, но, вполне вероятно, обладал чувством юмора. Грег нередко задумывался о том, насколько иной была бы его жизнь, если бы мать осталась жива.
Сунув руку в карман джинсов, он дотронулся до своего серебряного амулета. Помимо фотографий, какие-либо следы пребывания в доме матери отсутствовали, однако ему все же досталось от нее кое-что еще. На всех снимках на ней было серебряное украшение – либо сережки, либо браслет. А на одном из них у нее на шее красовался серебряный кулон. И Грег ничуть не сомневался, что его ювелирный талант был своеобразным наследием, переданным ему матерью. А еще он был убежден, что, по сути, предаст ее, если закопает этот свой талант в землю. Но, увы! – теперь его намерение окончательно покинуть ферму и стать профессиональным ювелиром могло не реализоваться по причине серьезной болезни отца.
А тот меж тем, похоже, уже заснул, что происходило с ним довольно часто. Его сердце функционировало все хуже, и врачи ничего не могли с этим поделать. Точно так же ничего не мог поделать и Грег, кроме как отказаться от своей мечты и остаться на ферме. И это произойдет вовсе не из соображений сыновней любви. Если он и испытывал когда-либо подобную любовь, то она давно умерла под воздействием отцовской язвительности и презрения. Сюда не примешивалось чувство долга. Если у него и имелся какой-то долг, то он повелевал ему реализовать свою мечту. Вполне возможно, тут присутствовал некоторый страх. И тогда отец был прав, называя его трусом.
Стараясь не разбудить спящего родителя, Грег собрал рассыпавшиеся по постели бумаги, положил их обратно в портфель и тихо покинул палату. После чего быстро прошел по стерильным коридорам, минуя другие точно такие же помещения, и, распахнув больничные двери, со вздохом облегчения шагнул на залитую солнцем улицу. Дойдя до оставленной на стоянке машины, он открыл дверцу, бросил портфель на переднее сиденье и уселся за руль. И, прежде чем включить зажигание, достал из кармана амулет. Этот серебряный овал был достаточно миниатюрным, чтобы уместиться даже в женской ладошке. Грег повертел его в руке, ловя солнечные лучи, и изящная резьба, покрывающая полированную поверхность, тут же заиграла гранями. Это изделие не имело определенного функционального предназначения и было всего лишь красивой вещью. Грег до сих пор помнил то чудесное ощущение, которое испытывал, отливая и обрабатывая его. В тот самый день он, в общем-то, и почувствовал себя ювелиром.
Грег стиснул блестящий кусочек металла в ладони и поднес к губам. Он непременно найдет какой-нибудь выход. Он просто обязан это сделать.
Прибыв на ферму, Грег даже не взглянул в сторону темно-зеленых рядов тростника. А также пренебрег множеством мелких дел, возникающих в доме каждый день. Вместо этого прямиком отправился в свою мастерскую. Хотя слово «мастерская» было, конечно, слишком громким для маленького уголка в сарае, который отец выделил ему под то, что он сам называл «сентиментальным вздором». Но Грегу было наплевать на отцовское мнение относительно его увлечения – главное, что у него появилось место для работы. И с того дня, когда отец слег, он все больше времени проводил в этом закутке, потому что только здесь мог чувствовать себя по-настоящему счастливым.