Вернись и полюби меня (ЛП)

Если Северус преподавал в Хогвартсе зельеварение, значит, он был учителем Гарри… все то время, пока Гарри учился в Хогвартсе. Сев знает Гарри и сможет рассказать, каким он вырос, с кем дружит, чем увлекается и что у него хорошо получается – все те бесчисленные мелочи, которых она не знала и думала, что никогда уже не узнает.
Она так чудовищно боялась – от жути ей казалось, что сердце уже никогда не начнет биться спокойно – и все ее страхи сбылись. Кроме одного. Гарри все-таки выжил. Вот только она этого уже не увидела.
Лили несколько раз глубоко вздохнула – хватит, надо успокоиться и перестать дрожать. Сегодня она встретится с Севом, и он ей расскажет о Гарри.
С головой уйдя в мысли о том, как бы сегодня улизнуть от родных, она не обращала внимания, что на себя надевает. Только уловив собственное отражение в недрах зеркала на дверце шкафа, Лили обнаружила, что ухитрилась напялить кошмарный оранжевый кардиган к юбке в красную и коричневую полоску.
- Дурновкусие так и хлещет, - пробормотала она, стягивая с себя эти тряпки.
В итоге в честь Рождества она остановилась на зеленом джемпере. Мама всегда пыталась ее убедить почаще носить зеленое – этот цвет подчеркивал ее глаза, и друзья Лили впадали в экстаз всякий раз, как видели на ней этот изумрудный оттенок. “Мальчики будут сходить по тебе с ума!” - повторяли они, явно завидуя, и Лили едва удавалось подавить раздраженное рычание: можно подумать, что сводить мальчиков с ума для нее предел мечтаний! Едва ли кто-нибудь из девочек в Хогвартсе понимал, что такое феминистское движение, а уж о мальчиках и говорить было нечего.
С кухни доносился мамин голос; там гремели кастрюли и плескалась вода. Спустившись по лестнице, Лили прошла на кухню кружным путем, через столовую. Мама гладила парадную скатерть, Петунья готовила. Вокруг обеих клубился пар – от утюга и стоящей на плите кастрюли соответственно; Петунья как раз опускала в кипящую воду лук-шалот.
- С Рождеством, милая, - сказала мама, отвернувшись от скатерти, чтобы чмокнуть Лили, не прекращая глажки. Как же хорошо, что ведьмам этому учиться не обязательно…
- Мне помощь не нужна, - отрывисто сказала Петунья, глядя на сестру настороженно, будто подозревая, что та сейчас влезет и начнет дирижировать ее идеальной симфонией.
Чего у нее не отнять, того не отнять: готовила Петунья изумительно, особенно для того, кто есть все это не слишком любил. По мнению Сева, она так пыталась восторжествовать над сестрой – стать идеальным обычным человеком, раз уж в ведьму превратиться не в силах. В свое время они из-за этого поссорились – Лили не любила, когда Сев насмехался над ее сестрой, точно так же, как и когда ее сестра насмехалась над Севом. Но сейчас она не могла не отметить, что в чем-то он прав. Дом у Петуньи сверкал первозданной чистотой, словно глыба льда. Даже мама с ее двадцатилетним стажем домохозяйки не могла добиться такой стерильности и безукоризненного порядка. Разумеется, на безупречность мама не замахивалась, но все равно приходила в восторг, когда старшая дочь показывала ей салфетки, сложенные в форме лебедей.
- В тебе я и не сомневалась, - ответила Лили, мило улыбнувшись. - Я пришла узнать, не нужна ли помощь маме.
- Если бы ты могла начистить столовое серебро – это было бы прекрасно.
Петунья нахмурилась – она бы явно предложила начистить серебро сама, только чтобы блеснуть собственными хозяйственными талантами и отсутствием таковых у сестры, но прекрасно понимала – как, впрочем, и Лили – что успеть все сразу просто не в состоянии. Так что Лили вытряхнула из ящика столовые приборы, достала пахучую полировочную пасту и села за стол, принимаясь за работу – кажется, от всех этих паров у нее начинала кружиться голова.
Ей было надо встретиться с Северусом. Он же пошел вчера домой, верно? Хотя если ему и впрямь тридцать восемь, то совершенно ясно, отчего его не тянет в это кошмарное местечко – ой нет, тут и так все ясно, сколько бы лет ему ни было. Но куда ему еще деваться? Ох, она ж ведь так и не спросила, где он провел прошлую ночь – хорошенький из нее друг детства, ничего не скажешь…
Вряд ли мама обрадуется, если Лили тайком удерет к мальчику, которого ее семья терпеть не может, так что придется остаться как минимум до обеда. Потом мама и Петунья усядутся перед телевизором и будут пить кофе с капелькой “Бейлиса”; они всегда смотрели одну и ту же запись – повтор сюиты из “Щелкунчика” в исполнении Лондонского симфонического оркестра. Если на этот раз распорядок не изменится и останется таким же, как и в прошлом году, когда Петунья захватила власть на кухне, устроив Великий государственный переворот, то Лили удастся улизнуть к Севу где-то в районе четырех. А ее сестра поддерживала неизменность распорядка еще рьяней, чем наводила чистоту.
- Мам, так хорошо? - спросила Лили, показывая три начищенных вилки, три ножа и три чайных ложки.
- По мне так просто великолепно.
- Не забудь еще столовые ложки, - напомнила Петунья от плиты. - И лопаточку для торта, парадную поварешку и вилки для салата.
- А может, мы и так обойдемся? - спросила мама.
- Сегодня же Рождество, мамуля!
- Я все сделаю, - Лили повернулась к горке с фарфором, оказавшись спиной к матери и сестре, и возвела глаза к небу.
- И еще рождественский фарфор, Лили, - добавила Петунья с ноткой триумфа в голосе. - Ты наверняка захочешь его помыть.
- Ну разумеется, - согласилась она елейным голоском. Петунья помешивала соус, практически сияя от удовольствия.
Так что Лили начистила столовые приборы, помыла посуду и расстелила скатерть – вернее, попыталась это сделать, потому что прямо у локтя вдруг возникла Петунья и отстранила ее от стола со словами:
- Лили, как же ты замуж собираешься выходить? Я даже из кухни вижу, что у тебя тут сплошные складки!
Лили еле проглотила так и просившийся на язык ответ – вот уж на что Джеймсу было в высшей степени наплевать, так это на ее таланты накрывать на стол. И с еще большим трудом проглотила вопрос, каким чудом сестре удалось так идеально выровнять скатерть.
Мама проскользнула к сушилке, собираясь протереть фарфор; Петунья буквально выхватила посуду у нее из рук.
- Нет, мамуля, - запротестовала она, - отдыхай, сегодня будем хозяйничать мы с Лили. Мы же уже почти взрослые женщины.
- Ну да, совсем взрослые – одной шестнадцать, другой восемнадцать, - улыбнулась мама, целуя в щеку старшую дочь, но взгляд ее затуманился.
Сервировка обеда в исполнении Петуньи была достойна приема у герцогини. Она усадила маму во главе стола и отдавала Лили распоряжения, куда лучше поставить то или иное блюдо, но недовольно поджимала губы и поправляла каждую тарелку, как только та оказывалась на столе. От чудесных запахов – жареный цыпленок с подливкой, чесноком и петрушкой – у Лили потекли слюнки; не дожидаясь, пока Петунья прочитает молитву, она воткнула ложку в блюдо с картофелем и заработала от сестры убийственный взгляд.
- Петунья, кажется, ты перестаралась, - мамины глаза искрились от смеха. - Лили оказалась совершенно не в силах устоять.
- Пожалуйста, поторопись, - простонала Лили.
Разумеется, сестра поняла “поторопись” как “делай как можно медленнее” и затянула длиннющую молитву. Лили не могла мысленно не отметить, насколько же это действо отличалось от Рождества с Джеймсом и ребятами – разумеется, они всегда приглашали Сириуса, Ремуса и Питера, и те всегда приходили. Джеймс и Сириус запускали разные экстравагантные хлопушки и рождественские фейерверки из “Зонко”, и что-то неизбежно загоралось, но Лили или Ремус – а чаще оба сразу, поскольку пожар обычно начинался сразу в нескольких местах – заливали пламя холодной водой. Рождественский обед, как правило, варьировался от крайне экзотичного до полнейшей дикости – в зависимости от того, что именно на сей раз откопали в тайских, марокканских или камбоджийских ресторанчиках Сириус с Ремусом. Потом Ремус играл на пианино рождественские гимны – первую пару гимнов пели серьезно, но Сириус и Джеймс всегда сводили их к игре в слова – конечно же, неприличные.