Вернись и полюби меня (ЛП)

Петунья поставила поднос к сестре на колени и принялась ловко и почти суетливо наводить на нем порядок. Лили оставалось только похлопать глазами на это воистину королевское великолепие: тарелка стояла на подставке под горячее, ложка лежала на белоснежной салфетке. Чай тоже оказался выше всяческих похвал – безупречного светло-коричневого оттенка: Лили всегда наливала в него больше молока, чем чая.
- Просто изумительно, - сказала она сестре, взяв с подноса стакан с апельсиновым соком и осушив сразу половину, чтобы утихомирить першение в горле.
- Со стороны это сложным не кажется, - ответила Петунья пренебрежительно, но наметанное ухо Лили уловило в ее голосе нотки самодовольства.
- Я бы все так разложить не сумела.
- Вряд ли искусству сервировки учат… в том месте, - Петунья поджала губы, недовольно раздувая ноздри.
Лили ожидала, что сестра покажет спину после первого же упоминания о Хогвартсе – однако, к полному ее недоумению, та развернула стоявший у письменного стола стул с подлокотниками и уселась на него.
Решив, что лучше всего промолчать и съесть свой суп, Лили так и поступила. Петунья принесла ей куриный бульон – неужели сварила специально для нее? Как ни маловероятна была эта неожиданная забота о “чокнутой сестрице”, Петунья не стала бы готовить его на ужин – возможно, она варила курицу, и у нее остался лишний бульон?
- А где мама? - спросила Лили и поморщилась, надеясь, что сестра не воспримет эти слова как попытку обидеть.
- Я сказала ей оставаться внизу. Возможно, ты и не в курсе, - добавила она таким тоном, словно ничего другого от своей эгоцентричной сестрицы и не ожидала, - но мамуля в последнее время очень устает. Не хочу, чтобы она от тебя заразилась.
- И я тоже, - только и сказала Лили. Кстати об усталости: у нее не хватало сил, чтобы раз за разом опускать ложку в бульон, так что она отложила ее в сторону, поднесла тарелку ко рту и отпила большой глоток – к вящему шоку Петуньи.
“К черту все”, - подумала Лили. Она слишком утомилась, чтобы изображать вежливость – спросит то, что действительно хочет, и баста.
- Мама уговорила Северуса взять куртку?
- Да, - холодно сообщила сестра. Спрятавшись от нее за тарелкой, Лили закатила глаза.
Как ни странно, даже упоминание Северуса не заставило Петунью немедленно ретироваться. Лили пришла в недоумение. Не то чтобы она нарочно старалась рассердить сестру, о нет – похоже, это был природный дар, который в девять лет расцвел в ней за ночь вместе с магией. Ничто из того, что она говорила или делала, не могло быть правильным по определению, и Петунья это знала. Так отчего она не ушла, отчего осталась сидеть на стуле, чинно скрестив ноги в лодыжках и сложив на коленях руки?
- Лили, - начала Петунья, и Лили невольно вскинулась – таким необычным был этот тон. Ни раздражения, ни самодовольства, ни ехидства – просто тихий, серьезный голос. - Как давно ты… встречаешься с этим мальчиком?
Лили моргнула – один, два, три раза.
- Встречаюсь с кем – с Севом?
- Да, с ним, - взорвалась Петунья, мигом растеряв всю свою серьезность. - Или ты много с кем встречаешься? У вас что, так принято в этой вашей ненормальной школе?
- Нет и опять же нет – на оба твои вопроса, - сказала Лили, усилием воли вытеснив Джеймса из головы. Только не сейчас, не надо думать о нем сейчас… - Но Тунья, - прозвище само сорвалось с языка, как “Сев” тогда в Сочельник, - я не встречаюсь с Северусом. Отчего ты решила…
- Отлично, - сестра практически перекусила это слово пополам. - Если тебе нравится всех вокруг держать за идиотов – будь по-твоему, - она выхватила поднос у Лили из-под носа, но задержалась, чтобы с громким стуком переставить на прикроватный столик сок и чай.
- Допивай! - рявкнула сестра. Когда дверь с грохотом за ней захлопнулась, Лили невольно содрогнулась.
- Какого дьявола, - пробормотала она, прикладывая руку ко лбу – голова послушно запульсировала, словно отвлекая на себя внимание.
Откинувшись на подушки, Лили допила апельсиновый сок и еще раз прокрутила в голове этот престранный эпизод. Право же, стоит только начать тесно общаться с мальчиком – и люди сразу думают, что вы друг дружке нравитесь. Ну, положим, не совсем “начать” – они с Севом всегда были неразлучны (то есть всегда до прошлого лета), но все же…
Никто никогда не верил, когда она говорила, что Северус – вовсе не ее молодой человек. Лили подозревала – они скептически относились к самой идее, что мальчики и девочки способны просто дружить. Однако именно это между ними и было: давняя дружба. Им нравилось одно и то же (до того как на горизонте возникли Пожиратели и Темные искусства) – Шерлок Холмс, и “Звездный путь”, и “Одинокий рейнджер”. На “Индиану Джонса” она пошла с Ремусом – и никак не могла отделаться от виноватой мысли, что куда охотнее бы посмотрела его с Севом. Она знала, что этот фильм ему бы понравился, хотя он и сделал бы вид, что считает его ерундой, достойной только осмеяния.
Нет, Ремусу она, конечно, симпатизировала – но при нем никогда не могла быть самой собой. Если взбелениться и в сердцах на него наорать – он бы закрыл на все глаза и постарался переждать бурю, настолько он был учтивым. Лили не могла с ним скандалить – сразу чувствовала себя так, словно обижает беззащитного малыша. Северус же никогда не давал ей спуску. Как-то раз она запустила в него чернильницей (не попала), а в отместку у нее над головой просвистела книга (он тоже промахнулся, примерно на фут). Джеймс никогда и ничем бы в нее не швырнул, даже в тот нелегкий год, когда им приходилось прятаться, и они оба были на взводе и временами даже несчастны – то по очереди, то одновременно. Да стань он свидетелем той сцены – мигом сам атаковал бы Северуса и наставил ему синяков каким-нибудь заклинанием…
Однако в те дни, когда между Лили и Северусом еще ничего не стояло – ни Темные искусства, ни Мародеры, ни его друзья, – он был единственным, кого не приходилось сторониться, когда она чувствовала себя усталой, раздраженной и готовой взорваться. Рядом с ним не надо было держать себя в руках и притворяться безупречной – она могла вести себя совершенно ужасно, но по итогам всего этого ужасной себе почему-то не казалась. С Джеймсом она и близко подобного не испытывала, когда оказывалась не в силах соответствовать совершенному моральному облику блестящей и обворожительной Лили Эванс Поттер.
А еще с Северусом было можно проводить целые дни напролет, болтая одновременно обо всем и ни о чем. Ей всегда казалось, что это важная часть дружбы: когда не можешь потом вспомнить, когда о чем болтали, и дни в компании друга плавно перетекают один в другой, без задержек и остановок. Северусу было можно рассказать то, что не понял бы ни один из пестрого калейдоскопа ее приятелей – и сколько же их было, таких мелочей, недоступных ее подружкам.
У них никак не укладывалось в голове, зачем ей сдалось общество Сева – Сева, который всегда и везде казался не на своем месте, торчал отовсюду, точно большой палец на руке, и был притчей во языцех во всем Хогвартсе – за дурной и взрывной нрав, и огромный нос, и волосы, которые вечно становились сальными. У Лили не хватало духу им объяснить, что в глубине души она чувствовала себя таким же изгоем, как и Северус.
Даже когда Лили выросла и уехала в Хогвартс, где волшебниками были все, не только она и Сев; даже когда она начала нравиться сверстникам, и самый популярный в школе мальчик из кожи вон лез, чтобы произвести на нее впечатление, а все ее друзья наперебой вздыхали, какая же она счастливица… где-то в глубине души, какой-то крошечный ее кусочек, заботливо уложенный в далеко запрятанную коробку, всегда боялся, что она проснется, и все это окажется сном. И тогда все разом увидят, что на самом деле она не представляет из себя ничего особенного – обычная чокнутая девчонка-грязнокровка. Сев всегда ее понимал – поэтому и было так больно, когда он сказал…
Но ничего из этого не означало, что они встречаются. С мальчиком, с которым встречаешься, принято делать кое-какие вещи, которые не принято делать с мальчиком, с которым просто дружишь. Будь между ними с Севом что-то подобное – она уж как-нибудь бы это заметила, можете не сомневаться. Нет, она, конечно, об этом думала – когда оставалась одна – но в итоге только смущенно хихикала и краснела до оттенка собственных волос. И ничего такого с Севом определенно не делала. Сама по себе идея казалась… ужасно глупой. Она вообще не могла представить Сева в подобном контексте – совсем ни с кем; даже своими именами все это назвать не могла.