Вернись и полюби меня (ЛП)
Единственная долговечная ценность, которую я могу тебе предложить, это поделиться с тобой одной истиной: ты не властен над другими людьми, Северус. Не в том, что имеет значение. Ты можешь попытаться. Ты можешь ими манипулировать – отнять то, что они любят, или же дать то, чего они жаждут; ты можешь запугать их, можешь сломать их, можешь возвысить и прославить. На какое-то время они могут даже подчиниться твоим желаниям. Но когда-нибудь твоя власть пойдет прахом, и все будет кончено – они уйдут, и что бы тебя ни заставило всего этого добиваться – все твои причины тоже рассыплются пылью. Как будто их никогда и не было. Если ты поймешь это, Северус, – на самом деле поймешь, не просто научишься повторять, а примешь всем сердцем, то приобретешь самое ценное знание, какое только может достаться человеку: знание, что никто не властен и над тобой тоже.
- И тогда, - промолвила мать, и глаза ее были темны, непоколебимы и бездонны, - ты сможешь свободно жить собственной жизнью, не нуждаясь в каких-либо гарантиях.
***
27 декабря 1976 года
Лили была уверена, что Петунья подходит к жизни совсем не так, как нормальные люди. (Тот еще парадокс, если вдуматься, поскольку желание быть нормальной всегда манило Петунью на манер путеводной звезды). Нормальный человек, когда он не в восторге от общества навязанного ему больного, будет прямо-таки сгорать от нетерпения, дожидаясь, пока тот поправится. Петунья же окружала пациента столь удушающей заботой, что терпеть ее в качестве сестры милосердия становилось сущей пыткой. В качестве орудий оной она совершенно немилосердно использовала подносы со специально сваренным супом и теплым питьем.
Лили даже не подозревала, что вся эта суета вокруг нее – подушки, которые ей постоянно взбивают, бумажные носовые платки, которые постоянно убирают с пола, и бесконечные стаканы с соком, которые постоянно нужно допивать – что все это заставит ее почувствовать себя такой… никчемной. Когда Пожирателям Смерти надоест брать уроки у миссис Снейп, они вполне могут заглянуть за конспектиком к Петунье. В ее руках ассорти из разных крекеров превращось в столь же грозное оружие, как готовая к бою волшебная палочка.
Лили совершенно не понимала, как ей это удается. Все равно что смотреть на совершенно ровную скатерть на столе: видеть – видишь, а повторить этот фокус не можешь. Возможно, виноват был особый блеск в глазах Петуньи? Или та интонация, с которой сестра спрашивала, не нужно ли Лили что-нибудь? Или же механическая щетка для уборки – Петунья появлялась откуда ни возьмись и молча водила ею по ковру, убирая крошки и салфетки. Возможно, дело было в коробке с бумажными платками – сестра выравнивала ее по краю столика всякий раз, как Лили доставала себе платок и нарушала строгую симметрию. Или в этом негромком хмыканье – причем с непредсказуемыми интервалами, так что даже непонятно было, отчего хочется громче вопить – от того, что она опять хмыкнула, или от того, что она все еще молчит.
Как бы там ни было, но когда ближе к полудню в дверях появился Северус – сверкая глазами и бесшумно как тень – Лили чуть не разрыдалась от облегчения.
- Сев! - воскликнула она, разрываясь между тремя противоречивыми желаниями: потянуться к нему, ткнуть в Петунью обвиняющим перстом и прочистить забитый нос. В итоге она высморкалась в бумажный платок, и, как только Петунья отвернулась, чтобы смерить новопришедшего недовольным взором, указала на сестру пальцем и беззвучно проартикулировала: “Спаси меня”, - умоляюще взглянув на Северуса.
- Петунья, - сказал он, и вида не подавая, что заметил этот отчаянный призыв, - вывела свою щетку на прогулку, как я погляжу? Должно быть, Лили разводит дичайший беспорядок.
Петунья явно не знала, что на это ответить. С одной стороны, это был Северус, и выражение его лица наводило только на мысли о каком-то завуалированном оскорблении, поэтому именно это она и заподозрила. С другой стороны – на оскорбление сказанное не особо тянуло, и более того – оно вообще не слишком вязалось с тем, что мог бы сказать знакомый ей Северус.
Помедлив, она переводила взгляд с него на сестру. Потом перехватила покрепче механическую щетку и сказала в сторону Лили: “У тебя сок заканчивается”, - так, словно на пороге стоял не человек, а какая-то вешалка для одежды. Она ухитрилась протиснуться в дверь мимо Северуса, попутно двинув ему в ребра ручкой щетки, и выйти из комнаты, так и не подав виду, что его заметила.
- Что это было? - спросила Лили, снова сморкаясь в бумажный платок.
Северус пожал плечами. Притворил дверь одной рукой, другой рассеянно потирая ушибленный бок.
- На такое сложно придумать ответ. По крайней мере, ей. Как я и думал.
Затем его внимание переключилось на нее – весьма ненавязчиво, но Лили все равно почувствовала, что ее словно просветили рентгеновскими лучами.
- Ты выглядишь на редкость изможденно, хотя весь день провалялась в постели.
- Потому и выгляжу, - объяснила она – наполовину жалобно, наполовину возмущенно. - Можно подумать, тебя самого легко задержать в кровати хоть на час, господин худший в мире пациент. Помнится, когда ты подцепил грибковую золотуху на четвертом курсе, мадам Помфри пришлось тебя привязать, чтоб ты не удрал из больничного крыла.
- По-моему, от температуры у тебя начались проблемы с памятью, - сказал Северус. - Никогда не носил столь пафосный титул.
Он выдвинул из-за письменного стола стул с подлокотниками и опустился на него, выглядя при этом почти так же официально, как Петунья. Лили постаралась не улыбнуться.
Дверная ручка начала поворачиваться.
- Не оставляй меня с ней одну, - прошептала Лили, и секундой позже в комнату прошествовала Петунья – губы сжаты в тонкую линию, в руках – кувшин с соком.
Побуравив немного взглядом Северуса, она глянула на Лили с подозрением. Поставила сок на столик, выровняла коробку с бумажными платками, поправила на Лили одеяло. Северус наблюдал за ней, словно изучая диковинное животное на предмет пригодности в ингредиентах для зелий. Наконец Петунья окинула комнату жгучим взором, пришла к выводу, что даже ей тут нечего больше приводить в порядок, и соизволила выместись восвояси, дважды хмыкнув напоследок.
Лили и Северус остались сидеть в благоговейной тишине, как будто им только что довелось лицезреть волшебный спектакль. Впрочем, в некотором роде так оно и было.
- Бог ты мой, - произнес Северус.
- Она такая со вчерашнего дня, - простонала Лили, схватилась за коробку с платками и опрокинула ее со столика. Северус нагнулся за коробкой одновременно с ней – они сшиблись лбами, и он что-то пробормотал под нос – к счастью, неразборчиво, не то она наверняка бы вспыхнула до ушей.
- Не переживай, - утешила его Лили, потирая голову. - Это все равно лучше, чем двенадцать часов Петуньи.
Северус взглянул на нее пристально и оценивающе.
- Она постоянно выравнивает коробку – дело в этом?
- Не только. Еще в том, как она хмыкает. И в соке. И вообще во всем. Может, она надеется удушить меня заботой?
- Или же застращать до полного выздоровления.
- Да я и так хочу поправиться, только чтобы деться от нее поскорее.
Северус поставил бумажные платки на столик - наискосок и совершенно асимметрично; Лили тепло улыбнулась. Он снова надел черный джемпер; волосы его – опять немытые – начали слипаться в сосульки, а штаны прохудились на коленке. Ей ужасно хотелось его обнять, но она знала, что он воспротивится. Северус реагировал на объятия еще хуже, чем на подарки.
- Значит, мама все-таки заставила тебя взять куртку, - сказала Лили бодро.
- Тебе есть чему у нее поучиться, - только и сообщил он в ответ. Выудил шариковую ручку из хаоса на письменном столе и начал медленно поворачивать ее между указательным и большим пальцами. Зрелище было почти гипнотизирующее.
- Факт, - согласилась Лили удрученно. Она хотела бы вести себя со своими детьми так же, как мама – быть такой же доброжелательной и терпеливой, но уметь настоять на своем.