Ханский ярлык

Через три дня подошли к Дмитрову, где ждала уже тверичей московская дружина. Увидев княжича Михаила, князь Данила вскричал радостно:
   — Ба-а. Никак, Михаил Ярославич! Вырос-то, вырос как.
   — Да и ты ж забородел, Данила Александрович, — сказал Святослав. — Время-то не стоит. Что, идём на Переяславль?
   — Да нет, князь, придётся туг исполчаться. Какой-то перемётчик [57] уж донёс Дмитрию, он с часу на час с полком здесь будет.
Немедля стали готовиться. Новгородцев, как более стойких, определили в чело, московскую дружину на правое крыло, тверичей — на левое. Воины разбирали с возов оружие, облачались в брони.
Посадник и князья съехались на пригорке, чтобы договориться о действиях. Святослав Ярославич предложил:
   — Послушайте, Данила Александрович, Семён Михайлович, сеча, конечно, дело святое в споре, но давайте попробуем миром договориться. А?
   — Как миром? — удивился посадник. — Вече [58] приговорило идти на переяславцев, наказать их.
   — Но, Семён, ты в сече можешь половину людей потерять, да ещё неведомо, переважишь ли.
   — Новгородцы уже суздальцев переважили.
   — Это ты про липецкую битву [59]?
   — Ну да.
   — Это когда было-то, более полёта лет тому, считай. Татар ещё не было. А ныне Орда над нами висит. Мы сцепимся, у них повод явится прийти на Русь сызнова. А их приход сам знаешь, чем чреват. А ты что, Данила, молчишь? Тебе-то Дмитрий брат ведь!
   — Да я что? Я не против мира, моё княжество после прошлого татарского набега не успело оправиться.
С трудом, но всё же уговорили посадника согласиться на переговоры.
   — Кого пошлём с предложением? — спросил князь Данила.
   — Брата моего Михаила.
   — Ты что, Святослав, всерьёз?
   — А что, двенадцатый княжичу. И потом, с ним же пестун боярин поедет. Он будет договариваться, а Михаилу весьма полезно будет при сем присутствовать.
Великий князь Дмитрий Александрович получил из Москвы сообщение о надвигающейся на него грозе, когда тверичи ещё только собирались выступать в поход. Ему, только что воротившемуся из изгнания, тяжело было это слышать. Призвав своих ближних бояр Антония с Феофаном, жаловался им:
   — Видит Бог, не мыслил я зла на них. Но пошто они аки волки ищут смерти моей? Пошто?
   — То Андрей семена рассеял, Дмитрий Александрович.
   — И это брат?! А? И этого засранца я когда-то на кукорках таскал, бавился с ним.
   — Я мню, то не сам он, — вздохнул Феофан.
   — А кто же?
   — Сбивает его советник ближний, боярин Семён Толниевич.
   — Коли так, надо утолочь такого советника.
   — Ныне его не достать, вместе с князем Андреем в Орду побежал.
   — Опять, — вздохнул с горечью великий князь, и Феофану почудилось: слеза блеснула в глазах Дмитрия.
Жалко боярину своего князя, до сердечной боли жалко. Мыслимо ли, великий князь, а гоняют его по Руси, как линялого зайца. И кто? Родной брат вкупе с татарами. И за что? Позавидовал на старшинство его, великий стол вздумал отобрать. И отобрал ведь, и изгнал. Бедный князь Дмитрий добежал до Копорья, а там на него новгородцы окрысились, хотели пленить и татарам выдать. Хорошо, псковский князь Довмонт [60] вступился за своего тестя, помог ему за рубеж уйти и казну его сохранил.
Татары, приведённые князем Андреем, ураганом прошлись по Руси, лишь новгородцам удалось откупиться от поганых. Посадили на великий стол во Владимире Андрея.
Ушли татары на низ Волги, улёгся шум. Князь Дмитрий воротился в отчину свою в Переяславль, из Пскова зять Довмонт казну ему прислал, его людей. Всё бы ладно.
Так нет, Андрей по наущению своего Семёна Толниевича опять в Орду подался. Мало того, натравил на Дмитрия младшего брата Данилу — этого сопляка московского, науськал Тверь и Новгород.
   — Господи, пособи мне на недругов моих, — истово молился Дмитрий Александрович в соборе Святого Спаса. — Освяти меч мой, заслони щитом своим.
С тяжёлым сердцем выступил Дмитрий Александрович к Дмитрову. На подходе к городу привели к нему дозорные посланных от супротивной стороны боярина с отроком.
   — Кто такие? — спросил, хмурясь, князь.
   — Я тверской боярин, Александр Маркович, князь, а сё есть сыновей [61] твой, Михаил Ярославич.
   — A-а, Миша, — потеплело в глазах князя. — И ты на дядю решил идти?
   — Мы с миром, Дмитрий Александрович, — поспешил пестун опередить княжича.
   — С миром? — усмехнулся князь. — А сами эвон к сече исполчились.
   — То бережения ради, Дмитрий Александрович, и ты, чай, не с вениками пришёл. Мы посланы, чтобы убедить тебя вступить в переговоры.
   — Что ж, я не против, — отвечал, помедлив, князь.
   — Как сговоримся? Где встречу назначим?
   — Давайте меж нашими полками, в чистом поле и безоружными. От вас — Святослав, Данила и посадник. От меня — я и два ближних боярина.
   — А мне можно? — неожиданно спросил Михаил.
   — Тебе? — улыбнулся наконец князь. — Конечно, Миша. Прости, что я тебя опустил. Ты, чай, ныне самая безгрешная сторона.
Встречу назначили на следующий день, определив ей небольшую возвышенность. Однако уже вечером московские ловчие, погнавшись за вепрем [62], наскочили на переяславский дозор. Но те, узрев вепря, поворотили его на москвичей и помогли загнать и добить. Мало того, вместе освежевали его, разложили костёр, нажарили свежатинки и за общей трапезой договорились до того: «Драться меж собой нам ни к чему, ежели князьям надо, нехай цокнутся, как эвон, мол, князь Мстислав с Редедей» [63].
Мизинные, чёрные людишки быстро общий язык находят, особенно за трапезой.
Князья съехались на поляне лишь на следующий день к обеду. Не доехав друг до дружки на полёт стрелы, спешились и, оставив коней коноводам, стали сходиться пешими. Все, как сговаривались, были безоружными, хотя и в бронях.
   — Здорово, брат, — ещё подходя, приветствовал Данила Дмитрия.
   — Здравствуй, Данька.
С достоинством поклонились друг дружке и остальные. После приветствий и вопросов о здоровье заговорил первым Святослав:
   — Дмитрий Александрович, дошёл до нас слух, что ты рать сбираешь на нас. Вот и решили мы сесть на коней да попытать поле.
   — Ты, князь Святослав, валишь всё с больной головы на здоровую. Али не знаешь, что Андрей учинил? Мало татары зла натворили на Руси? А он вдругорядь их звать побежал.
   — Оттого и побежал, что ты дружину сбираешь.
   — А как мне без неё быть? С кем я должен вот таких гостей, как вы, встречать? С боярами вот этими?
Переговоры шли туго, князья более попрекали друг дружку старыми обидами, что на сердце накопилось. Посадника, вздумавшего вмешаться в прю, Дмитрий осадил сразу:
   — А ты молчи, Семён. Ваш Новгород, что порченая девка, вчера меня на стол звал, а ныне под Андрея лёг. Дед Ярослав Всеволодович не зря вас в узде железной держал. Вам и отец мой, князь Невский, не в дугу был, хотя вас и от шведов и от немцев заборонил. Чем же Андрей вас ублажил? Молчи. Татарами вас припугнул, славяне и в порты наложили.
   — Ну, допустим, — вмешался Святослав, — от татар у нас у всех портки мокрые были, а у тебя, Дмитрий Александрович, так мокрее и вонючее всех. Эвон аж за Варяжское море [64] учесал. А мы тут расхлёбывали.
   — Но не я ж начал-то.
   — Сейчас поди узнай, кто начал. Давайте решать сегодняшнее дело: драться или мириться?
   — Но вы-то куда склоняетесь?
   — Мы с Данилой к миру.