Ханский ярлык
За три года, что прошли после пожара, Тверь отстроилась, и, дабы снова не загорелась, князь Святослав Ярославич настрого запретил летом топить печи в избах, а чтобы готовить пищу, велел устраивать летние печи на огородах, подальше от построек и плетней. В избах велено было свечи зажигать и ставить лишь на тарелях с водой. А у кого светцы лучинные, тем велено было обязательно под светцом ставить лагушку [51] с водой или другую широкую посудину, чтобы искры от лучины, падая вниз, в воду, гасли.
За исполнением этих велений строго следили тиуны [52], десятские, сотские. И если у кого из мизинных [53] обнаруживали горящую лучину без посудины с водой, того нещадно секли. А ежели в этом уличали кого из вятших [54] людей — дружинника или боярина, — на того налагался штраф от двух до десяти гривен. Это были немалые деньги, если корова тогда стоила гривну.
Призвав к себе однажды Михаила, князь Святослав заговорил:
— Ну что, брат, тебе уж одиннадцать лет, пора, наверно, и в поход идти. Дед-то наш, Ярослав Всеволодович, Царствие ему Небесное, в эти годы и отправился в свой первый поход.
— Я готов, — отвечал Михаил, не скрывая радости. — На кого пойдём?
— На великого князя Дмитрия Александровича.
— Как? На своего? — удивился княжич.
— А вот так, Миша. Он ведь за рубеж бегал от Андрея-то, привёл чуженинов, сейчас сидит в Переяславле, сбирает полки, сказывают, на нас идти готовится.
— Но он же со своим братом Андреем поссорился, мы-то при чём?
— Ты что, трусишь, Миша?
— Я? Трушу? — покраснел от возмущения княжич. — Да я... Да если хочешь знать...
— Ну, значит, едешь, — сказал Святослав, вполне удовлетворённый, что заставил возмутиться брата.
Для отрока обвинение в трусости страшнее смерти.
— Ладно, не сердись, — полуобнял Святослав брата. — Андрей Александрович сейчас в Орде, так что мы должны упредить Дмитрия. Я же не один иду, со мной и московский князь.
— Данила Александрович?
— Ну да. И новгородцы полк прислали.
— А Сысоя можно взять с собой?
— Какого Сысоя?
— Брата моего молочного.
— Он зелен ещё для рати.
— Но я же еду.
— Ты — другое дело. Ты — будущий князь, тебе пора натариваться полки устраивать, исполчать. А Сысою подрасти надо. Заусеть хотя бы.
— Как заусеть?
— Ну, ус отрастить...
Отпустив брата, князь Святослав призвал к себе его кормильца.
— Поедешь в поход с Михаилом ныне. Идём на Переяславль. Мне будет не до отрока, объясняй ему всё сам. Если случится сеча, пусть со стороны смотрит, не суётся. Скажешь, мол, князю самому не обязательно лезти в пекло, на то воины есть. Его, мол, дело — управлять.
— Хорошо, Святослав Ярославич, я знаю своё дело.
Из Москвы от князя Данилы прискакал гонец с грамотой, в которой было сказано, что он будет ждать Святослава у Дмитрова, откуда они и пойдут вместе на Переяславль.
Новгородцев к Твери привёл посадник [55] Семён Михайлович — уже немолодой муж с прошитой проседью окладистой бородой, в бахтерце из тускло поблескивавших блях.
Дружина тверская выезжала из города через Владимирские ворота. Новгородцы в это время уже уходили вдоль Волги за своими телегами, на которых везли не только своё пропитание, но и доспехи с оружием. С их стороны доносилось пение.
— Давай догоним их, — предложил Михаил пестуну.
— Давай, — согласился Александр Маркович.
И они поскакали, обогнали свой полк, догнали новгородцев, перевели коней на шаг. Новгородцы пели весело и лихо, и эхо в лесу им вторило:
Эх, заратились славяне,Скидавали сапоги, ги-ги-ги,И врага рубили славно,Как положено всегда, да-да-да.Отзве-отзвенела сеча,Обуваться нам пора, ра-ра-ра,Но остались без хозяевСто четыре сапога, га-га-га.Тонкий голос хватал ввысь со слезинкой:
Ох, не жди, хозяйка, к домуСлавянина своего, го-го-го.И хор подхватывал:
Ему оченьки вынаетЧёрный ворон во степи, пи-пи-пи.Но всё равно веселье перебивает слезинку:
Кружат вороны над нами,Ждут поживы поклевать, вать-вать-вать,Но пока нам светит солнце,Мы не станем горевать, вать-вать.И словно эхо звучало повторно и звонко:
И-эх, мы не станем горевать, вать-вать.— А кто это — славяне? — спросил княжич пестуна.
— Это новгородцы так себя называют в отличие от полян.
— А поляне — это киевляне? Да?
— Совершенно верно. Молодец, что помнишь.
— А зачем они сапоги сымают?
— Да у них, у славян, от веку так заведено — в сечу босыми идти.
— А зачем?
— А спроси их. Може, для бережения сапог, а може, как раз для того, как в песне поётся, чтоб легче потери считать после драки. А може, для того, чтоб с мёртвых после не сдирать обутки.
Вечером, когда уж село солнце и стали полки останавливаться на ночёвку, княжич с пестуном вернулись к своим тверичанам.
Александр Маркович расседлал обоих коней, привязал к княжьей повозке, задал им овса. Стали с княжичем постели устраивать, расстелили потники, под головы сёдла уложили. Рядом дружинники разожгли костёр, чтобы дымом унять комаров.
Пестун укрыл княжича своим корзном [56], сунул пирог капустный.
— Пожуй, Михаил, пока домашнее есть.
Их отыскал Святослав, спросил:
— Ну, как?
— Всё ладом, князь, — отвечал пестун. — Не хочешь ли пирога, Святослав Ярославич?
— Давай. — Князь взял пирог, присел около, стал есть. Потом, вздохнув, сказал: — Вот никак не думал, что на родной город ратью пойду.
— А ты в Переяславле родился? — спросил княжич.
— Ну да. Там и постригали. А когда татары пришли, город сожгли, мать убили, меня мальцом в полон увели.
— Так ты и в плену был? — удивился княжич.
— Был, брат. Там и татарскому языку выучился. Отец потом выкупил меня за немалые деньги. Так что, брат, я тоже сиротой возрос, маму едва помню. Тебе больше повезло, Миша, мать вон в поход пирогами нагрузила.
— Бери ещё, князь, — предложил Александр Маркович. — Нам их целый туес наложили. Бери, пока свежие.
Святослав взял ещё пирог. Пестун, помолчав, сказал:
— Святослав Ярославич, под твоим княженьем Тверь, считай, десять лет в тишине прожила. А вот ныне в поход вышли, да не на литву или немцев, а на своих.
— Ты думаешь, Александр, мне драться хочется? Со своими-то? Но и ждать, когда на тебя придут, нет резона. Я всё же надеюсь, что крови избежать удастся. Ну, спасибо за пироги, пойду найду посадника. Укладывайтесь. Тронемся рано.