Ханский ярлык
— Вот я и опасаюсь этого числа, — заговорил князь Данила. — Как бы опять на Руси не повторилось то, что при отце моём случилось. Тогда ведь в Новгороде-то первых численников-то перебили [47]. Отцу великих трудов стоило умилостивить Орду, уговорить не ратиться с Русью.
— Да, — вздохнул Святослав, — и Суздальщина баскаков [48] перебила, тоже Невскому расхлёбывать пришлось.
— Что и говорить, досталось отцу лиха, может, оттого и пожил мало. Кабы нам того же хлебнуть не пришлось. С числом татары шутить не любят.
Когда, закусив жареной вепрятиной, пирующие снова взялись наполнять кубки, Александр Маркович поднялся и, встретившись с вопросительным взглядом Святослава, знаком объяснил: «Мы пойдём. Отроку спать пора». Даже правую ладонь к уху приложил, изображая подушку.
Князь Святослав кивнул согласно: «Ступайте».
Едва в опочивальне своей улеглись и свечу загасили, княжич спросил:
— Александр Маркович, а что это за число, про которое князь Данила говорил?
— Ох, Мишенька, то Орда окаянная наших людей пересчитывает, специально на то численников своих на Русь шлёт.
— Зачем?
— Как же. Чтоб каждую душу христианскую данью обложить.
— Как обкладывают?
— А так. Считают всех: и старых и малых. И больных и увечных. К примеру, в княжестве насчитают сто тысяч душ — это по полугривне с каждого. И велят князю: «Вези в Орду выход пятьдесят тысяч гривен».
— Ого! Это сколько ж денег-то надо.
— Вот то-то и оно. Хорошо хоть, можно не всё деньгами: татарва и хлеб, и мёд наш любит, и меха наши, особливо их ханши. У хана обычно несколько жён, всех ублажить их надо, одарить, а для них милое дело меха да сладости. Жёны ещё куда ни шло, так все приближённые хана, вся его родня подарки просят. Без подарков могут и к хану не допустить.
— А почему мы им платим-то, Александр Маркович?
— Потому, Миша, что вот уж скоро сорок лет тому, как они победили и покорили Русь. Да-да, сынок. Не хотел я тебе раньше времени об этом, да, видно, придётся, — вздохнул пестун и умолк.
Долго молчал Александр Маркович, княжич не выдержал, подхлестнул:
— Ну так рассказывай.
— Что рассказывать? Они силищей страшной пришли с восхода, все наши города как орехи перещёлкали. Рязань, Владимир, Суздаль, Переяславль. И это ещё куда ни шло, взяли на щит, пограбили б и ушли, но они ж всех людей убивали. Ни старых, ни малых не щадили, города с землёй ровняли. Это хуже пожара было.
— А что ж наши-то князья?
— А что наши? Они сражались, погибали в битве. Каждый за себя дрался. Если б сразу объединились бы, может, и отбились бы.
— А что Невский?
— Александр в тот год ещё не был Невским. Едва из отрочества вышел, семнадцати лет был, только что в Новгороде вокняжился. На его счастье, татары не дошли до Новгорода, а то бы и он разделил судьбу остальных.
— А ты где был, Александр Маркович?
— Я-то? — усмехнулся пестун. — Меня, Миша, ещё и на свете тогда не было. Я после того лишь через двадцать лет родился. Вот с того-то времени татары и тянут из Руси выход и великих князей по своему хотенью назначают.
— И наши платят?
— А куда денешься? Попробуй не уплати, тут же Орда рать шлёт, и уж тогда не жди пощады — города пожгут, порушат, кого не убьют, в рабство угонят. Вот и откупаемся выходом. Всё лучше, чем кровью платить.
— А про каких ещё баскаков Святослав говорил?
— A-а. Запомнил. Молодец. Баскаки — это откупщики. Он откупает, например, у хана Рязанское княжество и распоряжается в нём полным хозяином, в свою пользу дань собирает. А кому нечем дань заплатить, того в рабы, на продажу. Иной баскак хуже татар, Миша. Вот князь Святослав и говорил про то, как суздальцы на баскаков ещё при Невском поднялись. Ему, Александру, тогда уж великому князю, и пришлось в Орде за них отдуваться. Как ещё живота не лишили. Хотя, конечно, здоровье ему крепко там повредили, больной к дому выехал. До Руси добрался и помер. В Городце помер, Царствие ему Небесное, мученику.
Александр Маркович перекрестился несколько раз, помолчал.
— И Василию Ярославичу нашему Царствие Небесное тож. Поди, там, на небе, за нас перед Богом старается.
— А Бог его послушает?
— А как же? Чай, добра нам просит. Не зла. А Бог любит тех, кто к добру наклоняется. Вспомни-ка заповеди [49]. Хоть одна ко злу зовёт?
— Нет.
— Вот то-то.
— А ведь он мой крёстный отец.
— Знаю. За тебя князь Василий тоже там молиться станет. Тебя он крепко любил, своих-то у него не было.
— Эх, зачем только хорошие помирают, — вздохнул отрок.
— Так Богу надо, он тоже любит хороших-то. Злодеев-то никакая холера не берёт.
6. ПОРА-ПОРА
Годы летели. Михаил набирался княжьих премудростей. К десяти годам уже хорошо писал, читал. Крепко держался на коне, неплохо говорил по-татарски и даже умудрился численнику, приехавшему из Орды пересчитывать тверичей, что-то сказать на его языке. Это очень понравилось татарину, он даже погладил княжича по голове, а княгине сказал:
— Ваша сына очшень будет любить хана.
Ксения Юрьевна так и не поняла: Мишу будет любить хан или Миша хана. Переспрашивать не стала: как истая христианка, презирала поганых.
За это время княжич отлично наловчился стрелять из лука, который на его глазах ему мастер Прохор изготовил, как и положено, из гибкого корня лиственницы, с витой из жил тетивой.
Подёргав пальцем туго натянутую тетиву, мастер спросил:
— Слышь, Михаил Ярославич, как поёт-то тива, а?
Тетива, и верно, пела, как струна на гуслях, только басом.
— Теперь наготовим тебе стрел разных для лука.
— Почему разных, Прохор?
— Ну как же? Для разного зверя разные стрелы делаются. Ну, скажем, для веверицы [50] стрела тупой делается. Мало того, с тяжёлым набалдашником.
— Почему? Стрела должна быть острой.
— Нет, Михаил Ярославич, нет. От веверицы мы что берём? Шкурку. Верно? Значит, она должна быть целой, непорванной. Вот ты такой стрелишь, веверицу оглушишь. И всё, шкурка не попорчена. А на птицу и рыбу лучше делать стрелу с двумя рожками, а на более крупного зверя, на волка, к примеру, идёт стрела как копьё, с железным остриём. Этими же стреляешь и по врагу.
— У врага панцирь, его не пробьёшь.
— Надо целить в места открытые, скажем, в горло или в глаз.
— Но это ж больно.
— Хе-хе-хе, милый княжич, — засмеялся Прохор. — Конечно, больно, а то и смертельно. Но с врагом для того и сходятся, чтоб выяснить: кто кого? Если ты его пожалеешь, то уж он-то тебя обязательно поразит. Ты этого хочешь?
— Нет, не хочу.
— Значит, целься быстро, стреляй метко. И помни: тугой лук — что верный друг. Он всегда тебя выручит, если ты с ним дружить будешь.
Помимо разных стрел изготовил Прохор княжичу и сагайдак — чехол для лука из тиснёной кожи, колчан для стрел и даже щиток-наруч.
— Вот наруч. Будешь всякий раз перед стрельбой надевать на левую руку, чтоб тетива не била тебя по запястью.
Всё показал мастер княжичу, даже как целиться и стрелять из его лука. И, выпустив для примера три стрелы, все их всадил в затесь одну к одной. Михаил поразился такой меткости:
— Ну, ты молодец, Прохор!
— То навык, Михаил Ярославич, — спокойно отвечал умелец. — Какой бы я был мастер, если б не умел стрелять. И ты, если постоянно будешь натариваться, будешь стрелять так же.
Михаил последовал совету Прохора и очень скоро неплохо стал стрелять. Не отставал от него и Сысой, правда, лука настоящего у него не было, обходился самодельным. Но, главное, молочный брат княжича хорошо набил руку в метании ножа, и это ему отчего-то больше нравилось.