Ханский ярлык

   — Ну, это я мигом сделаю. Вот с воском...
   — Что с воском? На посаде нет бортника [38]?
   — Есть.
   — Вот сходишь к бортнику, он и зальёт церу воском, скажешь, для кого она.
Лука и впрямь скоро управился, причём церу сделал не просто квадратную, как книгу, а с одной стороны полукруглую да ещё с внешней стороны и крест вырезал.
   — Зачем? — спросил Александр Маркович.
   — Ну как? Чтоб красивше, а крест как на Псалтири, что я в церкви зрел. А вот и писало. Да, бортник, узнав, для чего эта цера, заказал и своим балбесам.
   — Вот видишь, глядя на него, и другие начнут заказывать.
   — Так я уж и своим оболтусам решил сделать. А то рисуют, паразиты, на бересте, материал переводят. И ведь берут не какую-нибудь корявую-дырявую, а обязательно ровную.
   — Но на дырявой ведь не нарисуешь, — усмехнулся Александр Маркович.
   — Но из дырявой и туеса не сладишь. А ведь они ж, паразиты, с мово труда кормятся.
Когда Лука ушёл, пестун сказал княжичу:
   — Ну, Миша, начнём писать учиться. Буквы-то не забыл?
   — Нет.
   — Раз стола тут нет, клади церу на колени и начинай. Вот дай-ка я тебе покажу.
Пестун взял писало, склонился над княжичем и из-за его спины начертил на воске букву.
   — Это какая? Узнаешь?
   — Аз.
   — Верно. Бери писало и попробуй сам. Да шибко не жми, лишь бы видно было. Хорошо. Молодец.
   — Тьфу, — сплюнул княжич, — криво получилась ножка.
   — Не беда. Переверни писало другим концом, лопаточкой заровняй и напиши прямо. Вот так... Молодец.
   — А когда слова начнём составлять?
   — Как всю азбуку вспомним, так и за слова возьмёмся.
Нет, не давал кормилец княжичу праздным быть. Если не писали, то из лука стреляли или на конях выезжали в поле, где учил пестун воспитанника управлять конём, копьё бросать, прятаться в кустах или траве.
   — А зачем прятаться-то, Александр Маркович?
   — Ну как же, Миша? Чтоб враг тебя дольше обнаружить не смог. Вон твой дядя, Александр Ярославич, на Неве на шведов соколом пал и, хотя они превосходили его в числе, победил их. Перебил их несколько тыщ, а сам всего лишь двадцать воинов потерял. Считай, без потерь рать выиграл. Вот что значит внезапность в бою.
А меж тем Тверь вновь отстраивалась. Перво-наперво рубился княжий терем, церкви, конюшни. И когда полетели белые мухи, задули холодные ветры с полуночи, переселилась княжья семья в новый терем. Зимой, когда стали уже и реки, прискакал из Костромы течей [39] с вестью худой: помер великий князь Василий Ярославич и на похороны велено всем князьям быть, дабы самим выбрать в его место великого князя.
Ксения Юрьевна плакала, шептала:
   — Ведь не стар же Вася, и до сорока не дожил. И великое княженье-то пяти лет не держал.
   — Что делать, матушка, — вздыхала боярыня Михеевна. — Все они, Ярославичи-то, не долгожители были. Хоть твоего взять, хоть того же Невского, едва до сорока трёх дотянул. Иструживались, матушка, иструживались, вот свой век и коротили.
Захватив с собой нескольких ближних бояр, отправился в Кострому Святослав Ярославич с невеликой дружиной.
Вернулся из Костромы через две недели с попутчиками, бросил повод милостнику, приказал дворскому разместить гостей и пошёл к мачехе.
Ксения Юрьевна, едва увидев Святослава, снова расстроилась, в глазах слёзы явились:
   — Ну, как?
   — Всё чин чином, мать, отпели, положили в церкви Святого Фёдора.
   — С чего помер-то Вася?
   — Кто знает. Може, с расстройства. Был в Орде, там его оглоушили, что-де выход [40] мал. Опять численников [41] шлют.
   — Господи, — перекрестилась княгиня, — сызнова напасть на нас. А кто отпевал-то?
   — Да епископ ростовский Игнатий.
   — А сам князь-то Борис Василькович [42] был?
   — Был. Там много народу съехалось. И брат его, Глеб Белозерский, и князь Михайло Иванович, и Дмитрий Александрович, и Фёдор Ростиславич Ярославский [43], и попутчик мой, князь московский.
   — Данила?
   — Да. Данила Александрович. Мы с ним вместе решили ехать назад.
   — Как он?
   — Ну как?.. Молодой ещё, едва ус пробиваться начал.
   — А городецкий-то князь был?
   — Андрей Александрович [44]? Нет, не было. Данила говорил, не иначе, мол, в Орду побежал на старшего брата жалиться.
   — На Дмитрия, что ли?
   — Ну да. Данила всё вздыхал, что их, старших-то братов, мир не берёт.
   — Охо-хо, — вздохнула Ксения Юрьевна. — Ты б, сынок, с Данилой-то подружился, а? Всё ж соседи.
   — Мы в пути много переговорили, он вроде парень неплохой. Сговорились, что-де Твери с Москвой делить нечего.
   — Он надолго к нам?
   — Вечером попируем, отужинаем, дядю ещё раз помянем, а завтра в свой удел побежит. У него на Москве тоже дел невпроворот, город огораживает, а то, говорит, не то что татары, збродни [45] одолевают.
   — Великим князем, конечно, Дмитрия выбрали?
   — Его.
   — Вася этого боялся. Как он к тебе-то? Митрий?
   — Да ничего. На трапезе вместе пили, братом называл, сочувствовал, даже спрашивал: не помочь ли чем?
   — А ты?
   — А я сказал, спасибо, мол, сами управимся.
   — Вот и правильно, сынок. Знаем мы эту помощь, только коготок за удел зацепить. Ну, ступай, Святослав, принимай гостя как положено да не забудь Мишу ему представить пользы грядущей ради.
За княжичем Михаилом из сеней прислали посыльного, когда уже пир там был в разгаре. Александр Маркович велел воспитаннику надеть лучший кафтан, причесаться, а на пиру держаться с достоинством.
   — Помни, Миша, ты хоть и юн ещё, но Даниле ровня, тебе в грядущем Тверь светит, а это, брат, не какая-то там вшивая Москва. Так что душу ввысь держи и... не пей. Слышишь?
   — Вот ещё. Нужна мне эта гадость.
   — Станут нудить, у нас это принято, попроси сыты [46].
Они поднялись по скрипучей лестнице, ещё пахнущей смолой, вошли в горницу, где пировали гости. Впрочем, их не так и много было: помимо князей, трое или четверо тверских бояр и с десяток московских. Святослав с Данилой сидели рядом во главе стола. Увидев в дверях Михаила с пестуном, Святослав, видимо уже захмелевший, сказал громко:
   — А вот и мой брат, Михаил Ярославич, прошу любить и жаловать.
Всё застолье оборотилось к дверям. Князь Данила вылез из-за стола, улыбаясь, приблизился к Михаилу, протянул руку.
   — Ну, здравствуй, брат.
   — Здравствуй, — протянул отрок свою.
Данила Александрович взял маленькую ладонь княжича, пожал не сильно, представился:
   — Я князь Данила.
   — А я Михаил.
   — Ну, вот и славно, вот мы и друзья с тобой. Садись с нами, Михаил, выпей на помин души дяди нашего, Василий Ярославича, Царство ему Небесное.
   — Я не пью.
   — Как так? Почему?
   — Это грех.
   — Вот новое дело. Кто ж это тебе сказал, что пить грех? Уж не кормилец ли?
   — Я сам знаю.
   — Значит, пить не будешь?
   — Буду.
   — Ну, это другое дело.
   — Сыту буду.
   — Ну, сыту так сыту, — согласился князь Данила. — А ну-ка, подвиньтесь, дайте брату с пестуном место за столом.
Места было достаточно, пестун с княжичем присели к столу. Им налили сыты, заставили вместе со всеми выпить в помин великого князя Василия Ярославича. И тут же словно забыли о них. Начался, а точнее, по всему, продолжился разговор, прерванный приходом княжича Михаила.