Успехи Мыслящих (СИ)

- Картина захватывающая, однако это, - вставила Людочка с тоненькой, округло выгибающей губы улыбкой, - напрямую относится разве что к психологическому портрету вашего отца, ну, еще к тому, каким он представал перед вашим мысленным взором. А что тут имеет отношение к чтению как таковому, к феномену чтения, к достижениям и провалам читающего человечества?
- Чтение чтением, - заметил Тимофей Константинович строго, решив, что без него женщины с беседой не управятся, - а хорошо бы, как говорится, вместе с грязной водой не выплеснуть из ванны и ребенка, хорошо бы, говорю я, определить характер питательной среды, в которой мы теперь очутились. Чьи комплексы мы разбираем, девушки или ее отца?
- Да хоть бы и комплексы... даже комплексы девочек-подростков прелестны и все равно что благодать, а у старых людей если не все, то очень многое - сущая гадость! - воскликнула Изабеллочка не без заносчивости.
- Но как мог тот взрослый человек пугать юное создание только тем, что брал в руки книгу и усаживался в кресло? - недоумевала вдова.
Тимофей Константинович пояснил:
- Я-то его давно раскусил. Это в последнее время он перестал здесь бывать, а раньше частенько крутился там... Чтоб вам было понятно, - старик выразительно взглянул на вдову, - там - это у соседей на даче, откуда и пришла эта милая девушка, а пришла она не зря, невестится тут... Да, так вот, он, делая визиты и устраивая приемы, все похвалялся своим якобы небывалым умом, кичился перед нами, словно мы недотепы и ничего у нас нет, кроме непроходимых зарослей обывательщины. Мне известна его биография. Я отчетливо видел, что это человек мыслей диких, выхваченных из сомнительных источников, неоформленных, лишенных смысла или хотя бы подобия его. А когда у человека такое мышление, - тут голос рассказчика задребезжал от волнения, - если это можно назвать мышлением! - вскрикнул он, - человек не сгорает в полезном деле, наслаждаясь затем достигнутыми результатами, а бессмысленно и беспощадно пожирает сам себя, не получая при этом ни малейшего удовольствия. При вероятном внешнем лоске и, что бывает, блестящем поведении, вызванном, на мой взгляд, одной исключительно мимикрией и больше ничем, он внутренне груб, черств, неотесан, гнусно чавкает где-то внутри пищи, которую собой и представляет. Я не затрагиваю нравственную сторону, это выходит за пределы нашего обсуждения на данном его этапе, но предварительно все-таки следует заметить, что перед нами человек, если брать по большому счету, в высшей степени безнравственный. Вчера он зачитывался Декартом, применяясь к доводам о действенности мысли, сегодня он поклонник Фенимора Купера, а завтра - живой труп, ходячий мертвец, ничем существенным не интересующийся, озабоченный лишь собой и своим крошечным мирком. Если взять конкретно человека, с личности которого наш разговор свернул к безусловно важной теме убожества людей, без всяких на то оснований называющих себя культурными, то я прежде всего просто обязан заявить, что даже не знаю, жив ли он еще, и это свидетельствует лишь о том, насколько мне чуждо его состояние и как далеко ушел я от него в своем развитии.
Старик наслаждался, сознавая, что наконец-то попал в родную стихию. Прежде разговор влачился словно бы по целине, а еще лучше сказать - увязал в каком-то бесконечном болоте, теперь же под ногами твердая почва, и не важно, что произошло это случайно, как не имеет особого значения и тот факт, что ему в действительности нет никакого дела до отца Изабеллочки. Обсуждение острых вопросов и жгучих тем, когда оно от низших форм достоверно восходит к высшим и становится великолепным результатом умственных усилий, истинной победой разума, не может и не должно считаться с Изабеллочками и ничтожными виновниками ее дней. Я нахожу полезным, - говорил старик важно и убедительно, - дать развернутую биографию человека, внезапно сосредоточившего на себе наше внимание, ибо он, хоть и отдает нездоровьем, выглядит заскорузлым и скукожился как-то, а в каком-то смысле и порскает, - своего рода явление, характерное для нашей эпохи. Этот человек, как видится, проскочил без остановки период, когда разумные люди учатся у разных толковников, богословов, аналитиков, гигантов слова, титанов критики. Он одним махом превратился в подделывающегося под саму импозантность, напускающего на себя грозный вид и немножко сумасшедшего негодяя, который, наводя порядок в своем доме, в его воображении распростершемся до пределов уже вообще мироздания, собирает всех этих толкователей и критиков как пыль в тряпочку, чтобы в следующее мгновение бросить их в мусорное ведро и предстать лицом к лицу с Господом. Подобный кого угодно напугает, не только ребенка.
- Он отрицал полезность попов, и в этом я, несмотря на возраст, была совершенно с ним солидарна, - сказала Изабеллочка. - С тех пор мой атеизм только вырос.
Старик упрямо, не вникая в посторонние замечания, вел свой рассказ:
- Он был не глуп и понимал, что для Бога его импульсивный вызов, как и сознательный нигилизм в отношении попов - пустой звук, и он поступит весьма благоразумно, удовольствовавшись обществом такого горячего своего противника и гонителя, как я. Поэтому он то и дело пролезал сюда, в этот дом, норовя вызвать меня на диспут. Это не устрашало. С чего мне его бояться? Я знал, что не глупее его, что он чаще запутывается, чем выпутывается, когда лезет к людям со всякими силлогизмами, что его словесные конструкции хрупки и в его речах на редкость много несуразного, хаотического и в конечном счете бредового. Но я все меньше и меньше понимал его толкования действительности и разных высоких материй. И вот это было по-настоящему страшно. А попробуйте, однако, понять, когда человек высказывается, например, следующим образом...
- Кстати о высказываниях, - перебила девушка. - Игорек-то каков! Между земным и небесным пропасть, но именно в земном коренится надежда на небесное, помноженная на зачатки веры. Вот его мысль! Вот что он постоянно твердит! Это не опасно? Меня его некоторые высказывания сильно смущают.
- Когда я, - сказал Тимофей Константинович, - окончательно убедился, что не понимаю соседа, твоего, Изабеллочка, папашу, и вследствие этого он мне отчасти неприятен, тогда, я бы сказал, ночь таинственно шевельнулась за окном - словно кто-то осторожными пальцами опробовал упругость или непроницаемость стекол, а они в ответ мелко задрожали. В сущности, ясны и предельно просты, примитивны, по большому счету - так и убоги мысли этого человека, но до чего же мучает подозрение, что выражает он их с излишней, отвратительной, преступной по отношению к воспринимающим замысловатостью. Или нельзя иначе? Ему - мудрить, а мне - страдать? Таков наш удел? И вера, религии всевозможных народов, обычаи, атеизм, патриотизм, идеология, нигилизм - все рухнет, если попытаться пойти другим путем? А вслед за этой надстройкой, всегда казавшейся мощной и надежной, рухнет и финансовая система, производство хлеба, ракет и зрелищ, фундамент общественного мнения, институт моды, центры по омоложению и оздоровлению, прекратится борьба за здоровые зубы, перестанут на все лады измываться над перхотью, людское дыхание ужаснет невыносимой зловонностью и мы примемся всюду нагло почесывать себя в неприличных местах? Тогда, на переломе, когда я колебался, отшвырнуть ли мне прочь негодяя, или все-таки поговорить с ним как мужчина с мужчиной, мне то и дело воображалось, как я, уже старик, высокий и моложавый, давно избывший ту вражду, внезапно вспоминаю своего недруга, и он предстает предо мной как живой, и я смотрю на него невероятно печальными глазами, и мое лицо отливает отталкивающей белизной, оно исполосовано резцом дряхления, однако все еще благородно и, конечно же, не менее прекрасно, чем в былые годы. Удивительно и страшно, когда люди, переживая ужасную драму старения, а то и прямо отправляясь на тот свет, когда им остается лишь потерять сколько-нибудь серьезные надежды и виды на будущее, тем не менее оказываются в состоянии обнаружить что-то глубокое, живописное и выразительное в высказываниях такого несносного болтуна, каков ваш, Изабеллочка, отец. Нет, спор между мной и ним не вечен, а к тому же и не припоминаю, жив ли он еще вообще. Кроме того, я замечательно немногословен в сравнении с этим прохвостом.