Успехи Мыслящих (СИ)

***
- Я после девичьих шатаний, иллюзий и всякой тургеневщины на много лет вообще отошла от литературы, - вдова-секретарша приняла горестный вид, - питалась исключительно духом материальных забот, приземленных настроений. Книжек в руки практически не брала. А чтоб отскочить от всего пошлого и засесть за роман, нет, мне и в голову это не приходило. Но потом случай привел к литераторам, пообтерлась в их среде. Стала мнить что-то... И все, знаете, будто крот ворочалась и копошилась в культурном наследстве. А когда уже в нынешнее непростое время жизненный жребий для меня вдруг по сумасшедшему сузился и сам собой отупел, упершись в выбор между безысходным старением в неком плотском тупике и уходом в беспочвенные мечтания, я заколебалась, замешкалась, можно сказать - заскучала, а в результате позволила себе отдых и развлечение. Поэтому, - глянула вдова приободрено, - я здесь, с вами. Но отдых я хочу использовать с пользой для себя и для вас, да и для всех, кому не безразличны трогательные судьбы мира в их не всегда правильном и заслуживающем одобрения развитии. Известно же думающим людям, что искусства зародились не как хлеб или что-нибудь в плане комбикорма, не как муссирующее питание и выживание средство, а в порядке игры, забавы пещерного человека. Но по ходу развития, как только можно стало сказать о людях, что они не юноша, но муж, игра приобрела серьезный и затяжной характер. Дошло и до немалых проблем, страстей, тягот, взлетов и падений, а также мук творчества. А пророчествующие, хотя бы немножко, чуть-чуть, они знают, с какой осмотрительностью следует приступать ко всякому связанному с искусствами дельцу. Тут и загадка таланта, который, увы, не всегда в наличии, и конъюнктура, и требования масс, и хитросплетения, уходящие корнями в интуицию и стесняющую ее внутреннюю цензуру... Но все это можно прочитать в книжках, а до чего же, надо сказать, глубоко сейчас, дохнув здесь с вами свежего воздуху, я сознаю превосходство духовной творческой свободы над царством необходимости! - Словно налетел откуда ни возьмись веселый ветер, взметнул вверх холеный пальчик с кроваво-красным ноготком, утвердил его памятником наступившему воодушевлению. - Послушав вас, - неуемно рассказывала женщина, - а отчасти и поспорив, посоревновавшись в остроумии, увидев: ба, вот маленький, но емкий сонм красивых, за счет ума и неуклонного, необратимого генезиса, людей, эксклюзивный класс господ, приближающийся к небожительству... А некоторым образом и сравнив вашу красоту с тем, чему отдавали предпочтение в прошлые века, когда в этике и эстетике владычествовали представления древних греков с их Венерами, Минервами и гоплитами, я сделалась... и сделала... я, коротко сказать, определенно окрепла. Я и определилась куда точнее прежнего, я посвежела и в каком-то смысле заново обрела себя. Яснее стали мне цели, потребности, чаяния, которые до сих пор лишь шумели, бродили в голове и туманили ее, я бы сказала, бесшабашно туманили, куражились над ней. Я, конечно, подготовилась, прежде чем стартовать и очутиться у вас. Пристальное внимание уделила идеалистам, мечтателям, провидцам, персонажам с эвристической складкой, донкихотствующим элементам, в общем, многому из того, что так драгоценно в истории человечества. И вас, Тимофей Константинович, при всем том, что несладко мне пришлось в условиях навалившейся заодно с познанием и онтологическими потугами энтропии, я выбрала сразу, как бы в озарении, интуитивно и совсем не случайно. Вы большой, что называется величина, вы тот, кто мне нужен для дальнейшего. Приблизительно угадывая, что в этом доме меня ждет встреча с людьми необычайно образованными, обогащенными громадным опытом существования и не лишними нигде, где водится явное и тайное знание, я предварительно перечитала кое-как уцелевших в памяти, и на редкость при этом немногочисленных, промежуточных авторов, ознакомилась и с многолюдным кланом новых писак. Я вся еще пока, положим, не сунулась, но голову между явным и тайным, как пить дать, протиснула. И согласитесь, дело у нас не так уж плохо пошло. Кое-что вырисовывается... Контуры... В общем, я пришла сюда как в романе, но на самом деле у меня такие грезы и претензии, даже амбиции, что это в сущности работа над романом. И это не авантюризм, не волюнтаризм. Я понимаю, Тимофей Константинович, явное и тайное - далеко не то же, что свет и тьма, или свет и тени, или химия и алхимия. Это особая категория. Куда мне до нее! Это когда все на свету - будьте любезны! - но также и в тени все и вся. Еще когда я буду посвящена! Еще не один пуд соли съесть...
Еще раз, еще раз, еще много, много... - заголосила Изабеллочка, но ее, кажется, не услышали.
Стоило бы потолковать о коренном отличии языка поэтов от говора и фактически жаргона, принятого в будни. Но - молчок! - не буду об этом. Да, но почему же я именно о промежуточных говорю? Ну, причин несколько, и разные они. Возьмем, к примеру, самобытность, за обломки которой упомянутые отчаянно цепляются, что в наше время, когда всюду безвольные, бесхребетные или напрочь развращенные, очень много значит. Вот уж и утонут они в течение минуты-другой, обречены, и вся-то их судьба - промелькнуть, на миг вознестись на гребень волны, вознестись да шлепнуться тут же в пропасть между водяными валами бури и шторма и где-то исчезнуть. И сколько их уже было! А мы, между прочим, не естествоиспытатели какие-нибудь, не дарвинисты, нам претит Мальтус, и мы прямо спрашиваем: где они теперь? Мы интересуемся: где писатели с древних берегов Нила? Где литераторы племени майя? Нам говорят, что с берегов Нила энергичные выходцы, усиленные зарядом теперь уже неясных верований, переехали на территории будущей Мексики. Возможно... Но тех-то, может быть, сбросили, как балласт, в пучину. Непроглядность! И нужна нечеловеческая зоркость... Можно, кстати, связать интересующих вас конквистадоров с нерешенным вопросом о переселении душ и получить любопытные результаты, если предположить, что они, как иберийцы, испытали на себе, с ростом мореходства, внезапное возрождение и новую жизнь древних финикийцев. Но если вы присмотритесь и где-нибудь в промежутке, в паузе, в расселине, в промежности какой, в земляной дыре, наконец, заметите одного из тех, искомых, еще живого и шуршащего, шурующего по мере возможности, вам, как внимательному и чувствительному критику, будет дано настоящее прочтение, мол, он наилучшим образом не обезличен... Более того, вдруг - бац! - почти нетронутые остатки яркой самобытности, и вы их аккуратно считываете! Например, можно в порядке разматывания фабулы заняться любовью махнувшего за моря-океаны баска с индейской принцессой, которую Колумб по ошибке принял за китаянку или индианку, или даже за мужчину в перьях, дико размалеванного и грозно размахивающего каменным топором. Последнее допущение придаст повествованию элемент пикантности и особого колорита, ибо стоит только вообразить изумление, с каким прославленный адмирал вслушивался в стоны и вопли сладострастия, доносящиеся из шелкового шатра, поставленного на плоту, плывущего в сказочное Эльдорадо... Затем гордый и свободолюбивый баск с ошеломляющей неожиданностью для себя узнает, что он и на родину-то свою попал как пришлый византиец русского происхождения. Это дает основания переносу времени и места действия в Москву... И если подойти к делу серьезно, что вообще-то всегда было у нас в обычае... Всеотзывчивость, вездесущее всепроникновение! Заваривается такая каша... Но это заготовки, это так, к примеру... И вот тут, тут-то я с полной ответственностью заявляю, что, придя к вам, я попала прямо в точку, оказалась в нужное время в нужном месте! Боже мой, Тимофей Константинович, вы это понимаете? Вы понимаете мое волнение, мой восторг?
А? Что? - вскинулся, захлопал глазами Тимофей Константинович.
Вы различаете меня, видите меня, или вы все равно что бабуин, неспособный подзаняться моим изучением, и я для вас в сумраке такой земляной дыры, что разглядеть мою душу невозможно и вся я виднеюсь словно бы пятном сырости? Тощенькая, неестественно стройная я была в бытность женой несостоявшегося писателя, много рассуждавшего о будущем творчества и никогда не сказавшего мне нежного слова, а совладав с горечью утраты, когда он помер, чуть не уморив меня скорбью, маленько пополнела, и округлились мои локти, мои коленки. Ну что ж, я бабенка еще хоть куда, мне нравится потряхивать плечиками и вертеть хвостом, и, будучи женщиной до мозга костей, я желаю, в идеале, женского романа, но, заметьте, чрезвычайно масштабного, и с выходом на глобальные проблемы, с установкой на то, чтобы все стало видно, как на ладони, и ясно, как белый день. Относительно всегда расхлябанной и жутко противоречивой, всегда насыщенной иудами, извращенцами и жалкими простаками злободневности тоже не растеряемся... Отчего бы нам не удовольствоваться соображением, что в ней откровенно преобладают псы, из наблюдений за которыми яснее ясного, что они постоянно возвращаются на свою блевотину? Это основа их поведения, и нам судить о них легко, так что проблем со злободневностью не будет. А в целом, повторяю, если я уже это говорила, мы готовы в случае необходимости занять общественную позицию и душеполезно на ней действовать. И зачин, Тимофей Константинович, за вами. Любому мало-мальски понаторевшему в сочинительстве человеку известно, что начинать всего труднее, первая строка - изнурительная пытка, аутодафе. Но вы маститый автор множества фраз, вам и карты в руки.