Небо повсюду
Джо продолжает:
– Но я родился в Калифорнии и до девяти лет жил в Сан-Франциско. Мы вернулись около года назад и с тех пор обитаем тут. И мне все еще интересно, что у тебя в пакете.
– В жизни не догадаешься, – отвечаю я. – И я тоже, честно говоря. Моя бабушка считает, что это ужасно весело – класть нам… мне в обеденный пакет всякую всячину. Я никогда не знаю, что там найду: стихи Каммингса, цветочные лепестки, пригоршню пуговиц. Похоже, она немножко забыла, для чего вообще нужны школьные обеды.
– А может, она считает, что душе тоже нужно питаться…
– Именно так она и считает. – Я удивлена, что он догадался. – Ну ладно, окажешь мне честь? – Я протягиваю ему пакет.
– Что-то мне не по себе. А вдруг там что-нибудь живое? – Хлоп. Хлоп. Хлоп.
Похоже, к этим ресницам так просто не привыкнешь, для этого потребуется время.
– Как знать… – Надеюсь, по моему голосу не слышно, что я вот-вот упаду в обморок. Стараюсь не думать про тили-тили тесто.
Он берет пакет, уверенным жестом запускает туда руку и вытаскивает… яблоко.
– Яблоко?! Какая проза! – Яблоко летит в меня. – Всем дают на ланч яблоки!
Я настаиваю, чтобы он продолжил поиски. Он вынимает «Грозовой перевал».
– Это моя самая любимая книга, – поясняю я. – Использую ее вместо пустышки. Читала двадцать три раза. Бабушка вечно кладет ее в мой ланч.
– «Грозовой перевал»? Двадцать три раза? Это же самая грустная книга в мире. Как ты еще не свихнулась?
– Вообще-то, если ты заметил, я обедаю на дереве.
– И то верно.
Он снова опускает руку в пакет и достает багряный цветок пиона без стебля. Нас тут же окутывает густой аромат.
– Ого! – Джо вдыхает запах. – У меня такое чувство, словно я научился левитировать.
Он подносит цветок к моему носу; я закрываю глаза и представляю, что и сама взмываю ввысь. Получается плохо. Но тут меня посещает неожиданная мысль:
– Моего самого любимого святого зовут Джо. Джузеппе Купертинский. Он умел подниматься в небо. Когда думал о Боге, его охватывало такое блаженство, что он отрывался от земли.
Джо наклоняет голову и, приподняв брови, бросает на меня скептический взгляд:
– Что-то мне не верится…
Я уверенно киваю и говорю:
– Тысячи свидетелей. Чуть ли не ежедневные полеты. Прямо во время мессы.
– А теперь я завидую. Наверное, в душе я тоже мечтаю левитировать.
– Жаль, что не умеешь. Я бы с удовольствием понаблюдала, как ты паришь над Кловером со своим горном.
– Блин, было бы круто! – восклицает он. – Ты могла бы полететь со мной. За ногу ухватиться или что-нибудь вроде того.
Мы обмениваемся мимолетным непонимающим взглядом, оба недоумевая, как это так быстро нашли общий язык. Мгновение промелькнуло и исчезло, словно божья коровка, присевшая на ладонь.
Он кладет цветок мне на ногу, и я чувствую, как его пальцы касаются моих джинсов. Теперь коричневый пакет пуст. Джо протягивает его мне, и мы молча сидим, слушая, как шелестит ветер. Солнце пробивается сквозь сосны такими невероятно густыми плотными лучами, словно растекшаяся гуашь на детском рисунке.
Кто этот парень? Почему за несколько минут на дереве я сказала больше, чем за все время после возвращения в школу? И как же так получилось, что он прочел «Грозовой перевал» и все равно влюбился в эту стерву Рейчел? Может, все дело в том, что она тоже была во Фра-анции? Или в том, что она притворяется, будто любит музыку, о которой никто никогда не слышал? Например, дико известных мастеров горлового пения из Тувы?
– Я видел тебя на днях, – говорит он и берет яблоко. Подкидывает одной рукой, ловит другой. – У Большого луга. Я пошел в поле поиграть на гитаре. Ты была на другой стороне. Кажется, писала что-то, прижав листок к чьей-то машине, но потом выпустила его из рук…
– Ты что, следишь за мной? – спрашиваю я, пытаясь скрыть внезапное ликование.
– Может быть, да. Самую чуточку. – Он перестает жонглировать яблоком. – И еще, может, мне любопытно.
– Любопытно? Что любопытно?
Он молча принимается дергать мох с ветки. Я смотрю на его руки: длинные пальцы, все в мозолях от гитарных струн.
– Что? – спрашиваю я опять, умирая от желания узнать, что же заинтересовало его настолько, что он полез за мной на дерево.
– Просто когда ты играешь на кларнете…
– Что ты имеешь в виду? – Похоже, я знаю, что именно он имеет в виду.
– Ну, то есть техника у тебя отличная. Пальцы и язык двигаются быстро, ноты берешь любые, да… Но на этом, кажется, и все. Я просто не понимаю! – Он смеется, не подозревая, что оторвал чеку у гранаты. – Будто ты играешь во сне. Или что-то вроде того.
Я покрываюсь ярким румянцем. Играю во сне! Я попалась, точно рыба в сети. Жаль, что я не бросила оркестр (а ведь хотела). Я перевожу взгляд на сосны. Они поднимаются к небесам, окруженные собственным одиночеством. Он смотрит на меня. Я чувствую на себе его взгляд. Он ждет ответа, которого не последует: Джо ступил на территорию, куда нет хода никому.
– Слушай, – осторожно начинает он, поняв наконец, что его чары перестали работать. – Я пришел за тобой, чтобы спросить, не захочешь ли ты поиграть вместе.
– С чего бы это? – Мой голос с ноткой горечи звучит громче, чем мне бы хотелось. Меня медленно охватывает знакомое чувство паники.
– Мне хочется услышать Джона Леннона вживую. А кому бы не хотелось!
Мы оба чувствуем, что шутка не удалась.
– Это вряд ли, – отвечаю я и слышу, что в школе звенит звонок.
– Слушай… – начинает опять он, но я не даю ему договорить:
– Я не хочу играть с тобой, ясно?
– Ясно. – Он подкидывает яблоко в воздух. Не успело оно приземлиться и не успел Джо спрыгнуть с ветки, как он добавляет: – Собственно, и идея-то была не моя.
Глава 7
Я просыпаюсь от гудков «тоски» (так Сара назвала свою машину). Вот засада! Я переворачиваюсь на другой бок, смотрю в окно и вижу, как моя подруга выпрыгивает наружу, облаченная в свое любимое черное винтажное платье и берцы на платформе. Светлые волосы – она снова стала блондинкой – напоминают воронье гнездо, из кроваво-красного рта торчит сигарета, окутывая лицо Сары призрачным облаком дыма. Я бросаю взгляд на часы: 7:05. Она смотрит вверх, видит меня в окне и машет руками, точно это крылья мельницы.
Я натягиваю одеяло на голову и жду неизбежного.
– Я пришла, чтобы высосать из тебя кровь, – говорит она несколькими секундами спустя.
Я выглядываю из-под одеяла:
– Вампир из тебя и правда сногсшибательный.
– Знаю. – Она наклоняется к зеркалу над комодом и пальцем вытирает следы помады с зубов. Ногти у нее накрашены черным лаком. – Мне идет такой стиль. Хайди заделалась готкой.
Без всей этой экипировки Сара могла бы играть Златовласку. Загорелая блондинка, которая меняет готику на гранж, панк, хиппи, рок, эмокор, металл, от-кутюр, гик-фэшн, хип-хоп и растаманский стиль, лишь бы скрыть свою златоволосую сущность. Она проходит по комнате, нависает прямо надо мной, отодвигает уголок одеяла и ныряет в кровать, прямо в ботинках.
– Я скучаю по тебе, Ленни. – Ее громадные синие глаза сияют на меня искренностью, которая не вяжется с нарядом. – Давай позавтракаем вместе до уроков. Последний день одиннадцатого класса, все такое. Такова традиция.
– Хорошо, – говорю я и добавляю: – Прости, что так ужасно себя вела.
– Не говори так. Просто я не знаю, как тебе помочь. Я и представить не могу… – Сара не заканчивает и оглядывает Убежище. Я вижу охвативший ее ужас. – Это же невыносимо… – Она смотрит на кровать Бейли: – Все в точности так же, как и тогда… Боже мой, Ленни.
– Да… – Воздух застревает у меня в горле. – Мне надо одеться.
Сара закусывает губу, стараясь не расплакаться.
– Я подожду внизу. Пообещала бабуле, что поговорю с ней.
Она вылезает из кровати и идет к двери. Но ее летящая походка стала шаркающей. Я натягиваю одеяло на голову. Знаю, что спальня превратилась в мавзолей. Знаю, что это всех расстраивает (кроме Тоби, который, похоже, этого даже не замечает), но мне хочется, чтобы все оставалось как было. Так у меня есть ощущение, что Бейли здесь. Или что она скоро вернется.