Волшебная нить (СИ)
Маша долго не желала верить, хотела умереть, как бедная Лиза, но за ней зорко следили. Встревоженные родители полагали, что замужество излечит несчастную. Может, не следовало соглашаться? А что пользы? Сережа, сказывали, уехал за границу на годы и там женился. Промотавшийся муж увез Машу в новгородское имение, здесь она и родила свое единственное дитя, Катеньку.
И везде, всюду за ней следовал этот несносный Базиль! Она уж и привыкла к тому, что он всегда под рукой. То ли родственник, то ли приживал, то ли хозяин...
А Сережа вернулся на родину и поселился в своей деревне Сосновке, в тридцати верстах от их Спасского. Жена его осталась за границей, потребовала развода. Сказывали, сына он отобрал у ветреной особы, воспитывал сам.
Вспоминая жестокое предательство, пережитое в юности, Марья Алексеевна и теперь испытывала боль. С годами она смирилась и простила Сережу, но боль осталась...
- Барыня, давыдовский человек принес от барышни весточку, - доложила заспанная девка, подавая Марье Алексеевне записку на маленьком подносе.
Грустная женщина невольно просветлела лицом. Катя была единственным смыслом ее существования. Без дочери она скучала, томилась и больнее чувствовала свое одиночество. Катя писала, что не приедет к Рождеству: Наташа ее не пускает. У Давыдовых весело, к празднику готовится нечто увлекательное. Катя просила маменьку не скучать и обещала рождественский сюрприз.
Тон письма несколько необычен, отметила Марья Алексеевна. Обычно Катя сдержанна и немногословна. Тайный восторг читался между строк, его чувствовало материнское сердце.
- С девочкой положительно что-то происходит, - проговорила вслух Марья Алексеевна. В одиночестве она научилась беседовать с собой. - Ужели влюбилась? Да в кого же? У Давыдовых одни девицы, Сашура слишком мал.
Как хотелось бы счастья дочери! Не приведи Господь Катеньке хоть в чем-то повторить судьбу матери!
Марья Алексеевна с грустью взглянула на себя в ручное зеркальце, лежавшее на каминной полке. Теперь она уже старуха и ждать более нечего. Вот Рождество приближается, любимый с детства праздник, а в ее доме никто не радуется ему, не готовится. Разве что сенные девушки шепчутся, налаживаются ворожить. А Базиль, верно, не случайно подгадал с делами: метит попасть к губернатору на праздничный обед. Он не вернется к Рождеству.
И то благо. Сидеть с ним за рождественским столом, слушать его бесконечные мудрствования и назидания, увольте! Лучше уж одной погрустить наверху у окна, наблюдая заснеженный лес вдали, замерзшее озеро, магический сон природы... Ее, Машиной жизни, сродни этот сон. Ужель и впрямь старость подступает? В тридцать семь лет? Да, без любви женщина старится много скорее...
Марья Алексеевна смахнула непрошеную слезу и раскрыла книгу, пододвинула ближе свечу в старом бронзовом подсвечнике. Однако читать не могла. Она долго смотрела на огонь, потом вдруг поднялась с уютных кресел, раскрыла бюро и вынула из потайного ящичка стопку писем, бережно перевязанных алой ленточкой. Благоговейно развязав ленточку, Марья Алексеевна бережно раскрыла одно из писем. Впервые за двадцать лет!
Глубоко вздохнув, она принялась читать. Одно, затем другое и следующее... Она читала, и слезы лились из глаз непрерывным потоком, но бедная дама не замечала их. Она унеслась туда, в трепетный мир юности и любви. Теперь она видела себя семнадцатилетней Машей, тающей от блаженства над пылким письмом возлюбленного.
7.
Бронский не находил себе места. Он не мог понять, отчего отец не желает слышать о визите к Денисьевым. И дело вовсе не в приличиях: деревенский этикет позволял представляться самим и приезжать в гости знакомиться.
Левушку лихорадило. И что дивно: с тех пор, как он увидел Катю, он ни разу не вспомнил о черных глазах графини Забельской, словно ее и не существовало! А ведь совсем недавно сходил с ума, добивался ее единого взора. Добился куда большего: пыл его был вознагражден сторицей. Где же теперь страсть, томление, грешный жар? Ужели то была ошибка?
День, проведенный у Давыдовых, запечатлелся в памяти юноши до мельчайших подробностей. После по-деревенски раннего обеда младость веселилась. Юные девицы с удовольствием приняли нежданного кавалера в свой круг. Левушка слушал пение Наташи, шутливо вальсировал с тринадцатилетней Соней, был посвящен в секреты маленькой Оли (что кот Амур вовсе и не кот, а, как Черная Курица, министр маленького государства, поместившегося в печи). Сашура с обожанием смотрел на юношу в мундире и везде следовал за ним.
Казалось, юноша давно свой в этой милой компании. Лишь с Катей ему было непросто, хотя, несомненно, она была чудом и счастьем. Стоило лишь слегка задеть рукав ее платья, Левушка заливался краской. Как скоро Катя поднимала на него свои чудные серые глаза в обрамлении длинных ресниц, сердце записного донжуана и вовсе упадало в пятки. Он смущался, стыдился неловкости и вел себя как совершенный болван.
Однако не было большего блаженства, чем чувствовать ее рядом, встречать ее задумчивый взгляд, а за вечерним чаем брать из ее рук чашку или карамельку. Из головы не выходила картина: они рядом, в круге желтого света, шепчутся, как заговорщики или ... влюбленные. Да, влюбленные. Вспоминая эту близость и доверительность, с каковой Катя отнеслась к нему, Лев Сергеевич хмелел и томился, бросая на девушку жаждущие взгляды. Но ее прежнее спокойствие и простота в обращении устыжали пылкого юношу, и он смущенно остывал. Казалось, они рассказали все о себе, но в Кате оставалась загадка. Таинственна ее душа, чем она живет? Любила ли когда-нибудь? Любит ли? Более всего Левушку мучил последний вопрос. Если любит, то отчего так спокойна и ровна? Улыбается светлой легкой улыбкой ему, когда его кровь кипит?
Заметил ли кто из Давыдовых в этот вечер, что происходило с ним, неизвестно. Однако за игрою в фанты Наташа поглядывала лукаво, и, верно, не случайно его фанту выпало встать на колени перед Катей, что он с энтузиазмом и исполнил. Катя смущенно рассмеялась и велела:
- Немедленно встаньте, Бог с вами!
Однако уже ночь приблизилась нежданно, и пора было ложиться спать. Наутро спозаранку Бронский уезжал. Он, конечно, получил приглашение на рождественский утренник и вечерний бал у Давыдовых.
- Непременно, непременно будьте! - просили девочки наперебой.
Перед сном прощаясь с Катей, Бронский спросил замирая:
- Можно мне будет нанести визит в ваш дом?
Катя помедлила, покраснела и ответила с запинкой:
- Пожалуй. Маменька примет вас.
...Мог ли вообразить себе Лев Сергеевич, что батюшка так яростно воспротивится?
Впрочем, их встреча была по-родственному теплой. Сергей Львович ждал сына, тревожился и ругал себя, что не выслал лошадей на станцию. Всякий раз как Лев приезжал на зимние вакансии, его встречали на своих. Теперь же Бронский-старший не был уверен, что сын явится в родное гнездо, а не останется на Рождество в Петербурге. Его последнее письмо тому причиной. Ну да тем радостнее была встреча.
8.
Левушка с наслаждением вдыхал запах родного дома и не без любопытства поглядывал на хихикающих девок, высыпавших из девичьей поглазеть на молодого барина.
- Отчего один, без Тихона? - первым делом спросил Сергей Львович, разумея камердинера сына.
- Я писал вам, что Тихон просил отпустить его на праздники погостить у родственников.
- Что ж, твоя комната протоплена, устраивайся. Я пришлю тебе мальчишку в услужение.
Сергей Львович еще раз обнял сына и с удовольствием оглядел его. Юноше не терпелось рассказать о своих приключениях и о том, как он решительно повел себя с разбойниками, как те позорно бежали, прихватив чужих лошадей. Насилу дождался, когда отец справится с делами и позовет его к себе в кабинет.
Однако беседа пошла по иному руслу. Сергей Львович первым делом расспросил о Петербурге, об успехах сына в юридических науках. Ему необходима была помощь в запутанных делах имения и в давней тяжбе с соседом.