Принцесса с дурной репутацией

— И герцогу Альбино ты тоже благодарна, конечно?
— Конечно, — я уловила легкую заминку в голосе. Такую заминку делают, когда готовятся покривить душой. — Госпожа Люция, вы точно решили наголо? У вас сейчас чудесная длина, я срезала все ненужное, такая прическа называется «паж» и всегда в моде у молодых знатных девушек.
— Милая Полетта, я не знатная девушка, и говори мне ты. Наголо так наголо.
Полетта тяжело вздохнула и принялась густо намыливать мне голову.
— Что ты можешь сказать о герцоге Альбино, Полетта?
— Что может сказать о господине такая служанка, как я? Тем более что герцога мы, слуги, почти не видим. Если он не в отъезде, то целыми днями пишет стихи в скриптории или запирается в Костяной башне.
— Где? — я изумилась. — Вот уже столько времени я нахожусь в замке, но не слышала ни о какой Костяной башне.
— Вообще-то она правильно называется башня Слоновой Кости. Попасть в нее можно через второй этаж северного крыла, но этот этаж закрыт.
— А снаружи эту башню видно?
— Нет. Это тайная башня. Говорят, герцог Альбино хранит там волшебный камень, который вдохновляет его писать такие прекрасные стихи. Но об этом никому! Иначе герцога обвинят в колдовстве! И потом, может, это просто досужие сплетни слуг. Никто не может отыскать туда вход, сколько ни подглядывали. Правда, старый лакей герцога (сейчас он уже вкушает покой на небесах) проговорился однажды, что видел, как герцог Альбино с маленькой дочкой на руках и в сопровождении высокого мужчины в черном плаще открыл дверь в стене — и это был вход в Костяную башню. Потом эту дверь искали все кому не лень, но не нашли. Все-таки герцог Альбино владеет колдовскими чарами. Ни один смертный прошлого и настоящего не писал таких стихов, как пишет он.
— Да, но зачем он нес туда Оливию? Сколько ей было тогда лет?
— Не знаю, этого никто не знает. Может, тому лакею вообще все привиделось. Позвольте, я оботру вам голову мокрыми полотенцами.
— Что, уже все?
— Да, к сожалению. Я могла бы вам сделать такую очаровательную укладку, добавить шиньон, шпильки, ободок из шелковых цветов…
— Вот уж морока так морока! Я не из тех дам, что носят на голове целые корзины из волос, фруктов и цветов. Я компаньонка герцогини и хочу соответствовать ей и во внешнем виде. Итак?..
Полетта сняла с моей головы полотенца:
— Прошу, сударыня!
Я открыла глаза.
Из зеркала на меня смотрел очень испуганный лопоухий мальчик лет двенадцати. Его лысая голова блестела, как натертое маслом яйцо.
— Гм, — сказала я. — Выглядит очень свежо. Омолаживающе. Я столько лет жила и не подозревала о том, что у меня такая лопоухость!
Полетта жалобно вздохнула:
— Юноши будут над вами посмеиваться, как, впрочем, и дамы… Мне так жаль!
— Плевать мне на них с высокой башни… Башня. Очень интересную историю рассказала ты мне, Полетта.
— Только, пожалуйста, не говорите герцогине, а то с нее станется поломать все стены и перегородки в замке, лишь бы добраться до тайны. Повторяю — все это, может быть, просто старая легенда.
— Ладно, я поразмыслю об этом. Полетта, ты настоящий мастер! Я в восторге от своего нового образа. Чем я могу тебя вознаградить? Денег у меня нет, герцог кладет их на счет в банке, но…
— Я даже слушать не буду! Я сделала это от души, а не за награду!
— Ох, ну прости! Ну, давай подружимся, не дуйся!
— Если только…
— А?
— Вы не могли бы поделиться со мной своими шпильками и заколками — вам ведь они теперь без надобности, а мне пригодятся в работе…
— С удовольствием!
Мы расстались довольные друг другом. Я еще раз полюбовалась на лысину. Вытащила из комода плоеный воротник-колесо, обернула вокруг шеи и сразу стала похожа на молодую высокородную даму, гордую, совсем не лопоухую и хладнокровную.
— Да с меня портреты можно писать, у меня выраженный типаж отравительницы и дворцовой интриганки, — сказала я. — Кстати, с Оливии еще не написано ни одного портрета. Мой долг — исправить это упущение. А теперь я пойду спать.
Утром я встала бодрая, как никогда, умылась, еще полюбовалась собой, оделась, а на голову натянула чепец, чтобы Оливия, увидев меня, не сразу умерла от радостной неожиданности и прочего восторга.
Когда я вошла в покои герцогини, то увидела, что она крепко спит. Лицо бледное, синеватые круги залегли под глазами… События последних дней сильно ее вымотали, а ведь предстояло еще больше забот… Но мне было жалко ее будить, сейчас она выглядела абсолютно беззащитной, маленькой и никому не нужной, словно бездомный котенок… Узнай Оливия, что такие сравнения приходят мне в голову, она бы порезала меня на ломтики для копчения, поэтому я просто повернулась и на цыпочках пошла к двери. Пусть еще поспит. Но не тут-то было. Едва я взялась за дверную ручку, как услышала негромкое, но очень жесткое:
— Стоять!
— Экселенса, прости, я разбудила тебя…
— Ну-ка повернись, кто бы ты ни был! Люци?! Какого дрына ты напялила на себя кружевной чепец? Я подумала, что это смерть пришла за мной, типа вся в белом!
— Просто у меня для тебя есть сюрприз! — я улыбнулась и сняла чепец.
С минуту Оливия молча созерцала мою бритую голову, а я с наслаждением наблюдала за тем, как развиты лицевые мышцы у моей госпожи. Наконец Оливия выдохнула:
— Чтоб мне выйти за Себастьяно, ты побрилась!
— В наблюдательности тебе не откажешь, — рассмеялась я. — Верни на место свою нижнюю челюсть и скажи: мне идет?
— Как веревка висельнику. Какого дрына, Люция? Ты меня всегда убеждала, что брить голову — это для девушки неприлично и все такое, и вдруг сама стоишь передо мной с головой, лысой, как колено!
— Я просто тобой манипулировала.
— Манипулировала?!
— И не выманипулировала. К сожалению. Вчера ночью я полностью осознала, что ты — моя госпожа и я должна поддерживать тебя во всем вплоть до внешнего вида. Так что получается, что это ты манипулировала мной. Подсознательно.
Оливия торжествующе ухмыльнулась — эта мысль ей понравилась.
— Ну вот, теперь, когда мы сказали друг другу горькую правду, дай я переверну тебя на живот и займусь массажем.
— Люци, ты массируешь меня, как коновал!
— О? У тебя был такой интригующий опыт?
— Тьфу! Просто это бесполезно. Спина все равно останется кривой и будет болеть, и все эти мази и притирания — как евнуху жена… Ай-й! Больно же! Коровища!
— Вторые сутки слышу про коровищу. Похоже, у тебя воспаление межпозвоночных хрящей.
— Это у тебя воспаление — всего мозга сразу! Ай! Когда-нибудь я убью тебя, Люци!
— Всегда пожалуйста, но не раньше, чем я сделаю массаж.
— Ты лопоухая уродина, я давно хотела тебе это сказать, ты…
— Голову вот так, пожалуйста. Расслабься. Так кто я там еще?
— Коровища уже была?
— Да.
— Ты гнусная растлительница юных Себастьянчиков!
— А ты пьяница, у которой от запаха винного погреба начинается нервная икота.
— Сложно, не поняла. А ты — толстозадая пивная бочка!
— А ты — ночной кошмар золотарей! Твой горшок неисчерпаем!
— А ты… Что-то из мифологии надо… А, вот! Ты — жирная медуза, от одного взгляда на которую у всех рвота начинается! Эй! Чего молчишь? Возразить нечем? Значит, я победила?
— Угу, — рассеянно ответила я. Я снова возилась со смещенным позвонком Оливии. Я потихоньку обминала его кончиками пальцев и так и сяк. Я не могла отвязаться от мысли, что если я большим пальцем нажму сюда, а указательным и средним — сюда и сюда, то позвонок встанет на место, освободив защемленный нерв. И боль уйдет. И надо не рассуждать, а просто это сделать. На раз, два. Три.
— Я победила! — завопила Оливия, но я услышала неслышимое — щелчок, с которым позвонок встал на место. — Ай!
— Что? — я положила растопыренную ладонь на больной участок. — Болит? Где?
— Э… Гм… Люци, у меня нигде не болит. Что ты сделала?
— Пошевели руками. Так. Ногами.
— Что ты со мной сделала?!