Розы в декабре

— Люди нередко перестают общаться после того, как выходят замуж и начинают
новую жизнь. Я думаю… может, она занята. Вот и все.
Она подняла голову и, увидев внимательный взгляд Эдварда, поспешно отвела
глаза.
Ночью Фиона не могла уснуть. Неужели нет никакой возможности преодолеть такое
отношение Эдварда? От этого ей захотелось домой, на родину, а еще больше — с
невероятной силой — в объятия Иана. Было бесполезно пытаться заснуть. Фиона
встала, зажгла лампу. Она пыталась читать, но в комнате стоял адский холод, а
грелка совсем остыла. Она подумала о теплой кухне, где всегда горел фитиль
керосинки. Хорошо бы чего-нибудь горяченького — молока и немного мускатного
ореха. Взяв лампу, она на цыпочках вышла в коридор, тихонько повернула дверную
ручку — не хотелось будить домашних. Ей всего-то и надо — пристроиться в одном
из этих уютных кресел и почитать немного, пока не сморит сон. Она открыла дверь
в кухню. Там было светло. Она сделала пару шагов и остолбенела. За круглым
столиком перед камином сидел Эдвард. Он сидел лицом к двери. В руках у него
было ружье, которое он внимательно изучал, на лице застыло выражение отчаяния.
— Эдвард, — резко проговорила Фиона. — Что вы здесь делаете в такое время да
еще с ружьем?
Он глянул на нее сердито, но не виновато; и тут же, видя ее обеспокоенность, улыбнулся снисходительной улыбкой.
— О, вы решили, что я подумываю о самоубийстве, мисс Макдоналд. Нет, нет, это
не в моем духе.
— Но для чего вы его взяли? — мягко спросила она.
— Я… я снова рассматривал ружье Роберта. Ума не приложу, как это могло
случиться.
Фиона стояла в старом махровом халате отца и смотрела на ружье.
— Но должна же быть причина. Скажем, не был поставлен предохранитель?
— Все может быть, но это так не похоже на Роберта. У нас это в крови — от отца
и деда: прежде чем перелезать через изгородь, проверь предохранитель на ружье.
Если б с ружьем было что-то не в порядке, мне легче было бы примириться со
случившимся.
Фиона пододвинула кресло и села, опершись локтями о крышку стола и положив
подбородок на ладони.
— То есть если никаких неисправностей нет, значит, остается одно: предохранитель.
Эдвард оторвался от ружья и посмотрел ей в глаза, и Фиона прочитала ответ в его
глазах.
— Нет, Эдвард, — от всего сердца воскликнула она. — Вы… вы боитесь, что
Роберт убил себя сам?
Эдвард глубоко вздохнул и тихо сказал:
— Да.
— Но почему? Можно еще понять, если б это случилось сразу после гибели
Рангимарие. Боль потери. Но ведь прошло столько времени.
— Он лишился последней опоры, — задумчиво проговорил Эдвард. — Флер бросила
его. Может, это было последней каплей.
Фиона задумалась.
— Но Флер уже уехала. Ведь она была в Эдинбурге. Почему же он ждал, а не сделал
это сразу после ее отъезда? Тем более зная, что здесь дети и он им нужен?
— Он не знал, что она уехала навсегда. Он отправил ее в круиз, надеясь, что она
вернется и все встанет на свои места.
— Почему же в таком случае вы считаете…
— В тот вечер в “Кошке в загуле” Флер сказала мне, что только что отправила
авиапочтой письмо Роберту, где сообщила, что не вернется. Что она уходит к
другому. Я так никогда это письмо и не видел. Скорее всего, он сжег его, а
потом пошел и застрелился, и сделал это около изгороди, чтоб никто не
догадался.
— К другому? Но почему она это сказала вам, Эдвард?
Она прочитала ответ в его глазах; в них стояла боль.
— Потому что этим другим был я.
Прежде чем она успела что-либо сказать, он поспешно проговорил: — Это была неправда, Фиона. Она только хотела, чтоб все так было. Я, конечно, знал о ее чувствах ко мне, но я объяснял это вздорностью. Кроме Роберта, я был
единственным мужчиной в “Бель Ноуз”. А она жить без мужчин не могла. Я все
время старался быть на строительстве, хотя страшно беспокоился за всех: и за
детей, и за Труди, и за Роберта. Потом я уехал в Европу. Флер разыскала мой
адрес, нашла меня в Эдинбурге и попросила встретиться с ней в этой самой “Кошке
в загуле”. По всей видимости, она считала, что, если объяснение состоится в
людном месте, я не стану устраивать сцену. Она говорила, что Роберт совсем ее
не понимает, что она знает, как благородно я поступаю ради нее, живя вне дома, а теперь уехав в Англию. Она даже договорилась до того, что нас, мол, связывает
настоящая любовь — можете себе представить подобную ахинею? А когда я спросил, что она такое несет, — Фиона увидела, как челюсти его сжались, — она и
призналась, что уже написала Роберту, что ни один из нас не вернется. Роберт
вполне мог ей поверить. Дня за два до этого я сообщил ему, что получил
соблазнительное приглашение от одной крупной компании в Великобритании. Не то
чтобы я принял его, но я не сказал определенно, что отказываюсь. Он мог
получить мое письмо одновременно с письмом Флер. Сопоставив то и другое…
Фиона кивала с отсутствующим видом. Она размышляла о том, мог или не мог Роберт
Кэмпбелл застрелиться. Потом встала с кресла, затянула потуже пояс халата и
сказала:
— Я сделаю что-нибудь горяченькое. Я, собственно, для этого сюда пришла.
Эдвард пошел к камину вместе с ней:
— Чайник поет. Я сделаю чай. Можем съесть ваши лепешки.
Было что-то нереальное в том, что оба сидели у огня в столь поздний час, вооружившись длинными вилками для тостов, глядя в огонь на подрумянивающиеся
лепешки, выхватывали их с пылу с жару, мазали маслом и ели.
— Это ведь мужской халат? — спросил Эдвард.
— Да. Папин, — с улыбкой кивнула Фиона. — Я не могу с ним расстаться. Когда мне
плохо, я всегда надеваю его. Будто он рядом… — Она сунула руку в карман, вытащила горстку табака, растерла его пальцами, высыпала обратно в карман и с
удовольствием понюхала пальцы. — Папа не выпускал изо рта трубку. Разве что в
церкви во время службы.
— Вам было плохо?
Она молча посмотрела на него, и он спросил: — Отчего?
Она почувствовала, как кровь прихлынула к лицу, и потупилась.
— Я, кажется, догадываюсь. Дети вас замучили вечером расспросами о Матти. Этот
ваш Иан на ней женился?
Фиона не ответила. Неожиданно Эдвард взял ее за руку и легонько сжал тонкие
пальцы.
— Бедная маленькая Фиона, — проговорил он. — У всех у нас свои раны, правда?
Даже если произошедшее и ваших собственных рук дело, сердце от этого ноет не
меньше. Но вообще это ужасно — потерять жениха и лучшую подругу сразу. Вам, должно быть, очень одиноко. Странно, что вы не поехали к брату.
Их взгляды встретились.
— Ах, простите. Он же в Африке. А Матти иллюстрирует его книги.
Она кивнула:
— Они совсем недалеко от того места, где Гамиш.
— В таком случае понятно, почему вы решили уехать куда глаза глядят. Порой
дорого приходится платить за минуты слабости.
Фиона поймала себя на мысли, что ей ужасно хотелось бы рассказать Эдварду всю
правду. Но как он отреагирует? А что, если…
В этот момент дверь открылась и вошла мисс Трудингтон. Ее жиденькие волосы были
заплетены в две косички, на ней был невообразимый капот доисторических времен
из потертого шелка с невероятными драконами, под ним розовая фланелевая ночная
рубашка, а на вороте рубашки замысловатые кружева, достойные занять место на
выставке рукоделий. Она направилась к ним, останавливаясь по пути, чтобы
опереться на что-нибудь.
— Я услышала голоса и решила, что кто-нибудь из детей заболел.
Фиона подумала, что Эдвард ее сейчас выставит, но тот мягко успокоил бывшую
гувернантку:
— Нет Труди, это у мисс Макдоналд бессонница. Она пришла выпить чего-нибудь