Кодекс Ордена Казановы (СИ)
Лёхин совершенно заморочился, пытаясь уловить в беседе хоть что-то приоткрывающее неожиданно обозначенную тайну. Потому почти всё время молчал и лишь в конце посиделок яркими красками расписал, как Егор Васильевич оценил кулинарные таланты соседки. Бабка Петровна расцвела, а Лёхин по инерции спросил:
— У Романа тоже ваши способности?
— Какое там! Он что на кухне ни делает — всё через пень-колоду. Мы б все рады были, научись он кашеварить.
— Ну, дело-то наживное, порастёт — может, и раскроется в нём ваш талант.
— Хотелось бы, да зачем ему? — опечалилась старушка. — Ведь подрастёт — ему всё, что ни захочет, на блюдечке с золотой каёмочкой поднесут. Тьфу на них — ироды, спортили мне мальчонку, и не поделаешь теперь ничего!
Речь явно шла не о родителях. Наверное, о плохой компании.
— Ладно, Галина Петровна, выгоняйте меня, нахала. Совсем уж засиделся допоздна.
— Почаще бы тебя так выгонять, Лёшенька! Да ведь у вас, молодых, время-то летит, на посиделки и прийти-то некогда. Плюшек-то возьмёшь пару?
— Возьму, Галина Петровна. До ваших плюшек я жадный, а кто их распробует — тот меня поймёт.
— Ну, захвалил Лёшенька. Вот, пакетик я уже приготовила.
Пакетик с плюшками и заставил охнуть Елисея.
— Что случилось, Елисей?
— Дома-то хлеба ни крошки! Как же ты завтра, Лексей Григорьич?
— Ага, помру без него… Да успокойся, Елисей. Завтра утром схожу.
— Негоже дому целу ночь без хлебушка! — расстраивался домовой, расставляя высохшую посуду по полкам. — Ой, негоже!
— А плюшки — что, не хлеб?
— Какой из них хлеб? Баловство одно. И-эх…
Лёхин вышел на балкон, посмотрел на жёлтые кляксы фонарей, на размытые прямоугольники окон напротив, на поблёскивающую внизу мокрую листву — и вдруг ему стало душно. Захотелось в прохладную дождливую темень, захотелось шлёпать по лужам, промокнуть даже. Целый день дома. Без свежего воздуха. Под грузом новостей, вызвавших нудную головную боль… Он быстро прошагал в прихожую, надел ботинки.
— Елисей, сумку мне! Или лучше — пакет, чтоб хлеб не промок.
Счастливый домовой вприпрыжку приволок и то, и другое и проинструктировал положить хлеб в пакет, а пакет в сумку. Джучи сидел на тумбочке и внимательно следил за инструктажем. Шишик восседал на его круглой башке и хулиганил: один глаз закрыл, другой бешено выпучил на домового. Для торжественных проводов не хватало только привидений… Ага, не прошло и года…
— Куда это вы на ночь глядя собрались, Алексей Григорьич? — строго вопросил Дормидонт Силыч. — Аль не видите, какие погоды на дворе?
— За хлебом! — отрезал Лёхин, пооткрывал обе входные двери и быстро вышел. Разговаривать с привидениями сил нет. Пусть домовому допрос устраивают.
Заходя за лифт, не выдержал — обернулся. Так и знал: все четыре призрака "стоят" у двери в квартиру, и Касьянушка уже энергично машет тощей ручонкой на прощанье, а другой — размазывает по лицу блестящие прозрачные слёзы. Лёхин уже привык: куда б ни вышел и на какое бы короткое время, Касьянушка прощался так, будто вовек не увидятся.
Путь до магазинчика, работающего допоздна, недолог. Лёхин дошёл до конца своего дома, завернул за торец следующего — и вот тебе конечная цель путешествия. Но время потратить всё-таки пришлось. Только Лёхин из магазина — дождь вдруг припустил и, кажется, даже громыхнуло где-то. Обратно, в помещение, не хотелось — душновато после дождливой свежести, а под козырьком на крылечке стоялось хорошо: прямо перед домом дорога разыгрывала бесконечный завораживающий спектакль из звука и света. Звук гудел машиной и шелестел ровным веером воды из-под колёс, свет качался на воде, взрывался и рассыпался дрожащими бликами. Под этот спектакль думать не хотелось, хоть Лёхин и пытался пару раз.
Думать не получалось, хотя сквозь полупризрачные торопливые капли перед глазами появлялась одна и та же картинка: идущий навстречу высокий подросток накидывает на голову капюшон. Что-то зловещее было в этой картинке. Может, длинные патлы правнука бабки Петровны? Может, широкий и глубокий капюшон — отличная маскировка для человека, не желающего себя афишировать? Может, странное выражение лица, эти опущенные долу глаза — и усмешка на разбитых губах? А может, просто у Лёхина, "тихо шифером шурша, едет крыша не спеша"? Не в первый и, наверное, не в последний раз… И чего именно эта картинка пристала к Лёхину, когда он должен бы вовсю заниматься пропавшей девочкой? Беседа с бабкой Петровной была уже после отъезда Егора Васильевича — скорее всего, она и перебила впечатление от спецзадания.
С магазинного крылечка Лёхин сошёл в полном убеждении: исчезновения подростка и девушки взаимосвязаны. Притормаживало лишь одно. Родители Ромки — люди, конечно, с достатком, но где уж им тягаться с богатством Егора Васильевича. И что же? Похитители — судя по всему, целая шайка! — не брезгуют и мелочью?
Дошлёпал по ручьям до подъезда. Под навесом, ссутулившись, курила мокрая чёрная фигура. Сквозь ширму-капель с крыши Лёхин прыгнул рядом и только-только начал разворачиваться закрыть зонт, как из стены за чёрной фигурой высунулись Касьянушка и Дормидонт Силыч. Оба в ужасе вылупили глаза "Ой, что случилось-то!" и, дружно ткнув пальцами в чёрную фигуру, пропали.
Внутренне подобравшись, Лёхин неспешно закрыл наконец зонт и обратился к неизвестному:
— Добрый вечер!
— Добрый, — ответил неизвестный и поднял голову взглянуть на Лёхина.
При виде смуглого лица с проницательными глазами Лёхин здорово пожалел, что заговорил, а не удрал сразу домой.
Профессор Соболев собственной персоной! Именно его испытующий взгляд заставлял Лёхина не ходить к Ане в гости, а назначать ей встречи где-нибудь в городе. Её старшего брата он побаивался из-за истории с месяц назад, когда неконтролируемые в момент смерти эзотерические способности профессора впустили чудовищ в человеческий мир. Рядом с Соболевым Лёхин всегда держался настороже: профессор почему-то напоминал ему склад боеприпасов, в двери которого застрял кончик бикфордового шнура. Только спичку поднести…
— Я за хлебом выходил, — попытался завязать разговор Лёхин. — Вы, Дмитрий Витальевич, наверное, поднимались, в квартиру звонили?
— Свет горел, — тихо сказал Соболев. — Я подумал, вы не хотите открывать.
— Ну, что ж, вот он я. Давайте зайдём? Вы ведь не просто так приехали? По делу?
— Заходить не буду. Поздно уже. Анюта будет беспокоиться. Да и дело моё к вам на два слова. Алексей, возможно, человек вы хороший. Но я всё-таки вас очень прошу оставить мою сестру в покое. Пожалуйста, не приходите больше и не звоните. Это всё, что я хотел сказать. До свидания.
Он приподнял плечи, машинально защищаясь от дождя, и стремительно зашагал к машине, приткнувшейся слева от приподъездной площадки… С обеих сторон от Лёхина повеяло неопределённым движением, и голосом Дормидонта Силыча прошептали:
— Обалдеть! Ишь, герцогА каке нашлись!
5.
Перед сном привидения уговорили Лёхина перечитать последнюю запись в тетради, чтобы приснилось продолжение приключений Джона Гризли. Особенно настаивал на чтении призрак когда-то безымянного агента.
— Поверьте профессионалу в данной сфере жизни, — вещал Глеб Семёнович. — Сны должны иметь логический конец!
Слушая его, Лёхин почему-то не мог отделаться от ощущения, что агент просто-напросто увлечён Лёхиными сновидениями, как хорошим сериалом, и ждёт не дождётся продолжения. Остальные три призрака, кстати, того же желания и не думали скрывать.
Черти настырные… Глаза закрываются, а они — перечитай.
Но перечитал. И пока читал, все четверо с живым интересом висели над ним и тетрадью, как будто не знали его личного сна наизусть. Этакий портрет в интерьере получился: кровать, торшер, крупным планом Лёхин с тетрадью, склонившиеся над ним тени гигантскими вопросительными знаками.
На последних строках, с корявым от спешки почерком, Лёхин мягко ткнулся головой в подушку. Елисей некоторое время прислушивался к сонному дыханию хозяина, потом шёпотом велел: