Поиграем (ЛП)

Ее лицо вытянулось.
— Я думала, ты не собираешься брать сверхурочные. Ты нужна нам здесь.
— Нам также нужна и моя работа. Если я не буду работать сверхурочно, они сказали, что найдут того, кто сможет, — соврала я впервые.
Из-за обмана мою грудь сдавила уродливая боль. Но возбуждение от чувства, что я буду вдали отсюда с молодым человеком, который смотрел на меня как на особенную, было слишком велико, чтобы сопротивляться уродливой боли…
— Господи, — сорвалась мама. — Я работаю на двух сраных работах, Нора. Ты знаешь, у меня нет времени, чтобы находиться здесь.
Я прикусила губу, мои щеки покрылись румянцем. Я чувствовала себя ужасно.
Но ужасно, это мягко сказано.
— Хорошо. Мы попросим Дону проверять его время от времени, — Дона была нашей соседкой-домохозяйкой, которая по-доброму к нам относилась. — Ты закончишь до шести?
Я кивнула.
— На этой неделе у меня нет сверхурочных, так что завтра я управлюсь до двух.
— Как насчет сегодняшнего вечера? — мама работала барменом пять ночей в неделю в кафе у Эла и по совместительству пять дней в неделю официанткой у Джина.
— Я буду дома в половину второго.
Папа обычно пристает с пустяками, когда мама возвращается домой, что означает: у нее получится уснуть не раньше трех утра, а потом она снова должна встать в семь, чтобы заступить на свою смену в кафе в восемь.
Такого не должно быть. Я бы спокойно работала на полную ставку днем, пока мама работала бы в ночную смену, или наоборот, и у нас все было б нормально. Но она хотела находиться здесь не больше, чем я. Всю жизнь она постоянно работала.
Я смотрела, как она уходит, вспоминая, какую боль мне это приносило обычно.
Сейчас уже не ощущалось настолько больно. На самом деле, больше всего меня волновало, что мне становилось все пофиг.
— Это ты, детка? — закричал мой папа.
Я нашла его в гостиной. Его инвалидное кресло стояло напротив телевизора, и глаза были прикованы к экрану. На меня он даже не взглянул, когда крикнул:
— Ты опоздала.
— Я знаю. Мне жаль. Что-нибудь надо?
Его губы искривились, пока он смотрел в телевизор.
— Нужно ли мне что-нибудь? Господь бог уже давно решил, что мне нужно намного меньше, чем любому другому гребанному ублюдку.
Я вздохнула про себя, услышав, как он повторил то же самое, что и обычно с тех пор как мне исполнилось одиннадцать лет. Мой взгляд упал на его левую ногу. Или то, что от нее осталось. Семь лет назад она была ампутирована по колено.
— Выпить?
— Уже есть, — он бросил на меня недоуменный взгляд. — Я позову тебя, если ты мне понадобишься.
Другими словами: вали отсюда.
С удовольствием.
Я нашла остатки пасты, которую мама убрала в холодильник и выложила ее на тарелку. Так и съела бы ее холодной. Я уставилась на дверь в кухню, которую оставила открытой на случай, если отец начнет звать меня.
Пока все не пошло к черту, я вряд ли могла вспомнить, повышал ли отец на меня голос. Сейчас же он кричал по любому поводу.
К моему удивлению, сейчас он ничего не требовал, и я смогла съесть порцию холодных макарон в тишине. После того как вымыла всю грязную посуду, которую мама оставила для меня, я достала ящик с инструментами и прикрутила крючок для одежды на новое место, а старую дырочку зашпаклевала.
Приняв душ, я дала папе еще одну бутылку пива.
— На сегодня последняя, — напомнила я отцу. Врач сказал, что он не должен выпивать больше двух в сутки.
Он метнул в меня взгляд полный негодования.
— Если я захочу еще пива, я выпью еще одно ебанное пиво. У меня ничего нет. Я просто сижу здесь и гнию, глядя на твое безжизненное ебло, наблюдая за тем, как задница твоей матери исчезает за дверью чаще, чем входит в нее, и ты хочешь лишить единственного удовольствия в жизни, которое у меня есть. У меня было охуенное... Не смей уходить, детка!
Когда он устраивал истерику, больше ничего и не оставалось делать. Иногда, когда он так со мной говорил, мне хотелось прервать его и заорать прямо в лицо. Мне хватало дыхания больше чем на пять минут крика, но все равно это не шло в сравнение с тем, сколько раз я чувствовала слюну от его воплей у себя на щеках.
Войдя в свою комнату, я не стала закрывать дверь на тот случай, если папа позовет снова. Звук телевизора стал громче. Намного громче. Но не совсем громко, чтобы идти к нему в комнату и попросить убавить звук. Я уже научилась не обращать на это внимание. Наконец я зашла в свое убежище — небольшую спальню. В ней мало чего было: кровать, небольшой письменный стол и шкаф для того небольшого количества одежды, что имелось у меня. Также было совсем немного книг. Большую часть информации я получала, беря книги в библиотеке.
Основную часть.
Но не все. Некоторые я спрятала в своей комнате.
Я присела на корточки и вытащила старую коробку из-под обуви, которую припрятала под кроватью и аккуратно положила ее на покрывало. Осторожно открыла, словно это сундук с сокровищами. Спокойствие окутало меня, когда увидела содержимое внутри нее. Там находились старые подержанные книги с драматическими произведениями и сборники стихов, которые купила через Интернет и спрятала так, чтобы мама никогда не смогла узнать, на что я тратила свои деньги.
Я не думаю, что это пустая трата денег. Вовсе нет.
Вытащив всю эту кучу книг, я погладила шероховатую обложку «Салемских ведьм». Под ней находились книги «Доктор Фауст» и «Ромео и Джульетта». Дальше лежали «Двенадцатая ночь», «Отелло», «Гамлет» и «Макбет». Мне нравился Шекспир. Он так писал, что даже самые обычные чувства и обычные мысли звучали просто грандиозно. Более того, он говорил красиво и увлекательно о самых сложных, темных эмоциях. Мне очень сильно хотелось увидеть вживую постановку по его пьесам.
Я ужасно сильно хотела сама принять участие в одной из постановок его пьесы.
Никто не знал этого. Даже Молли. Никто не знал, что у меня была невероятная мечта стать актрисой и выступать на сцене, иначе посмеялись бы надо мной. И правильно бы сделали. В детстве я посещала драмкружок, но когда папа больше не смог заботиться о себе, мне пришлось бросить. Это был единственный мой опыт игры на сцене. Но мне нравилось. Я любила и хотела перевоплощаться в чужую жизнь, попадать в другой мир, рассказывать истории, которые приводят зрителей в восторг. А в конце они бы аплодировали. Просто хлопали и хлопали. Это все было похоже на самое огромное объятие в мире, которое бы заменило все те объятия, которые моя мама не додала мне.
Я опустилась на кровать, ругая себя за эту мысль. Мама была неплохим человеком. Она обеспечила меня крышей над головой, едой в желудке, обувью на ногах. Но для меня у нее было мало времени. Она много работала. Такова была жизнь моей мамы. Я не должна злиться на нее за это.
Я вздрогнула, когда из комнаты, где отец смотрел игру, раздался рев толпы болельщиков.
Теперь, о нем... Я не знаю, можно ли назвать то чувство, которое я испытывала к отцу гневом. Оно скорее похоже на обиду.
Было ужасным обижаться на него. Это я понимала. Иногда думала, что может я не очень хороший человек.
Я убрала все книги обратно в коробку, закрыла ее и попыталась заглушить боль в груди и то ужасное гложущее ощущение, которое зародилось у меня где-то в желудке уже очень давно. Чтобы как-то избавиться от этого чувства, я взяла книгу, которую принесла из библиотеки и удобно устроилась на кровати.
На какое-то время я погрузилась в чтение истории о другом мире и девушке, попавшей в тюрьму, что заставило воспринимать свою собственную жизнь как сплошные каникулы. Наконец, я взглянула на часы, и нехотя отложила книгу в сторону.
Вернувшись в гостиную, я увидела отца: он спал, уронив голову набок. Когда я выключила телевизор, он резко поднял голову и огляделся вокруг, ничего не понимая. В те минуты, когда отец выглядел так, сонно и растерянно, он был таким уязвимым. Мне становилось грустно, когда я вспоминала, каким был мой отец до болезни.