Вифлеемская звезда

Ники вздохнул. Иногда жизнь была очень тяжела. Иногда он мечтал, как будто он уже вырос и стал почти взрослым, и без проблем знает «что есть что». И он уже начинает привыкать к теплой и уютной постели и к полноценному ночному сну. Он особенно не хотел пробираться по трущобам Лондона в такое время, потому что, если на него нападут, никто не услышит его крика и не поспешит на помощь. 
Одно время Нед Чандлер был ювелиром. Он до сих пор сохранил ремесленные инструменты и по-прежнему чинил разные безделушки для тех, кто приходил к нему и просил об этом, а так же подкидывал несколько монет. Ники, когда был маленьким, часто пролазил в лачугу мужчины, садился на пол по-турецки и с открытым от удивления ртом, наблюдал за его работой. 
Вряд ли Чандлер когда-либо держал в своих руках золотое кольцо такого качества, да еще с россыпью из девяти сапфиров такого темного блеска и алмаза, который, должно быть, даже сам по себе стоит целое состояние. 
– Где ты их взял, парень? – спросил он в полночь, абсолютно не обрадовавшись, что его разбудили и вытащили из-под двух уютных одеял. В одной руке он держал кольцо, в другой – алмаз. 
– Они принадлежат миссис моего хозяина, – ответил ребенок. – Я должен их починить для нее. Она послала меня. Она дала мне шиллинг. 
– Шиллинг? – бывший ювелир нахмурился. – И послала тебя посреди ночи, так что ли? 
Ники кивнул. 
– Ты украл их? – мрачно спросил Чандлер. – Я сдеру с тебя шкуру, если ты это сделал. 
Ники заплакал. Вероятно, именно сейчас его слезы выглядели естественней, чем обычно. 
– Она красивая, – всхлипнул он, – и пахнет, как сад, она приносит мне шоколад, когда я забираюсь в кровать. Я должен починить для нее. 
– Но она не посылала тебя, парень. – Это было утверждение, а не вопрос. 
Ники кивнул. 
– Это будет сюрприз, – сказал он. – Честно, мистер Чандлер. Она потеряла алмаз и очень горько плакала, а я нашел его. Я должен починить для нее. Я дам вам шиллинг. 
– Я сделаю, – внезапно согласился Нед Чандлер, жестко смотря вниз из-под густых бровей на крошечного ребенка взглядом, который напомнил Ники неуютный взгляд графа. – Но если я услышу, что у леди пропало кольцо, Ник, парень, я найду тебя и сдеру с тебя шкуру. Ясно? 
– Да. 
Ники следил с тихой сосредоточенностью, как инструменты ювелира были распакованы из старой тряпки и алмаз вправили в кольцо на свое прежнее место. 
– Оставь шиллинг себе, – сказал мужчина, ероша волосы мальчика, когда отремонтированное кольцо было тщательно спрятано в потайное место. – И проследи, парень, чтобы кольцо было возвращено. И не поддайся искушению оставить его у себя, или я отыщу тебя, запомни. 
– Возьмите деньги, – попросил мальчик, протягивая свое сокровище, – или это не будет считаться моим подарком. Пожалуйста. 
Мужчина внезапно расхохотался. 
– Будь по-твоему – сказал он. – Такой поступок доказывает, что ты – честный малый. Иди, парень. И будь осторожен на обратном пути. 
Ники вызывающе улыбнулся ему и ушел.
***
Сочельник. Он всегда был любимым днем в году у Эстель. 
Да, конечно, на Рождество распаковывали подарки, собирались всей семьей и наслаждались компанией друг друга за праздничным столом. 
Но всегда было что-то волшебное в Сочельнике. 
Сочельник был предвкушением Рождества.
И этот год не стал исключением. Присутствовало все: и беготня и суматоха слуг, и все эти дразнящие запахи, доносящиеся с кухни, – особенно среди них доминировал аромат сладких пирожков с начинкой из изюма и миндаля. 
И Альма, предпочитающая забыть, что уже двадцать раз до этого подбегала к тому особенному месту, где висит омела, и снова, как бы невзначай, оказывалась под ней. Особенно, когда холостой брат Эстель, Родни, находился в комнате. 
И папа, который из года в год подогревал всеобщий интерес, бросаясь намеками о подарках, намеками, которые раскрывали практически все, за исключением того, что это были за подарки. И мама, сидящая с шитьем и ведущая дружеский разговор с матерью Алана. И дети, вертящиеся под ногами, и их родители, грозящие, правда, без особого энтузиазма, отослать их в детскую, несмотря на приближающееся Рождество. 
И мужчины, играющие на бильярде. И перешептывание, и хихиканье девушек. 
И папа, щекочущий каждого ребенка, который оказался достаточно неблагоразумным, чтобы очутиться в пределах его досягаемости. И расслабленный, улыбающийся Алан, играющий роль приветливого хозяина. 
Ники проследовал за подносом с чаем в гостиную, держа в руках блюдо с пирожными и булочками, он выглядел так, будто был готов съесть сам себя, и преисполнился такой радости, выпятив грудь, когда Эстель поймала его взгляд, улыбнулась и подмигнула ему. 
И группа певчих, которые зашли в дверь перед тем, как семейство отправилось в церковь. Певчих пригласили в зал, и они стояли и пели, их щеки все еще розовели с мороза, и фонарики все еще горели в их руках. Потом последовал шумный и радостный обмен поздравлениями, и они ушли. 
И тихое великолепие церковной службы после суматошного дня. И рождественская музыка. И Библейские чтения. И Вифлеем. И звезда. И появление на свет дитя – рождение Христа. 
И внезапное понимание происходящего, и тихий застывший миг средь шумного праздника. 
Рождение Христа. 
Эстель сидела рядом с мужем, их руки почти соприкасались. Она взглянула на него, а он – на нее. И они улыбнулись друг другу.
*** 
Гостиная снова наполнилась шумом, когда они вернулись домой, и это притом, что дети отправились по своим кроваткам до того, как все ушли в церковь. Но, наконец, и взрослые стали зевать, и расходится по своим комнатам. В конце концов, кто-то высказался, что это была бы ужасная трагедия, если бы они устали настолько, что отведали бы гуся только на следующий день. 
Эстель грустно улыбнулась мужу, когда они остались вдвоем. 
– Все происходит так быстро, – пожаловалась она. – Еще один день и все закончится. 
– Но будет и другое Рождество, – сказал он. 
– Да, – ее улыбка не стала радостней. 
– Ты устала, Эстель? – спросил он. 
Она пожала плечами. 
– Ммм, – в ответ замялась она. – Я не хочу, чтобы день закончился. Это было прекрасно, Алан, не так ли? 
– Подойди и сядь, – сказал он, опускаясь на диванчик. – Я хочу рассказать тебе о Ники. 
– О Ники? – Эстель нахмурилась. И Алан хочет поговорить с нею? 
Рука графа лежала на спинке диванчика, но он не прикоснулся к ней, когда она опустилась рядом с ним.
– У меня есть для него ряд предложений, – поведал он. – Я говорил с ним в моем кабинете этим утром. И он, казалось, согласился со мной. 
– Предложений? – осторожно переспросила Эстель. – Ты же не собираешься отослать его, Алан? Только не в подмастерья. О, пожалуйста, нет! Он слишком молод. 
– Он собирается жить со своей матерью и сестрой, – сказал он. 
Она выглядела непонимающей. 
– Я рад сообщить тебе, что сиротский приют был выдумкой, – продолжил граф. – Полагаю, это было сказано, чтобы вызвать твое сочувствие. 
– Он лгал мне? Значит, у него есть семья? 
– Я боюсь, что он стал жертвой злодейского умысла, – мягко сказал он ей. – Кто-то, кто имеет влияние на его жизнь, купил его обучение на трубочиста, чтобы получать от ребенка краденые предметы из домов, куда мальчик имел бы доступ. 
Глаза Эстель расширились от ужаса. Она даже не заметила, что муж держит ее за руку. 
– Я обещал ему, что не расскажу тебе об этом, – уточнил он. – Но я решил рассказать, зная, что ты не обвинишь Ники, и не подумаешь о нем самое худшее. Я поймал его на этом неделю назад, Эстель, хотя уже имел подозрения. 
Она закусила верхнюю губу. В глазах стояли слезы. 
– Деньги за украденные вещи – или часть из них – шли на содержание его матери и сестры, – продолжил граф. – Кажется, отец бросил их некоторое время назад. 
– О, бедный ребенок, – прошептала женщина. 
– Я говорил с его матерью. – Он стал растирать ее похолодевшую ладонь своими руками. – Она вчера была здесь. Я узнал от нее имя злодея, который использовал ребенка, таким образом, и передал эту и некоторую другую существенную информацию соответствующим властям. Этого будет достаточно. По окончании нашего разговора мать Ники дала согласие работать у нас в поместье прачкой и поселиться в коттедже. Как выяснилось сегодня утром, Ники всю жизнь хотел иметь собственную лошадь. Я предложил ему работу в нашей конюшне и, конечно же, в свободное от уроков время. Перспектива учебы не вызвала у него столько восторгов, как идея с конюшней.