Дневник принцессы Леи. Автобиография Кэрри Фишер
Увидев весь этот блеск, Дарт Вейдер должен был испугаться, что поскользнется и упадет на свой дыхательный аппарат. И кто красит губы блеском, когда идет война? Только я, или Лея, конечно.
Недавно почившая актриса Джоан Хэккет была моей старшей подругой, которая научила меня всему, чему мудро (или нет) не учила меня мама, включая любовь к блеску для губ. Позже я видела Джоан в фильме, где действие происходит на старом Западе, и в этом фильме на ней столько блеска, что можно было бы отполировать машину, и ей он, в общем, идет, правда идет. Но в конце концов я убедилась, что блеск не очень сочетается с космическими сражениями.
Я многого не помню из того, в каком порядке мы снимали сцены или с кем я быстрее подружилась. Никто ведь не предупреждал, что однажды, много лет спустя, меня будут об этом спрашивать. Не предупреждал, что очень скоро и еще очень надолго любая информация о «Звездных войнах» станет крайне востребованной. Что аппетит к ней никогда не угаснет, как будто сейчас всемирный голод, а это еда.
Все, на что ни посмотри, было новым для меня. Британская съемочная группа – новая. Обращение со мной – новое. То чувство, что так много всего возможно, так что даже не успеваешь давать этим возможностям названия и сосредотачиваться на них, – совершенно новое.
Я читала диалог, и это было просто невозможно. В первый съемочный день у меня была сцена с Питером Кушингом, который играл губернатора Таркина. В этой сцене я должна была сказать:
«Так и знала, что увижу вас здесь. Я почувствовала ваше зловоние, едва ступив на борт». Ну кто так говорит, разве что пират семнадцатого века? Я посмотрела на сценарий и подумала, что лучше было бы сказать: «А, губернатор Таркин, так и знала, что увижу вас здесь. Едва ступив на борт, я подумала: «Боже! Что за запах? Должно быть, это губернатор Таркин. Все знают: этот парень пахнет как семинедельный кусок сыра, который случайно завалился за сиденье в машине!». И так я и сказала, скорее, сардонически, чем эмоционально. Бесстрашно и естественно, но не серьезно. Иронично. Как какая-нибудь цыпа с Лонг-Айленда, которая не боится ни тебя, ни твоих дружков.
И тогда я получила единственное указание от Джорджа за всю работу, кроме того, что он советовал ве произносить «быстрее» и «более настойчиво». Он отвел меня в сторонку и очень серьезно сказал: «Это очень важно для Леи. Невероятно важно. Эти парни вот-вот взорвут ее планету. И все, что она когда-то знала, исчезнет. Поэтому ты очень расстроена. Она очень расстроена».
Я слушала внимательно, потому что у меня было больше всего серьезных реплик, а до этого разговора я не понимала, действительно серьезно мне их произносить или нет. Когда смотришь фильм, оказывается, что, когда я расстроена, я говорю немного по-британски, а когда не расстроена, то без акцента.
Из-за того, что я каждый раз морщилась, когда моя лазерная пушка делала холостой выстрел, мне пришлось взять несколько уроков стрельбы у полицейского, который тренировал Роберта де Ниро для сложной психологической роли в «Таксисте». На самом деле пушка не была лазерной до самого постпроизводства. Отсюда и выражение «В пóсте поправим». (Хотела бы я, чтоб и меня поправили в постпроизводстве, но это не представлялось возможным до появления коллагеновых инъекций в Польше в начале восьмидесятых. Насколько я знаю, в связи с этим важным открытием даже не придумали ни одной шутки про поляков. Возможно, потому, что омолаживающие процедуры – это несмешно, или потому, что никто не смеется над такими дорогими вещами до тех пор, пока кто-нибудь не накачает губы, и потом, это настолько больно, что начинаешь скучать по эпиляции воском. Я знаю, что женщинам приходится дольше выглядеть моложе, отчасти потому, что большинство женщин морщины не красят, а отчасти потому, что немногие гетеросексуальные мужчины стремятся выглядеть как невинные подростки. Но, может, я просто знаю не так много людей.)
Над фильмом работала еще одна женщина, кроме Пэт Мак-Дермотт и ассистентки режиссера, – Кэй Фриборн. Кэй была замужем за Стюартом Фриборном, и у них был сын Грейам. Все они работали на съемках гримерами. Стюарт работал гримером еще со времен немого кино, где требовалось очень много грима, потому что слов не было слышно и внешний вид актеров делал весь фильм. Мне тогда казалось, что ему около восьмидесяти, значит, на самом деле ему было пятьдесят пять – шестьдесят лет. Когда он наносил грим, то рассказывал разные истории, и можно было сидеть и греться в лучах огромных ламп. Кэй, конечно, в основном отвечала за мой макияж, потому что мы обе женщины, а в мужском мире космической фантастики нам, женщинам, нужно держаться вместе. Но Стюарт тоже иногда делал мне макияж.
У него на лице всегда сияла улыбка (на чем же еще она могла сиять?), пока он запудривал тебя с ног до головы.
– Я помню, как делал макияж Вивьен Ли в фильме «Пламя над островом», где она снималась вместе со своим будущим мужем Лоренсом Оливье. У них завязался роман на съемочной площадке, но они оба уже состояли в браке, поэтому встречались тайно, чтобы никто не застукал. И я был там, и сам был тогда молод – знаю, сейчас это уже трудно представить.
Тут я перебила:
– Ну, почему! Ты выглядишь потрясающе!
Он благодарно засмеялся и продолжил рассказ.
– Ты очень милая девушка, – сказал он, размазывая румяна мне по щеке одним из своих бесчисленных спонжей.
– Нет! Это неправда! Я не милая! Спроси любого, и тебе скажут.
– Так вот, я работал над одной только помадой мисс Ли около двух часов, потому что фильм снимали в цвете по системе «Техниколор», и губы должны были быть очень красными, а кожа немного сероватой.
Я состроила гримасу:
– Сероватой?!
Стюарт засмеялся и перешел ко второй щеке.
– Так было нужно для цветовой обработки по системе «Техниколор». Сейчас ее уже не используют, она слишком сложная.
Потом он рисовал мне кинематографические брови.
– Так вот. Два часа я старательно красил губы мисс Ли, и, представляешь, я уже заканчиваю, она готова к съемкам, и тут входит не кто иной, как его светлость. Только он тогда еще не был его светлостью, он был просто новым актером Ларри Оливье. Тогда почти все звали его Ларри, а для незнакомых людей и поклонников он был Лоренсом Оливье, восходящей звездой. Как бы там его ни звали, он ворвался, схватил ее и поцеловал. Все мои труды – пара часов, как я сказал, – насмарку, и делать было нечего, кроме как начать сначала.
Он пожал плечами:
– Ничего не поделаешь. Они были влюблены, и только это имело значение. Молодость бывает лишь однажды, так говорят. Жаль, но ничего не поделаешь.
Рекламный портрет для «Звездных войн IV».
Фото предоставлено автором.
Кэррисон
Я столько лет никому не рассказывала о нашем романе с Харрисоном на съемках первой части «Звездных войн», что даже не знаю, как рассказать об этом теперь. Пожалуй, я пишу об этом, потому что прошло уже сорок лет, и кем бы мы ни были тогда – по крайней мере, как нам казалось, – мы уже совсем другие. Если я и могла взбесить кого-то тогда, то сейчас у них уже не хватит сил беситься. А даже если бы хватило, то у меня самой уже не хватило бы сил на чувство вины, какое я могла бы испытать тридцать, двадцать или – да что там, я и десять лет назад еще не могла об этом написать.
В моей жизни не так много тайн. Многие подумают, что есть истории слишком личные и мудрее было бы о них умолчать. По крайней мере не рассказывать всем подряд.
Но Кэррисон – это что-то, о чем я лишь вскользь намекала в последние сорок лет. Почему? Почему бы не трещать об этом направо и налево, как я трещала обо всем остальном? Может, это единственное, что я хотела оставить себе, – точнее, себе и Харрисону? Не знаю. В любом случае, есть же правила, по которым нужно рассказывать либо умалчивать об интрижках, разве нет? Хотелось бы думать, что эти правила только для мужчин. И Харрисон справился с тем, чтобы никому не рассказывать свою половину истории. Но только потому, что справился он, я не собираюсь справляться сама. Сначала долго слышишь слово «мама», а потом становишься просто родителем.
