Anorex-a-Gogo (СИ)

 Я отталкиваю его от себя и скатываюсь с постели, слепо вставая, чтобы убежать в ванную. Но как только я встаю, то чувствую, как открываются ещё несколько порезов, и я пошатываюсь от первой волны боли. Это заставляет меня упасть на ковёр.
 – Фрэнки, дерьмо, парень, – говорит Джерард, падая рядом со мной на колени. Я пытаюсь подняться с пола, моё лицо вспыхивает всеми оттенками красного, а джинсы пропитываются кровью.
 Он тянет меня за плечи обратно к полу.
 – Эй, лежи. Что происходит?
 Мой разум фокусируется только на том, что мне нужно убежать от него. Меня не волнует, что именно я должен сделать, чтобы освободиться от его рук. Я царапаюсь, цепляюсь ногтями, пинаюсь, и это только заставляет мои порезы открываться ещё больше. Думаю, что может быть я даже ударил его по лицу несколько раз. Но он не отпускает меня.
 – Фрэнки, что, блять, происходит? Почему ты истекаешь кровью?
 И я... я начинаю плакать. И это не просто тихие слёзы, которые делают щёки мокрыми и затекают в рот. Нет, я, блять, начинаю орать, кричать и истерить как пятилетний ребёнок. Серьёзно, изо всех сил.
 Но это делает своё дело. Лицо Джерарда смягчается и становится обеспокоенным, и он наклоняется и целует меня, просто чтобы я не издавал столько шума. Меня не волнует, что я веду себя, как ненормальный. Я - ненормальный. С большой буквы "Н".
 Каким-то образом ему удаётся удерживать моё лицо так, что я вынужден смотреть ему в глаза, в то время, как весь этот нечеловеческий шум всё ещё вырывается из моего горла. И он как будто гипнотизирует меня своими глазами, я всё ещё плачу, но уже не вырываюсь.
 – Скажи мне, – шепчет он, и в его голосе столько эмоций, что я просто не могу не сделать этого. Я больше не могу лгать.
 Слёзы катятся по моим щекам, некоторые попадают в рот, другие капают на ковёр. И он прижимает меня к полу с такой силой, что я не могу двигаться в любом случае. И он хочет, чтобы я ему доверился. Он просил меня ему доверять. Я хочу ему доверять.
 – Он не мой брат, – выдыхаю я хриплым голосом.
 Его глаза расширяются.
 – Что?
 – Оуэн. Он не мой настоящий брат. Он... он приёмный.
 Во мне всё просто распадается на миллион кусочков. Это вышло наружу. Боже, наконец-то, это вышло.
 – Пиздец.
 Это единственное слово, которое он говорит, но я знаю, что он понимает. Он читает по моим словам и точно знает, что я имею в виду.
 – Фрэнки... Почему ты никогда не говорил мне? – его голос разрывается от нехарактерных ему эмоций, и он выглядит так, как будто, может быть, сейчас заплачет или пойдёт и совершит убийство. Я могу слышать кипящий гнев за его вопросом.
 Я цепляюсь за его рубашку, боясь, что когда я отпущу, он уйдёт. Кто может хотеть тратить своё время на такой грязный кусок дерьма, как я? Если я отпущу, он уйдёт. И кем тогда буду я? Буду ли я вообще?
 – Потому что, – я задыхаюсь, – ты не захотел бы меня. Ты не захотел кого-то, как я. Я не... чистый.
 Это больно. Моё сердце сжимается, превращаясь в кровавое месиво. И это больно. Так больно думать, что он сейчас просто встанет и уйдёт.
 – Ты не хочешь меня, – всхлипываю я. – Я такой грязный и... я просто не хотел, чтобы ты меня ненавидел.
 – Блять! Ненавидел тебя? Фрэнки, я не ненавижу тебя!
 Что?
 – Это не твоя вина. Это не твоя грёбаная вина. Я знал это, я, блять, знал, что никогда не должен был оставлять тебя наедине с ним. Что-то всегда казалось мне неправильным. Как ты мог подумать, что я не хотел бы тебя? Фрэнки... Боже, я хочу тебя. И я хочу оберегать тебя от боли.
 Он уже пообещал мне это однажды, и это не сработало. Но я пропускаю эту часть. Он хочет меня... Слава Богу, он хочет меня.
 Всё и что-то другое 
 – Что именно он с тобой делает? – спрашивает Джерард.
 Я снова нахожусь в неловком положении, стоя перед ним частично обнажённый, одетый только в чистые, не такие окровавленные боксеры. И на этот раз, у меня есть только моя кожа, чтобы защититься. Я полностью уязвим в своём теле, и нет даже слоя лжи, который сохраняет меня в безопасности. Это холодно, холодно открываться перед всем миром, но к счастью, у меня есть одна искра тепла, и это его улыбка.
 Долгое время я думал, что мы никогда больше не сдвинемся. Мы лежали на ковре, залитом моей кровью и слезами. Правда была наброшена на наши шеи как петля, держала нас вместе, но также и затягивалась, и я думал, что упаду в обморок от нехватки воздуха.
 А потом он поцеловал меня.
 И поцелуй никогда не бывает просто поцелуем. Я думаю, что его поцелуй может быть классифицирован, как поцелуй, объединяющий всё.
 Испуганный. Нерешительный. Примирительный. Яростный. Сожалеющий. Клятвенный. Траурный. Лелеющий. Затянувшийся. Крепкий. Разъярённый. Полыхающий. Мрачный.
 Так много эмоций, что я просто в шоке от них всех.
 Некоторые назвали бы его равнодушным за то, что он поцеловал меня после того, как я признался в чём-то таком тяжёлом и эмоционально разрушительном. Я называю это спасением моей жизни. Думаю, он на самом деле действительно делает это.
 И теперь я чувствую себя маленьким ребёнком, теребя его слегка жирные волосы, пока он тонкими пальцами скользит по моим боксерам, заклеивая лейкопластырем худшие из порезов на бёдрах. Ещё более неловко то, что у меня есть лейкопластырь только со Спайдерменом (давайте, осудите меня, я схожу с ума по Спайдермену, с тех пор, как мне исполнилось шесть).
 – Фрэнки, – шепчет он, слегка пихая меня локтём в голень, бросая обёртку от другого пластыря в мусорку в моей ванной.