Будь всегда (СИ)

========== Пролог ==========
Комментарий к Пролог
Под […] закрыты сцены, в которых подросток 14+ проявляет некий сексуальный интерес (без взаимности). Никакого секса! Убрана в соответствии с ст. 242.1 УК РФ. Ссылка на текст целиком в шапке.
Слава Волков не терпел бардака. Отбой на тихий час отдудел по лагерю уже полчаса как, а в крыле у мальчишек что-то немилосердно громыхало. Он прислушался, подождал с минуту — может угомонятся, но увы. Даже в этот несчастный условно-тихий час он не мог перевести дух. Слава глянул на недорезанный цветок для стенгазеты, раздражённо отложил ножницы, вышел из вожатской и пошагал на шум, пресекать.
Из туалета доносились хихиканья и повизгивания. Слава по-шпионски просочился в дверную щель, оглядел санплощадь. В углу рядом со швабрами наблюдалась повышенная концентрация пионеров. В трусах и сандалиях. Двое. Нет, трое. Он попытался определить суть действа, но картина никак не складывалась. Парочка охламонов зажимали третьего в гремящие вёдра, возбуждённо регоча от какой-то своей идиотской забавы. Жертва постанывала, словно щенок, которому чешут за ухом. Все нарушители были так увлечены, что на скупое Славино «кхе-кхе» ушами не повели. Вожатый упёр руки в боки, намеренно громко шибанул дверь ногой и гаркнул, растягивая «р»:
— Пер-рвый отр-р-реа-ад!
Драматично загремели швабры. Двое «зажимающих» разлетелись из угла, как сорвавшиеся резинки с рогатки и разными зигзагами, но таки добрались до выхода. Один проскользил по луже рядом с раковиной неуклюжим арабеском, но устоял на ногах. Слава проводил отступающих тяжёлым взглядом. Шалопаи удрали, бросив третьего в вёдрах. Тот скукожился носом в угол, ласково прижимаясь к огнетушителю.
— Патрикеев, — этого рыжика и со спины узнаешь. — Ты чего там? Плохо тебе, Миш?
Вот только ещё травм не хватало в его смену! Слава моментально подобрался, стало не до подколов. Подошёл в два шага, тронул за плечо, пытаясь развернуть.
— А ну…
Патрикеев повернул голову, и стало неожиданно тихо, лишь за открытым окном зашелестела мелкими листочками берёза. Блик от гуляющей форточки прошёлся по выразительному курносому лицу, погладил мелкие веснушки, позолотил гладкую чёлку и побежал за спину скакать по белому кафелю. Миша медленно распахнул глаза, и Слава запнулся на полуслове. Что-то было категорически не так. Таких лиц, таких глаз у пионеров не бывает! Тот был чумной, разморённый, дышал глубоко, но спокойно, как во сне. Его рот с зализанными покрасневшими губами округло приоткрылся, взгляд жёлто-зеленых глазищ пьяно плыл. Он свёл рыжеватые брови домиком, будто просил о чём-то. Слава совсем растерялся, по инерции подался вперёд, ближе к его лицу, словно хотел расслышать немой вопрос. Он задержал дыхание на вдохе, машинально подхватывая горемыку под локоть. Прищурился, стремясь уловить, какого лешего происходит с рыжим чудиком. Секунды тянулись, в голове наконец начали выстреливать первые версии. Может, эти паршивцы выпили чего или сожрали. Не дай бог отравление!
— Миша, что с тобой? — тревожным шёпотом вопросил Слава.
[…]
— Ой.
Ой?! Слава наконец вдохнул, будто ему горло отпустили, и заиграл желваками. Ой?! Пока он подбирал цензурные слова для полемики, паршивец бочком поплыл к двери, словно по транспортёрной ленте. Всё время своего отступления он смотрел на Славу печально. Будто тот Мишу вконец расстроил своим поведением. Берёза за окном зашумела пуще прежнего, пичуги на её ветке скандально заверещали, словно обсуждали только что увиденное. Слава поводил глазами по белому кафелю, на автомате поднял уроненную швабру.
Мысли массово покинули голову, было даже трудно сообразить, сколько он уже тут стоит, остервенело замывая белёсые разводы на шортах. Когда над лагерем затрубил подъём, Слава очнулся и поспешил в вожатскую. Он намеревался сегодня же выяснить, какого чёрта это было. Ведь Слава Волков не терпел бардака.
***
По иронии судьбы два главных дебошира первого отряда носили фамилии Сорокин и Воронин. По наблюдению Славы, оба спелись ещё в автобусе по дороге в лагерь и сразу организовали террористическую ячейку. Все самые дерзкие проказы были на совести этих боевиков. Однако их выдумки хватало не только на диверсии, но и на сокрытие следов. Хоть Слава и знал почти наверняка, чьими стараниями Ленин, Маркс и Энгельс на барельефе обзавелись масками Зорро, доказательств у него не было. Именно эти проныры колобродили с Патрикеевым в туалете накануне, и Слава намеревался вытрясти из них какого, собственно, рожна.
Парочка, как их называли, «орлят» вырулила из-за здания клуба и, узрев Славу, начала забирать правее, ближе к кустам. Тот загородил им путь и ехидно улыбнулся. Судя по тому, что те старались держать дистанцию и дышать мимо - только что смолили.
— Друзья, прекрасен ваш союз, — угрожающе-лирично начал Слава и выразительно помахал ладонью перед носом, намекая на запах табака.
«Друзья» покосились друг на друга, видимо, обмениваясь планами побега с помощью мысли. Слава с полминуты понагнетал молчанием и перешёл к допросу.
— Что за дела с Патрикеевым творятся в наших туалетах? — и посмотрел обвиняюще.
Расчёт оказался верным: бойцы тут же поспешили сдать соотрядника, дабы отвлечь внимание от своих преступлений.
— А он дурной, — начал Сорокин, а Воронин закивал. — Если его барахтать, он млеет.
И оба заржали, запаясничали, видимо, изображая лицом млеющего Патрикеева. Слава уточнил:
— Барахтать?
— Ну, когда его трогаешь, щекочешь там, или просто борешься, он сразу раз — и того…
— И того, — подтвердил Воронин.
— И того? — уточнил Слава.
Воронин хорохорился, хотя было видно, что засмущался. А вот Сорокин выразительно изобразил рукой стоящий орган — он не смущался вовсе. Слава укоризненно покачал головой на бесстыжего Сорокина и кивнул обоим «проваливайте», крикнув вдогонку:
— Патрикеева больше не… барахтать!
Парочка исчезла моментом, только акация покачала жёлтыми цветочками.
Слава пошагал в корпус. Ситуация вырисовывалась более-менее понятная, но дикая. Ласковый домашний Миша Патрикеев, видимо, оказался излишне чувствителен к прикосновениям. Как уж эти придурки прочухали его особенность - неизвестно, но, похоже, третировали бедолагу, когда была такая возможность, за милую душу. Слава сел на лавочку в тени, покосился на статую «голосующего» Ильича. Чем больше он думал о ситуации, тем больше раздражения она у него вызывала. Не отряд, а какой-то склад боеприпасов — только сиди и прислушивайся, где рванёт. И что делать с этой собачьей свадьбой и рыжелисым маньяком? Горн к ужину взбудоражил разморённых вечерним зноем гуляющих, и Слава поспешил к своему корпусу. Оставалась надежда, что озабоченный Патрикеев поостережётся стихийных обтираний о других пионеров и даст Славе спокойно доработать смену.
***
Наблюдая за своим нетрадиционным пионером всю следующую неделю, Слава смекнул, как выяснилась Мишина «особенность». Похоже, его действительно невозможно было не трогать. То он умилительно следил за бабочками, словно сонный котёнок, то гваздался в десерте в столовке, вызывая у окружающих ласковые улыбки. На вечерней дискотеке стеснительно махал ручками, призывая «нажать на кнопку, получить результат». Вкупе с нежнейшим цветом волос и круглостью щёк он был просто программой по активации мацальщиков всего лагеря. Его тискали девочки-вожатые, пионерки всех отрядов, и даже суровый повар Семён гладил Мишу по голове на ужине. Каждый раз, когда кто-то тянулся руками к Патрикееву, Слава замирал, будто сапёр, услышавший сорванную растяжку на минном поле. Но тот, похоже, был устроен сложнее, чем описывали «орлята». По крайней мере, инцидентов на публике не происходило. Слава по инерции приглядывал за Патрикеевым, даже таскался на пионербол и покрикивал на разошедшихся ребят, чтобы «поаккуратнее там», когда кто-нибудь из игроков излишне прижимался к Мише. При приближении к нему других мальчишек Слава тут же находил всем занятия под своим присмотром. То припахивал архаровцев рыхлить клумбы перед столовой, то подметать спортивную коробку, то красить ржавые футбольные ворота в поле. Патрикеев крутился рядом, застенчиво опуская глазки. Он сосредоточенно ковырялся грабельками в анютиных глазках, возюкал лысой кисточкой по кособоким воротам и молчал. Когда остальные ребята отдалялись, пытаясь слинять с вожатских глаз долой, тишина между Славой и Патрикеевым становилась напрягающей. Славу почему-то нервировало это молчание чрезвычайно. Он старался что-то говорить, но получалось, что он проговаривает все свои действия, словно на радиопередаче.