Предшественница

☉ Бурные и взрывоопасные
☉ Идеальные, но недолговечные
Вопросы делаются все страннее и страннее. Сперва я пыталась обдумывать ответы, но вопросов так много, что под конец я уже почти не думаю, отвечаю наобум.
Просят дать три фотографии, из недавних. Я выбираю одну со свадьбы подруги, еще одну – селфи с Миа, где мы поднимаемся на гору Сноудон пару лет назад, и третью – формальное фото для работы. На этом все. Я пишу сопроводительное письмо: ничего лишнего, просто вежливые слова с упором на то, как мне понравился дом и что я попытаюсь жить в нем, следуя всем принципам, которых он требует. Казалось бы, все просто, но я переписываю текст с десяток раз, пока не остаюсь им довольна. Камилла сказала, чтобы я не слишком надеялась на удачу; что большинство кандидатов отсеивается уже на этом этапе, но я ложусь спать с надеждой, что пройду. Новое начало. Жизнь с чистого листа. Перерождение – проплывает в голове, когда глаза уже слипаются.
2. Когда я над чем-то работаю, то всегда добиваюсь идеального результата.
Да ☉ ☉ ☉ ☉ ☉ Нет
Тогда: Эмма
Проходит неделя, но ответа все нет. Проходит другая. Я отправила письмо с вопросом, получили ли там нашу анкету. Не отвечают. Я уже злюсь: заставили ответить на кучу дурацких вопросов, выбрать фотографии, написать письмо, а сами даже не удосужатся сказать, мол, вы не прошли, но вот, наконец, приходит е-мейл с адреса [email protected]; в теме указано: «Фолгейт-стрит, 1». Сразу, не давая себе времени занервничать, открываю его:
Приглашаем Вас на собеседование: в 17:00, завтра, во вторник 16 марта, в офис «Монкфорд партнершип».
И все. Ни адреса, ни подробностей, ни сообщения о том, встретимся ли мы с самим Эдвардом Монкфордом или с кем-то из его подчиненных. Но адрес, разумеется, легко находится в Интернете, а с кем мы встречаемся, в принципе, неважно. Дело пошло. Все барьеры, кроме последнего, пройдены.
Офис располагается на последнем этаже знаменитого современного здания в Сити. У него есть адрес, но его обычно называют просто «Улей»: оно и правда похоже на огромный каменный улей. Окруженное коробкообразными небоскребами из стали и стекла Квадратной мили, оно расположилось на подходе к собору Святого Павла, как какой-то причудливый, бледный инопланетный кокон. На первом этаже все еще необычнее: стойки ресепшена нет, только длинная стена из бледного камня, а в ней – два узких прохода, наверное, ведущих к лифтам, потому что к ним и от них течет ровный людской поток. И мужчины, и женщины одеты в дорогие черные костюмы и рубашки апаш.
У меня вибрирует сотовый. На экране сообщение: «Монкфорд билдинг». Зачекиниться?
Нажимаю «да».
Добро пожаловать, Эмма и Саймон. Пройдите, пожалуйста, к третьему лифту и поднимитесь на четырнадцатый этаж.
Понятия не имею, как здание нас опознало. Наверное, в е-мейле были cookie-файлы. Саймон в этих технических делах понимает. Показываю ему сообщение на телефоне, надеясь, что он впечатлится, но он равнодушно пожимает плечами. Такие места – богатые, дорогие, самоуверенные – не его тема.
Возле третьего лифта кроме нас, никого, не считая одного человека, который тут кажется еще более неуместным, чем мы. Его длинные, седые волосы неаккуратно собраны в конский хвост. Двухдневная щетина, траченный молью кардиган и заношенные льняные брюки. Я смотрю на его ноги и вижу, что на нем даже нет ботинок, одни носки. Громко чавкая, он поедает шоколадный батончик. Двери лифта открываются, и он проходит в дальний угол кабины.
Я ищу кнопки, но их нет. Наверное, лифт запрограммирован на определенный этаж.
Мы плавно, почти незаметно поднимаемся наверх, и я вижу, что мужчина скользит по мне взглядом. Взгляд останавливается на моей талии. Не сходит с нее. Мужчина облизывает пальцы. Я неловко прикрываюсь руками: оказывается, блузка задралась. Над брюками немного виден живот.
Саймон спрашивает: в чем дело, Эм?
Ничего, говорю я, поворачиваясь к нему от незнакомца, и незаметно заправляюсь.
Не передумала еще? тихо спрашивает Саймон.
Не знаю, говорю я. На самом деле нет, но я не хочу лишать Сая надежды еще раз все обсудить.
Лифт останавливается, двери открываются, и незнакомец, шаркая ногами и доедая шоколад, выходит. Саймон, оглядевшись, говорит: ну, понеслась.
Мы в очередном просторном и стильном зале; наполненный светом, он занимает целый этаж. В одном конце изогнутое панорамное окно с видом на Сити; виден купол собора Святого Павла, Лондонский Ллойд и прочие достопримечательности, даже Кэнери-Уорф вдали; змеится Темза, огибая Айл-оф-Догс и убегая бесконечными равнинами на восток. Из кожаного кресла нам навстречу поднимается блондинка в сшитом на заказ костюме; до нашего прихода она стучала пальцами по айпаду.
Эмма, Саймон, говорит она, добро пожаловать. Прошу, садитесь. Эдвард сейчас вас примет.
Должно быть, на айпад приходит вся ее почта, потому что через десять минут тишины блондинка говорит: прошу за мной.
Она открывает дверь. По ее движению я понимаю, какая она тяжелая, какая сбалансированная. Внутри, у длинного стола, упершись в крышку сжатыми кулаками, стоит мужчина, изучающий какие-то планы. Листы такие большие, что едва умещаются на столе. Бросив на них взгляд, я вижу, что планы нарисованы не на компьютере, а рукой. В углу стола – аккуратно разложенные по размеру карандаши и ластик.
Подняв голову, мужчина произносит: Эмма, Саймон. Желаете кофе?
Так, он, значит, хорош собой. Это видно с первого взгляда. И со второго. И с третьего. Волосы светлые, неопределенного оттенка; вьются, подстрижены коротко. Черный пуловер и рубашка апаш; ничего особенного, но шерсть хорошо облегает его широкие худые плечи, и у него приятная, несколько самоироничная улыбка. Он похож на сексапильного, раскованного школьного учителя, а не на странного одержимого, которого я себе представляла.
Саймон явно тоже все это примечает или видит, что я это заметила, потому что неожиданно подходит к Эдварду Монкфорду и хлопает его по плечу.
Эдвард, значит? Или можно Эдди? Эд? Я Саймон, приятно познакомиться, чувак. Шикарное тут у тебя местечко. Это моя подружка, Эмма.
Я вся сжимаюсь. Если Саймон вот так изображает фамильярность, значит, он опасается собеседника. Я торопливо говорю: кофе – чудесно.
Алиша, два кофе, пожалуйста, очень вежливо говорит Эдвард Монкфорд помощнице. Он указывает нам с Саймоном на другую сторону стола.
Итак, скажите, говорит он, когда мы садимся, глядя прямо на меня и словно не замечая Саймона, почему вы хотите жить в Доме один по Фолгейт-стрит?
Нет: не учитель, он директор школы, а то и председатель совета правления. Взгляд его одновременно дружелюбен и пронзителен. Что, разумеется, делает его еще привлекательнее.
Этого – или подобного – вопроса мы ожидали, и я выдавливаю из себя заготовленный ответ: мы благодарны за эту возможность и постараемся воздать дому должное. Саймон молча сверлит Монкфорда взглядом. Когда я заканчиваю, Монкфорд вежливо кивает. Ему, похоже, скучновато.
А еще, неожиданно для самой себя говорю я, он нас изменит.
Он впервые проявляет интерес. Изменит? Как?
Я медленно говорю: нас ограбили. Двое мужчин. Ну, детей. Подростков. Я, правда, не помню подробностей. У меня что-то вроде посттравматического шока.
Он задумчиво кивает.
Воодушевленная, я продолжаю: не хочу быть пассивной, жертвой. Хочу принимать решения. Дать отпор. И, я думаю, в этом мне поможет ваш дом. Мы, конечно, не привыкли к такому образу жизни, к таким правилам, но хотим попытаться.
Пауза снова затягивается. Я мысленно корю себя. Какое вообще имеет значение то, что произошло со мной? Как этот дом может меня изменить?