Йормунганд (СИ)

— Вот и чудовище, — пробормотал он и прицелился из самострела в здоровяка. Большая часть болтов осталась на земле, там, где Йормунганд упал за кусты. Но для Турха как раз нашелся один. Бугристое лицо бандита измазано кровью, глаза выпучены и озирается он так, будто ждет в погоню медведей.
— Грете! Рут! Юрун! Турилль! — крикнул Турх срывающимся голосам, и споткнулся, едва не налетев на тело юного лучника.
— Юрун… — прошептал Турх. — Грете! Рут! Турилль! — крикнул он громче.
Йормунганд нажал на спуск. Турх споткнулся еще раз, едва не упав навзничь. Болт попал в основание плеча, добавив поток крови на дорогой, темной шерсти плащ. Йормунганд досадливо цыкнул. Турх вздернул голову, и Йормунганд встретился взглядом с серыми глазами лихого человека. Йормунганд мог бы поклясться, что Турх и разглядел его и запомнил. Он бы стащил колдуна с дерева и убил его прямо сейчас.
— Сюда! — голос Гарриетта разрезал лесную тишину как молния ночное небо. Турх дико оглянулся и побежал дальше, держась за раненное плечо.
Гарриетт несся точно как медведь. Не разбирая длороги и ломая кусты и ветви на своем пути.
— Ой! — крикнул Йормунганд. — Это я, Йормун!
— Йормун! — сказал Гарриетт с видимым облегчением. Он остановился у дерева. Вместе с ним было трое солдат, они тут же сгрудились рядом. — Где ты был? Как там оказался? Это кто? — он указал кончиком сапога на тело лучника. — Что за ребенок?
Йормунганд уже слезал с дерева, чувствуя, что рад видеть гардарикца как никогда.
— Здоровяк, который у них за главного назвал ее Юрун, — сказал он. — Но я не знаю, что тебе это даст.
— Ее? Это девочка?
— Лучница, — сказал Йормунганд. — Их было всего четверо. Много они положили?
— Троих, — сказал Гарриетт, — Хенрика, Бернта, Яна-Улофа, еще пятеро ранены, и Ругер тоже. Едва не отбили телегу, так что приедем мы в деревню слабыми и избитыми.
Гарриетт сплюнул в сторону.
— Скорее всего этот Турх и есть чудовище, — сказал Йормунганд. — Ну, идем, посмотрим раненых.
— Так это вы их? — спросил один из воинов, конопатый Рольф. Он уже увидел еще одно тело, застрявшее в ветвях. — Что с ними делать?
— Ничего, — пожал плечами Йормунганд. — С тел взять нечего — голодранцы, а хоронить некогда — других дел полно. Чем скорее окажемся с ранеными в деревне — тем лучше.
— Нам в другую сторону, — сказал Гарриетт негромко.
— А, — Йормунганд смутился на мгновение, но тут же зашагал рядом с Гарриеттом. — Ты ранен? Наверняка задело?
— Да пустяки, — Гарриетт отмахнулся, поморщившись во время жеста.
Йормунганд вздохнул.
— Пустяки. Сколько людей умирает от пустяков, — сказал он.
Вдоль дороги шумел лес. Ветер усилился, грозя привести еще одну дождливую тучу. Возле обоза творился бардак. Йормунганд осторожно переступил чрез распростертое тело Яна-Улофа. Ингемар сидел, прислонившись к колесу, обхватив голову руками. Йормунганд присел рядом.
— Принеси мой сундучок, — бросил он недалеко стоящему солдату. — Небольшой, отделанный кожей, окованный железом. Аккуратней с ним. В нем снадобья и мази как раз для таких случаев.
Воины бросились искать сундучок, пока Йормунганд отнимал руки Ингемара от головы и ощупывал рану, скривив тонкие, сердитые губы.
— Жить будет? — спросил Гарриетт, он уже сидел рядом, на коленях держал самострел Йормунганда. Колдун только приподнял бровь — когда успел взять? Гарриетт внимательно оглядывал лес. Ингемар стонал.
— Кто знает? — сказал Йормунганд.
— Если бы ты не помог с лучниками, худо бы нам пришлось, — сказал Гарриетт.
— Пустяки, — улыбнулся Йормунганд кончиками губ. Рана у Игнемара плохая, может и не выжить. Рольф поставил сундучок с боками кованными изящной филигранью. Йормунганд снял с шеи ключик и отпер замок.
— Перенесем раненных на телегу и поедем дальше, — сказал он. — чем скорее доберемся до жилья — тем лучше. Отребье может вернуться с подкреплением.
Гарриетт хмыкнул.
— Не из ближайшего ли села сии герои, — сказал он. — Могут и вилами встретить, и поминай как звали.
— Не посмеют, — сказал Йормунганд. — По дороге давно не ездят одиночные купцы, а если и бывают — хорошо вооруженными караванами. Турх и ребята оголодали, выскочили на удачу, без разведки.
— Думаешь, они и есть чудовище, за головой которого нас послали?
Йормунганд аккуратно оборачивал голову Ингемара толстым куском чистой ткани. Ингемар уже закатил глаза и едва дышал. Йормунганд принюхался к дыханию и скривился. Тем временем остатки отряда уже освободили место на телеге для раненых.
Йормунганд перевязал каждого, сетуя про себя, что нет рядом ни одной Дочери, когда они так нужны. Втопчем, будь тут Дочерь, для начала попыталась бы скрутить его, а потом уже принялась бы лечить раненых. Может быть, принялась.
Рана Гарриетта и в самом деле оказалась неопасна. От телеги Гарриетт гордо отказался, приговаривая, что там и без него тесно. Йормунганд мог только посочувствовать. Синяк останется в полбока, и рука будет двигаться не так хорошо.
Прошло несколько часов, прежде чем Йормунганд закончил с последним раненым. Умерших положили в овражек на обочине дороги, сверху обернули потертым походным одеялом и завалили камнями. На Йормунганда выжидающе уставились и он, запоздало вспомнив еще одну обязательную функцию Дочерей, выругался про себя. Он представления не имел, что говорить над могилами тех, кто не желал ходить под сенью Луноликой. Он даже не знал, есть ли у них подобие ее небесных чертогов.
— От смерти никто не находит защиты, — сказал он, — Но души их среди костров вечного пира нашли себе пристанище, пока не возвестят бесконечную битву прекрасные девы.
Йормунганд вздохнул. На него смотрели с недоумением, но без неприязни.
— Они в лучшем мире, — сказал Йормунганд, и на этом церемония погребения была исчерпана.
— Вечная битва и костры пиров, — пробормотал Гарриетт, когда, чуть позднее, поравнялся с Йормунгандом. Йормунганд больше не дремал на ходу, — такие в Ирмунсуле поверья?
Йормунганд скосил на него глаза, не смеется ли.
— Мы верим в Луноликую, — напомнил он. — Верим в чертоги лунного камня и вечное блаженство среди вина и прекрасных дев. Нет никакого рая без дев, ты согласен?
— И то верно, — сказал Гарриетт. — Значит, вино, камень, девы и веселье.
— Хм, — Йормунганд задумался на мгновение. — Веселье… Нет, не думаю, чтобы в потустороннем мире весело, ведь там одни мертвые. Если говорить, что мертвые веселятся, это все равно, что приписывать им радость жизни. Все, что я думаю о смерти — там оканчиваются все страдания.
Деревня пахла навозом и сеном. Добротные домишки потемнели от старости и влаги, верный признак того, что деревеньке не приходилось гореть ни по недосмотру, ни от лиходейства. Дворы ухожены, а по улицам ходили стайки гусей. На окраине располагалась пасека, а в отдалении кузница. Солнце припекало, так что кузнец наверняка давно спал. Возле пасеки Гарриетт спешился и громко окликнул копошащегося возле ульев пасечника.
— Айе, добрый человек!
Тот обернулся, откинул с глаз сетку, и поспешил навстречу.
— Айе! — пасечник был пухлым круглолицем человеком в широкополой шляпе и закутанный в одежду непонятных цветов так плотно, как только возможно было. Он кинул быстрый взгляд на отряд и внимательно всмотрелся в лицо Гарриетта.
— Какие дороги привели вас, добрые господа? — спросил пасечник, вежливо кланяясь.
— Мы с поручением от князя Эдегора, — сказал Гарриетт. — По дороге на нас напали лихие люди, неподалеку отсюда. Есть раненные, так что скажи-ка нам, где тут дом старосты и как поскорее до него добраться.
Пасечник согнулся в три погибели.
— Староста наш…, - залепетал он, — староста наш. Да. Наш староста…
— Ну! — поторопил его Гарриетт. — Или ты хочешь, чтобы мы квартировались у тебя, добрый человек?
Пасечник сглотнул. Вид раздраженных вооруженных воинов смутил его.