Реабилитация. Путь к выздоровлению (ЛП)

У меня за спиной кто-то прочищает горло.
— А сейчас мне надо позаботиться о других клиентах.
Ладно, Венди, уж я то точно не хотела простоять здесь весь день, болтая о твоих теориях о любви или о том, что сегодня пропустила школу. Или вчера. Я выхожу из Макдональдса, подхожу к скамейке у главного входа и сажусь, слушая, как открываются и закрываются двери. Открываются и закрываются. Я медленно пью через соломинку, иногда выпуская ее на миллиметр изо рта и наблюдаю за ее погружением в напиток. Затем царапаю линии на стакане. Я облизываю губы и смотрю, как охранник проверяет чеки на выходе. Стараюсь не думать, честное слово. Как будто, это возможно.
АКТ I
СЦЕНА 2
(Сцена происходит в переполненном коридоре средней школы, между уроками. Студенты проходят, достают учебники из шкафчиков, собираются вместе, болтают, дурачатся и так далее, все это непрерывно происходит вокруг главного действия.
На сцене ДЖЕНЕЗИС, что-то ищет в своем шкафчике. Она все достает и сваливает кучей на пол. Понятно, что она не может найти то, что ищет.
ПИТЕР выходит на сцену справа, проходит мимо нее, останавливается, оглядывается и секунду наблюдает. Пытается жестам привлечь ее внимание, но она поглощена содержимым своего шкафчика.
Молодой человек отворачивается, и в этот момент ДЖЕНЕЗИС находит то, что искала. Она запихивает все обратно в шкафчик и закрывает его, затем поворачивается и с облегчением прислоняется к стене.
Теперь она видит спину уходящего ПИТЕРА. Она делает несколько шагов, чтобы пойти за ним, но останавливается и, передумав, идет в другую сторону.
ПИТЕР еще раз поворачивается и видит, как девушка уходит. Они так и не увидели, что каждый из них обернулся.)
ПИТЕР (Потягиваясь):
— Эх.
(Свет гаснет. Конец сцены).
КОНТРОЛЬ ЗА КРОВОТЕЧЕНИЕМ
Читаю сообщение от Розы, что она ненадолго припарковалась на месте для инвалидов. Я прыгаю на переднее сиденье ее подержанного серебристого Мерседеса, и, пока она задним ходом выезжает с парковки, музыка орет слишком громко, уровня на три выше нормы. Она ничего не говорит, не выведывает, но заметно нервничает. Она любит первой узнавать, что происходит, и очевидно, что я ее подвела.
Наблюдаю, как мы проезжаем магазины автозапчастей и ликероводочные магазины, засоряющие Норт-Поинт, и хрущу кубиками льда. Венди не учла мою просьбу насчет количества льда.
— Джен, дерьмово выглядишь, — наконец произносит Роза.
— Спасибо. Кажется, сегодня все так думают.
— Ну…
Северная часть — блеклая версия города. Пустошь заброшенных магазинов, которые так и не построили заново после урагана. Вот в южной части — там все более традиционно. Там больше денег. Мой дом прямо посреди. Дом Розы — чуть южнее.
Роза паркуется на моей подъездной дорожке, выключает музыку, но не глушит мотор. И снова молчание. Смотрю на дом, в котором мы живем с мамой. Сосульки свисают с водосточного желоба и, тая, капают прямо на мокрую фиолетовую подушку на плетеном кресле-качалке.
— Я не знала, как тебе сказать, — говорю я, пока никто из нас не пытается выйти.
— Что сказать?
— Что со мной случилось.
— Что с тобой случилось?
— Ну, вчера я сделала аборт.
Карты раскрыты. Перейдем к делу. Я впервые произнесла это слово. Это пятибуквенное слово. Нам с Питером так хорошо удавалось танцевать вокруг него. Тихий вальс.
Роза снимает водительские очки и убирает их в консоль между нами, а затем кладет свою руку на мою.
— Что?
Я киваю.
— Ты была беременна?
— Такова жизнь.
Она на секунду закрывает лицо руками, а потом опять смотрит на меня онемевшим взглядом.
— Питер знает?
Мои глаза останавливаются на каплях воды, усеивающих боковое зеркало.
— Да.
— И?
— Он отвел меня на прием вчера утром, но…
— Но?
— Он оставил меня там.
— Что?
Когда я рассказываю, мне самой даже не верится, что это правда.
— Я вышла в приемную, чтобы он смог отвезти меня домой, но он ушел.
— Ушел?
— И не ответил ни на телефон, ни на мои сообщения.
— Что за черт?
Отстегиваю ремень безопасности и чувствую, как потеют подмышки. Я отключаю обогреватель.
— Зачем вообще, ради всего святого, надо было тащиться в Манхэттен, чтобы сделать это?
— Он беспокоился о своей маме.
Миссис Глория Сэйдж: глава нашего сообщества, поддерживающего и выступающего за движение против абортов. Ирония очевидна для всех.
Роза качает головой и делает это так сильно, что я беспокоюсь, как бы она не повредила себе шею.
— А почему ты мне не сказала? Я бы отвела тебя туда. И отвезла бы домой.
— Он попросил меня не делать этого.
Роза продолжает трясти головой, и это становится похоже на неконтролируемые судороги.
— Мы не могли понять, какого черта с тобой происходит. Наши догадки были совершенно ошибочны. Какой кусок дерьма.
— Нет, Роза.
Но стоп. Он — кусок дерьма, не так ли? Если кто-то кого-то везет за несколько миль от дома, надев повязку на глаза и закружив по кругу, а затем предлагает найти дорогу обратно, то этот кто-то определяется как кусок дерьма.
— Да, Дженезис.
— Пожалуйста, не злись на меня.
— Я не злюсь. Просто…
— Он не хотел, чтобы кто-то знал.
— Ты уже говорила это. Но я — твоя лучшая подруга.
— Я знаю.
— И что теперь? — спрашивает Роза.
— Медсестра сказала соблюдать покой.
— Я тебя не оставлю.
Хочу спросить ее о школе. О том, видела ли она Питера. Но воздерживаюсь. Пусть удар, который я только что нанесла, утихнет.
Когда мы входим в дом, мама крепко хватает меня за руки и трясет. Поджидала. Ее глаза горят огнем. От этой тряски мое тело наклоняется, и, наконец, она притягивает меня к себе.
Думаю, она наблюдала, как я иду по дорожке.
Думаю, она ждала меня.
Иногда мне кажется, что она обращает внимание на то, что происходит вокруг нее. Иногда я начинаю забывать, что она здесь, и, должно быть, все еще заботится обо мне. Когда люди перестают общаться, вы можете только представлять, что они чувствуют. Если это длится долго, то становится статичным. Прямо сейчас, я знаю, что у меня есть мать, которая может заметить, если я не вернусь домой ночью. Конечно, она ничего не может сделать. Но на самом деле, иногда мне очень хочется, чтобы меня наказали или посадили под домашний арест.
— Дженезис, я беспокоилась о тебе. Где ты была? Я не спала всю ночь.
Последний раз мама реагировала так, когда я упала с велосипеда по дороге домой из школы в начале прошлого учебного года. Сумка попала в переднее колесо, и я перелетела через руль велосипеда, приземлившись на подбородок. У меня вся грудь была в крови, и, когда я вошла в дверь, мама вскочила и крепко прижала меня к себе. Как будто она чувствовала мою боль. В тот раз физическую, на этот раз другую. Она была в белом, и испачкала всю свою одежду моей кровью. Мне даже пришлось выбраться из ее объятий и позвать тетю Кайлу, маму Делайлы, чтобы отвезти меня в больницу, так как на тот момент мама еще не начала водить машину. Мне наложили четыре шва. В ту ночь мама приготовила две вазочки мороженого с горой взбитых сливок и шоколадным сиропом Херши. Еще несколько дней я не могла жевать ничего твердого, потому что мой подбородок немного болел. И практически каждый раз мы ели мороженое. Ее «еда» вместо моей.
— Мне надо было позвонить. Извини.
Я говорю это, но много раз я не возвращалась домой, и она так не реагировала.
Когда у меня зажил подбородок, и мне сняли швы, что-то немного изменилось. Просто раньше она была, типа, как здесь. Достаточно, чтобы меня у нее не забрали, но далеко недостаточно, чтобы я стала более ответственна, чем, возможно, была. Вскоре она вернулась на работу в архив в страховое агентство, и тете Кайле пришлось отвечать на наши экстренные вызовы не так часто.