Призвать Бездну (СИ)

- Ничего, – шепчу я. – Все будет хорошо. Вот увидишь, все будет хорошо.
Я не думаю о том, что будет, если сюда сунется кто-то из духов. Вряд ли я сумею выстрелить – обе руки заняты: одна держит жгут, вторая – Славкину артерию. Я не знаю, сколько я так продержусь. Меня колотит, от напряжения костенеют плечи, я не замечаю, как по щекам бегут злые слезы, оставляя на щеках грязные дорожки, но я шепчу:
- Все будет хорошо.
Когда через десять минут нас находит подоспевшее подкрепление, проутюжившее «шмелями» аул, превратившийся теперь в дымящиеся развалины, мы сидим все в той же позе, своих рук я не чувствую, и ребятам приходится силой разжимать мои пальцы. Я вижу, как Славку грузят в вертушку и пытаюсь понять, почему так пахнет жареным мясом. Запах навевает воспоминания о даче и шашлыках, но тут до меня внезапно доходит, что именно пахнет и меня выворачивает наизнанку…
 …Ростовский военный госпиталь. Я лечусь после осколочного ранения плеча и легкой контузии. Резкий запах лекарств, невозможно белые простыни, задерганные врачи и раненные, раненные, раненные… Они всюду – тяжелые, легкие, с осколочными, пулевыми, ожогами, баротравмами… Кто-то глухо стонет в подушку, оставшись без обеих ног, кто-то пытается свыкнуться с мыслью, что видеть рассвет теперь будет только во сне. Кто-то безостановочно строчит письма домой, как будто строчками можно выразить то, что чувствуешь, заглянув в лицо смерти и получив отсрочку приговора…
…«За проявленные мужество и героизм наградить Верескова Сергея Владимировича…»
Какой героизм? Герои – это те, кто остался лежать там, среди грязи и камней, а нам всего лишь повезло. И наши раны, и наши награды не смогут воскресить тех, кто уже никогда не вернется домой.
 …Москва, лето. Война окончена, по крайней мере, для меня. Здесь все по-другому, здесь поют птицы, а не пули, здесь надо жить, а не выживать. Девушки в легких, ярких платьях, беспечные ребята, пьющие пиво в скверах, они не знают, через что мы прошли там. Мне не надо жалости, не надо оваций, мне просто нужен кто-то, кто сможет меня понять, но как объяснить глухому, кто такой Моцарт? Они не поймут, как это, держать на руках умирающего друга и видеть, как стекленеют еще минуту назад живые глаза. Я привык к усталости, но здесь я устаю от ярких красок и бьющей ключом жизни. Слишком много я видел смертей. Я ненавижу тишину, но звуки беспечного смеха заставляют меня вспомнить тех, кто уже никогда не сможет смеяться.
- Надо жить дальше, – говорит Славка. Мы сидим за бутылкой водки, и он рассказывает, как в госпитале понял, что может «чувствовать» людей, их мысли и эмоции.
- Вроде, в голову же не попадало, – смеется он, – видать, у меня какой-то важный центр на заднице находится!
Я смотрю на него, и мне не нужно шестое чувство, чтобы понять, что нам обоим придется учиться жить дальше. Что отныне мы обречены на одиночество и в толпе людей, и среди самых близких, потому что «там» не осталось в прошлом, а вросло в «здесь» и «сейчас», оплетя их корнями, как сорняк. Нам суждено просыпаться ночью, давясь собственным криком, мускул за мускулом расслабляя непослушное тело. Нам суждено жадно вслушиваться в сводку новостей, стремясь увидеть или услышать что-то, что не увидели и не услышали раньше.
Нам суждено быть одним.
Мы – выродки, калеки без единого физического увечья. Я вспоминаю свой первый бой и слова, которые шептал как заклятье: «не хочу жить инвалидом, лучше сразу умереть».
Я выжил. Но все-таки я инвалид. ...................
Я открыла глаза. Казалось, что прошло очень много времени, хотя, судя по часам, я отключилась всего на несколько минут. Посмотрела на Сергея. Он сидел, бессильно откинув голову на спинку диванчика, продолжая одной рукой крепко сжимать мою ладонь.
Что я могла сказать? Он был прав, никакими словами нельзя было выразить то, через что ему пришлось пройти, я бы никогда не поняла этого до конца, не позволь он мне это увидеть и прочувствовать – шаг за шагом – вместе с ним.
Я легонько сжала пальцы. Словно очнувшись, он посмотрел на меня, помедлил, и высвободил руку, а потом протянул ее вперед и легонько коснулся моего лица. Я не сразу поняла, что он вытирает мне слезы.
…Мне не надо жалости…
Нет, так нельзя. Я постаралась улыбнуться. Видимо, улыбочка вышла кривая, потому что он покачал головой и встал. Поднял кружку, посмотрел на остывший чай и одним глотком выпил. Со мной он старался не встречаться глазами. Нужно было встать и что-то сказать, но я словно лишилась дара речи. Все слова прозвучали бы слишком неискренне по сравнению с тем, что я чувствовала. Но заговорить было необходимо. Вот, сейчас… Я открыла рот, и в этот момент Сергей наконец-то, посмотрел мне в глаза. Быстро присел, накрыл мои руки своими, и произнес:
- Спасибо.
Оделся и вышел из квартиры.
====== Глава 5 ======
Наутро я чувствовала себя полностью разбитой. Всю ночь мне снились кошмары, я не выспалась, а, глянув в зеркало, сникла окончательно. Губа распухла, как будто я накачала ее силиконом, под глазами – иссиня-черные круги, волосы сбились в тусклый комок, словно их лизала не одна, а сразу две коровы.
Рей вертелся под ногами, напоминая о том, что некое животное в этом доме не отказалось бы от маленького перекуса, вон та трехлитровая миска как раз сойдет.
- Как в тебя столько влезает? – поинтересовалась я, насыпая ему сухой корм. – Ты и так уже размером с волка Ивана Царевича, хоть сейчас седлай тебя и скачи на работу.
Рей вильнул хвостом, продолжая чавкать над миской. Видимо, этим движением он хотел мне сказать, что данный объем – далеко не предел его скромных возможностей, и если я предложу еще и сосиски… Показав псу фигу, я пошла заваривать кофе. До прихода Сергея следовало привести в порядок не только физиономию, но и мысли. Вчерашний вечер изменил что-то между нами, но как относиться к этим изменениям я еще не решила. Если мою вчерашнюю неспособность говорить, еще можно было списать на культурный шок от увиденного, то сегодня нам так или иначе придется общаться, а я понятия не имела, как себя держать. Зверски дергая склеенные волосы, и энергично орудуя феном, я ломала голову, пытаясь понять, какого поведения теперь ждет от меня Сергей, но ничего путного в нее не приходило. В итоге, я решила пустить все на самотек и смотреть на его реакцию. Захочет поговорить, так тому и быть, не захочет… что ж, его право.
К тому времени, как зазвонил мобильник, а следом за ним раздался привычный уже короткий звонок в дверь, я более-менее привела себя в порядок, вымыв и высушив волосы, выпив кофе и предприняв не совсем удачную попытку замаскировать разбитую губу. Сергей поприветствовал меня, как ни в чем не бывало, взял поводок и пошел гулять с Реем.
Ну что ж, отлично. Так даже легче. Но отчего-то вдруг стало немного грустно.
В офисе я произвела фурор. Коллеги столпились вокруг, восхищенно охая и ахая, и выдвигая самые немыслимые предположения о происхождении столь красивого фингала. Дальше всех в своих измышлениях пошел Стас, ехидно предположив, что я своим своеволием и нытьем о потерянной свободе достала-таки Сергея, и он таким способом заставил меня сидеть дома. В итоге Стас огреб папкой по голове, а остальным страждущим пикантной информации я гнусно наврала, что пала жертвой Серегиного живоглота, решившего таким образом высказать свою неземную ко мне любовь. Сергей мрачно показал мне из-под стола кулак, но промолчал.
К счастью, времени доставать меня дальнейшими расспросами у дорогих коллег не было, потому что приехал Гудвин, а следом за ним в офис вошел Павел Сергеевич.
- Через пятнадцать минут в переговорной, – бросил Виктор Борисович, проходя мимо в свой кабинет, но тут его взгляд упал на меня, и он резко затормозил, едва не вписавшись в тумбочку.
- Эт-то еще что такое?
- Да так, несчастный случай на производстве, – скромно потупилась я.
- На каком еще производстве?! Изволь объяснить, откуда у тебя сия красота?