Кровь Асахейма

Немногие Небесные Воины приходили в Хаммерхолд без серьезной причины. Гуннлаугур не был исключением. Прошло больше часа, прежде чем он нашел того, кого искал, и для этого ему пришлось уйти далеко от шумных главных залов. Наконец, повторяя путь, который он проделал в прошлый раз, он проскользнул в боковые залы и прошел вниз по грузовым настилам, уворачиваясь от тяжелых гусеничных транспортов, выбиравшихся из глубинных хранилищ с рудой.
Грохочущий звон превратился в приглушенный рокот. Его путь лежал в зал поскромнее, менее двадцати метров в высоту и тридцати в ширину. С почерневшего потолка не смотрели образы богов, там был только голый камень, обработанный под готические арки. Одинокая наковальня стояла в центре, черная и громоздкая, сверкающая в темноте. Рядом печь высотой в два человеческих роста, в ней горели раскаленные угли, из-за которых воздух у небольшого просвета дрожал от жара. Рядом с печью находилось еще несколько предметов: стойка со множеством кузнечных инструментов, котел с водой, железные ящики, доверху набитые слитками металла, — но помимо этого комната была практически пустой.
По этому залу не бродили сервиторы, здесь не было конвейеров, которые подвозили сырье к захвату молота. Меньше одной единицы оружия в год сходило с этой наковальни. И все же Арьяк работал усердно: намного больше образцов разрушалось их создателем до того, как они попадали к железным жрецам для благословения. Редко кому ярлы позволяли так работать.
Арьяк, прозванный Каменным Кулаком, был особенным.
Человек-гора стоял над наковальней, словно морозный великан, нависающий над распростертой жертвой. Толстые пластины его брони в свете печи отсвечивали кроваво-красным, на них выделялись выбитые руны, которые спускались от наплечников по всей длине наручей. Его лысая голова, покрытая каплями грязного пота, была склонена.
На наковальне лежал раскаленный светящийся клинок. Арьяк искусно работал над ним, используя небольшой молот для придания острию нужной формы. Зрелище было странным: огромная фигура Арьяка, которая казалась еще больше из-за толстых пластин керамитовой брони, осторожными ударами обрабатывала серебристую полосу металла, лежавшую на наковальне.
Гуннлаугур не произнес ни звука. Он остался в тенях, почтительно наблюдая за работой. Арьяк не обращал на него внимания. Молот поднимался и опускался, блестя в отсветах пламени, выбивая искры, с которыми из металла уходили инородные частицы.
Наконец Арьяк подхватил клинок и опустил его в котел с водой, из которого с шипением стали подниматься густые клубы пара. Он вынул будущее оружие из воды, поднес его к пламени печи, стал поворачивать, рассматривая свою работу.
Клинок был длиной с его предплечье, идеального размера для дуэльного гладия. Гуннлаугур оценивающе взглянул на его. Он не слишком хорошо умел оценивать оружие на глаз, но мастерски пользовался мечом, и ему казалось, что этот клинок ему бы подошел.
— Что, парень, нравится? — произнес Арьяк, по-прежнему не поднимая головы.
Гуннлаугур улыбнулся.
— Это для меня? — спросил он.
Арьяк бросил свое творение обратно на наковальню.
— Ни для кого, — ответил он со вздохом. — Я переплавлю его, как и остальные.
— Похоже на напрасную трату…
— Напрасную трату чего? Металла? Здесь больше, чем мы могли бы использовать за тысячу лет.
Арьяк выпрямил спину. Когда он стоял прямо, то выглядел еще более устрашающим из-за своих габаритов. Гуннлаугур, который и сам обладал выдающимися физическими данными, казался почти хрупким по сравнению с ним.
— Напрасной тратой было бы отправить воина на битву с негодным клинком, — проворчал Арьяк, медленно разминая громадные плечи. — В любом случае только идиот пойдет в бой с мечом.
Фомадурхамар, огромный громовой молот Арьяка, висел на громадной железной раме в задней части зала. Даже с выключенным питанием он излучал спокойную ауру неумолимой мощи — так же как и его хозяин.
— Согласен.
Любимым оружием Гуннлаугура тоже был громовой молот, который носил такое же прозвище, как и он, — Скулбротсйор, — лежавший в безопасности на алтаре войны в его личных покоях в Ярлхейме. Взгляды этих двух воинов во многом совпадали, в том числе на то, какой инструмент лучше всего подходил для проламывания голов.
Арьяк вышел из-за наковальни и приблизился к Гуннлаугуру. Огонь печи осветил широкое лицо бойца с выпирающими тугими жгутами мышц, шею с толстыми жилами, уходившими вместе с пучками кабелей под доспехи.
В течение нескольких секунд Арьяк рассматривал Гуннлаугура, как только что обработанную металлическую заготовку. Гуннлаугур немногим позволил бы так на себя смотреть. С тех пор как он был повышен до Волчьего Гвардейца, только ярл Черная Грива, жрецы и сам Гримнар имели право проверять его готовность к чему-либо.
Арьяк, однако, был другим, исключительным во всех отношениях. В его жилах текла кровь железного жреца, что влияло на характер. Только несравненные навыки ближнего боя удерживали его от спуска в лавовые кузни, куда стремилось его сердце. Гуннлаугур знал, как и все остальные, насколько Арьяк хотел вернуться в круг истинных оружейников и создавать уникальные топоры и молниевые когти вместе с молчаливыми и задумчивыми мастерами-кузнецами.
Но Арьяк никогда не жаловался, за что его уважали в залах Клыка. Именно это когда-то заставило Гуннлаугура обратиться к нему за советом, в первый раз за века службы Своре. Удивительно, но Арьяк не возражал. Возможно, воин по прозвищу Наковальня Фенриса увидел в неопытном Гуннлаугуре что-то родственное. Может быть, он был рад передать кое-что из обретенной за годы сражений мудрости, поскольку к нему редко обращались за серьезным советом.
В любом случае эти два воина всегда встречались, когда оба оказывались в родном мире в одно время, хотя это и случалось нечасто. Гуннлаугур многое извлекал из этого обмена опытом. Он надеялся — возможно, напрасно, — что и Арьяк тоже.
— Ты плохо выглядишь, — произнес Арьяк.
— Ты бы тоже так выглядел, если бы побывал там, где я.
— Не сомневаюсь. Как стая?
— Обескровлена, — честно ответил Гуннлаугур. — Нас осталось пятеро. Потеря Тинда была тяжелой, но мы сделали то, за чем нас отправляли, и большая часть воинов вернулась домой.
Арьяк хмыкнул. Огромный воин редко говорил и всегда был немногословен.
— Рад, что вы справились, — сказал он. — Итак, зачем ты пришел сюда?
Гуннлаугур глубоко вздохнул. Его взгляд снова метнулся к наковальне, где остывал забракованный мастером клинок.
— Скоро мы снова отправимся в путь, — ответил он. — Черная Грива хочет, чтобы мы взяли себе Кровавого Когтя. Он также может приказать, чтобы мы снова приняли Ингвара Эверссона.
Арьяк поднял кустистую опаленную бровь.
— Гирфалькон? Он вернется, — заметил кузнец. — Зачем притворяться, что может быть иначе?
Гуннлаугур пожал плечами.
— Потому что я не знаю, как с ним быть, — ответил он. Говорить что-либо кроме правды в разговоре с Арьяком стало бы потерей времени. — Больше не знаю.
Арьяк спокойно посмотрел на него. Взгляд золотистых глаз, способных заметить мельчайшие дефекты в металле на наковальне, был твердым.
— Тебе действительно нужен мой совет? — спросил Арьяк. — Я не ярл и не жрец. Ты мог бы сам поговорить с Черной Гривой.
— Мог бы.
— Но не будешь.
Гуннлаугур покачал головой:
— Не думаю.
— Ты глупец. Однажды ты поймешь, почему Гримнар о нем такого высокого мнения.
Сердце Гуннлаугура упало. Он не знал, чего хотел от Арьяка. Он даже не понимал, почему проблема с Ингваром так беспокоила его. За пятьдесят семь лет, прошедших со смерти Хьортура, он никогда не ощущал тяжести бремени командования. Теперь же внезапно ему стало казаться, что на него взвалили одну из наковален Арьяка и она тянет его в темную бездну.
— Я сплотил эту стаю вокруг себя, — произнес он, разговаривая отчасти с Арьяком, отчасти сам с собой. — Вальтир — это мой меч. Я научился пользоваться им, и со временем он стал еще более смертоносным. Бальдр и Ольгейр так же надежны, как Фреки. Ёрундур — вредный старый мерзавец, но и от него есть польза, к тому же с боевым кораблем он управляется так, как будто это ледовый ялик. Я горжусь ими и не хочу видеть, как стая развалится.