Жизнь после Жары (СИ)
Так, незаметно пролетели десять дней. Салтыков и Марина Штерн почти всё время весело проводили в обществе друг друга. Марина познакомила Салтыкова со своей подругой Марго, которая приехала отдыхать на море вместе с ней, и часто они тусили вчетвером: Салтыков, Марина, Марго и её приятель-турок. Впрочем, последний вечер перед отлётом Салтыков провёл наедине со своей новой пассией.
— Мариночка, я люблю тебя! — шептал он ей, сидя на скамейке в тени кипарисов, — Я более всего хотел бы никогда больше не разлучаться с тобою. Я приеду к тебе в Германию, обязательно приеду… Хочешь?
Марина ничего не ответила, только потянулась к нему, и они принялись целоваться.
— Хочешь? — переспросил он в перерыве между поцелуями.
— Приезжай, — коротко ответила Марина и обмякла в его руках.
«Отлично, — подумал про себя Салтыков, — В жизни всё надо попробовать, всё испытать… Кто знает, может, я там, в Германии, и останусь... Почему бы и нет...»
В ночной тишине у моря было слышно, как шуршит прибрежная волна о гравий. Пахло кипарисами и морским бризом, а южные звёзды на чёрном небе необыкновенно ярко блестели для привыкшего к белым ночам северянина.
И Салтыков с новой страстью принялся за свои поцелуи, незаметно и ловко расстёгивая пуговицы на блузке симпатичной немки-полукровки Марины Штерн.
Глава 22
— Оля, ты чем сейчас занимаешься? Ничем? Я смотрю, ты вообще в последнее время ничего не делаешь и ничем не интересуешься. Если так и дальше пойдёт, нам придётся расстаться.
Олива, быстро прикрыв на компьютере свою писанину, вжала голову в плечи. Уж насколько добр был её начальник, Игорь Константиныч, а и тот уже начал терять терпение и высказывать крайнее недовольство своей подчинённой.
Оно и немудрено. Мало того, что Олива систематически опаздывала на работу и приходила чёрти в каком виде, так она ещё и прямые свои обязанности выполняла кое-как, если вообще выполняла. Вот и теперь — ещё вчера просил её разобраться в папках с документацией и подготовить протокол совещания — воз и ныне там. Отговорки стандартные: «Не успела...» А чего, скажи на милость, можно было не успеть, когда и так целыми днями сидит за своим рабочим компьютером и неизвестно чем там занимается?..
Нет, жалко, конечно, девочку. Возит её жизнь об асфальт, что там говорить. Но бизнес есть бизнес. И так не выгонял её все эти месяцы, потому что жалко. Но всему же есть предел, ёлки-зелёные...
— Давай договоримся так. Хочешь здесь работать — будь добра работать. А нет — пиши заявление! — загремел Константиныч, возвысив голос, — Пиши заявление, и... к чёртовой матери!!!
— Хорошо, — еле слышно прошептала Олива, и глаза её наполнились слезами.
Видя, с какой отрешённой покорностью она взяла лист бумаги и ручку, старик-начальник сердито сплюнул.
— Тьфу ты ё..! Оля, ну так же нельзя!!! Ну соберись ты, в конце концов! Ну вот скажи мне — чем ты таким занималась весь день, что ничего не успела подготовить?
Олива побледнела. Только этого ей сейчас и не хватало! Если то, чем она тут занимается в рабочее время, выплывет наружу, это будет настоящий кошмар. Она лихорадочно завозила мышкой, чтобы закрыть этот злосчастный вордовский файл, но было уже поздно. Начальник, заметив это, наклонился к её компьютеру.
— Что это? — прогремел, как гром, его голос над ухом.
— Это?.. А... это так... — Олива была готова провалиться сквозь землю. Проклятый файл без сохранения закрыться не успел, и Константиныч всё увидел.
— Вот оно что! Посторонние книжки читаем на рабочем месте! — разошёлся он, — Ну и сотруднички у меня — то один остолоп пасьянс-косынку на компьютере раскладывает, — Константиныч гневно сверкнул глазами на Илью, что сидел в том же кабинете, — То теперь другая на работе книжки всякие дурацкие читает! Я вас всех, трутни вы этакие, к чёртовой матери поувольняю!!!
К счастью, гневная сия тирада была прервана телефонным звонком, и Константиныч, бормоча проклятия, направился в свой кабинет.
— Слушай, а чё за книжка-то? — поинтересовался Илья, когда Константиныч ушёл.
— Да это так... Детектив Дарьи Донцовой, — соврала Олива.
Что это на самом деле была за книжка, ни Илье, ни Константинычу, ни вообще кому-либо другому знать не полагалось. Пока.
«Жара в Архангельске» это была.
Глава 23
Марина Штерн, которой Салтыков так сильно увлёкся под пальмами и жарким солнцем Турции, оказалась замужем за немцем. Салтыков узнал об этом накануне отъезда совершенно случайно: Марго проболталась под пьяную лавочку. Правда, потом тут же сказала, чтобы он её не закладывал. Салтыков пообещал, но к Марине внезапно охладел. И не то, чтобы он осуждал её за враньё — нет, ведь Салтыков сам был такой, и он прекрасно понимал, почему она не сказала ему всей правды. Люди ездят на курорт для того, чтобы отдохнуть, расслабиться и хотя бы на время сбежать от рутины и домашних проблем. И, что характерно, все врут — или, если не врут, то уж по крайней мере хоть немножко, да искажают факты своей биографии. Женщины намеренно скидывают себе пару-тройку лет; мужчины, напротив, прибавляют, только не года, а нули в месячной зарплате и должностную ступеньку. Неудивительно, что курортные романы завязываются так легко и быстро — ведь гораздо же приятнее иметь дело с относительно молодой и свежей дамочкой или каким-нибудь крутым бизнесменом, чем, если бы сия дамочка призналась в том, что ей не тридцать лет, а тридцать восемь, а сей кавалер — что он не бизнесмен, а всего лишь охранник на проходной.
Кто знает, быть может, именно поэтому курортные романы обычно заканчиваются очень скоро — приближается отъезд на родину, а с ним возвращается и проза жизни, в которую оба героя подобного романа, наврав с три короба, наотрез отказались бы друг друга пускать.
Салтыков не осуждал Марину за враньё — ведь он и сам, чего греха таить, приукрасил, сказав ей, что является владельцем архитектурно-строительной компании. Хотя, как мы с вами прекрасно знаем, настоящим владельцем и держателем контрольного пакета акций сей компании по-прежнему оставался не он, а Нечаева. Просто теперь, когда всё открылось, он понял, что Германия, по крайней мере, в ближайшем будущем, ему не светит.
В дурном настроении возвращался он домой, в Архангельск. Как постылы, как невыносимы были ему теперь картинки родных пейзажей, с разбитыми периферийными дорогами, убогими «деревяшками», холодными хмурыми облаками и бедной растительностью тундры! А ещё паршивее было то, что прямых рейсов от Турции до Архангельска не было, и ему пришлось остановиться проездом в Москве.
Он полдня проторчал в аэропорту, но архангельский рейс, как назло, в самый последний момент отменили — из-за нелётной погоды. Впереди маячила ещё одна бессонная ночь. Салтыков порылся у себя в кармане — денег едва-едва хватало, чтобы заплатить за такси из аэропорта. Ни о какой гостинице не могло быть и речи.
Быть может, просто от усталости с дороги, помноженной на депрессуху и разочарование, Салтыков вдруг как никогда почувствовал себя каким-то несчастным и осиротевшим. Невольно вспомнил он об Оливе, о том, как тусил с ней здесь год назад. Вспомнил, как бежали они за руки под проливным июльским дождём, как с длинных волос её ручьями стекала вода. Вспомнил он, как лежал с ней в общаге в Питере, а она, блуждая затуманенным взором близоруких глаз по обшарпанным стенам комнаты, что-то увлечённо рассказывала ему — он уже не помнил, что именно. А когда он, на середине рассказа, внезапно страстно поцеловал её в губы, по лицу её разлилось такое искреннее недоумение...
«Может, это и было настоящее счастье, которое я просрал...» — невольно подумал он.
Салтыков вспомнил, как Майкл, вернувшись из Москвы после майских праздников, рассказал ему, что Олива по-прежнему живёт с мамой и никого себе не нашла. Салтыков тогда ничего не испытал в ответ на это, кроме брезгливой жалости. А то, как она выбросила в реку его подарок, и вовсе возмутило его.