Король говорит!

К его облегчению, боли в желудке, казалось, отступили. Но в августе они возобновились с удвоенной силой. Берти был переправлен на берег, обследован новой группой врачей, определивших наконец язву желудка. Однако в мае 1917 года он вернулся в Скапа-Флоу, на этот раз в звании лейтенанта на линкоре «Малайя», более крупном, быстром и современном, чем «Коллингвуд». К концу июля он снова заболел и был переправлен на берег в госпиталь в Саут-Куинзферри, близ Эдинбурга. После восьми лет флотской подготовки и службы Берти вынужден был признать, что его морская карьера окончена. «Я лично чувствую, что не гожусь к службе на море, даже когда оправлюсь от этого легкого приступа», — сказал он отцу[40]. В ноябре после долгих колебаний он в конце концов решился на операцию. Она прошла удачно. Однако затянувшийся период нездоровья еще многие годы сохранял свое физическое и психологическое воздействие.
Берти решил не возвращаться к гражданской жизни, пока идет война, и в феврале 1918 года перевелся в Королевскую военно-морскую авиацию, которая двумя месяцами позже слилась с армейской авиацией, образовав Королевские ВВС.
После заключения мира Берти, как и многие вернувшиеся с войны офицеры, пошел учиться в университет. В октябре 1919 года он поступил в Тринити-колледж Кембриджа, где изучал историю, экономику и гражданское право. Тогда было непонятно, для чего ему, второму сыну короля, могли понадобиться такого рода знания, но десятилетие спустя они оказались в высшей степени востребованными.
Хотя Берти исполнял все возлагаемые на него обязанности, дефект речи (и чувство неловкости, связанное с ним) в сочетании с природной застенчивостью по-прежнему его угнетали. Трудно было вообразить двух более несхожих между собой людей, чем он и его старший брат, который все больше входил во вкус лести и обожания со стороны прессы и публики.
На деле все было не совсем так, как представлялось. Когда братьям было за двадцать, их отношения с отцом начали меняться. Дэвид уже совершал с большим успехом поездки по империи, но окружающие стали замечать, что ему нравится быть в центре внимания несколько больше, чем это может пойти на пользу ему или стране. Короля начинали беспокоить почти фанатичная одержимость старшего сына всем современным (чего сам король не любил), пренебрежение придворным протоколом и традициями и, более всего, его пристрастие к замужним женщинам, которое он, по-видимому, унаследовал от Эдуарда VII. Между отцом и сыном стали происходить частые столкновения, нередко по самым незначительным поводам, таким как одежда, которой король склонен был уделять чрезвычайно большое внимание. Как позже отмечал принц, всякий раз, как отец начинал с ним разговор о долге, само это слово воздвигало между ними барьер.
Берти, напротив, постепенно становился любимцем отца. 4 июня 1920 года он получил титул герцога Йоркского, графа Инвернесс и барона Килларни. «Я знаю, что в ситуации, трудной для молодого человека, ты вел себя как должно и исполнил то, о чем я тебя просил, — написал ему король. — Я надеюсь, что ты всегда будешь видеть во мне своего лучшего друга, всегда рассказывать мне обо всем, и я всегда буду готов помочь тебе и дать хороший совет»[41].
В качестве президента Общества детского социального обеспечения, которое затем выросло в Общество социального обеспечения промышленных рабочих, герцог, как мы в дальнейшем будем его называть, начал посещать шахты, фабрики и железнодорожные депо, знакомясь с условиями труда рабочих и получив при этом прозвище Промышленный Принц. В июле 1921 года он положил начало интересному социальному эксперименту — ежегодным летним лагерным сборам сначала на территории неиспользуемого по назначению аэродрома в Нью-Ромни на кентском побережье, а позже — на Саутуолд-Коммон в Суффолке. Целью было собрать вместе мальчиков из самых разных социальных слоев. Последний такой сбор должен был состояться в 1939 году, накануне войны.
Герцог еще более поднялся во мнении отца, когда 26 апреля 1923 года женился на светской красавице Элизабет Бауэз Лайон. Хотя новобрачная и вела жизнь, быть может, даже более защищенную и оберегаемую, чем ее муж, она не принадлежала к высшей знати, притом что была благородного происхождения. Король, который должен был дать свое согласие в соответствии с Актом о королевском браке от 1772 года, ни минуты не колебался. Видимо, он рассудил, что общество изменилось, и теперь для его детей допустимы браки с лицами некоролевской крови, при условии что они будут происходить из трех высших рангов британского дворянства.
Берти и Элизабет встретились на балу летом 1920 года. Двадцатилетняя дочь графа и графини Стратмор, Элизабет только что появилась в лондонском обществе, вызвав всеобщее восхищение. Многие молодые люди желали жениться на ней, но она не спешила давать согласие ни одному из них, особенно герцогу. И дело не только в том, что она не хотела становиться членом королевской семьи, со всеми стеснениями и ограничениями, которые это налагало. Герцог вовсе не казался ей особенно привлекательным: он был добр, обаятелен, хорош собой, но застенчив и неразговорчив, отчасти вследствие заикания.
Герцог влюбился, но первые его попытки добиться взаимности были безуспешны. Отчасти его затруднение заключалось в том, что (как он признался Дж. К. К. Дэвидсону, молодому политику-консерватору, в июле 1922 года) он сам не должен делать предложение женщине, поскольку, как сыну короля, ему не подобает ставить себя в такое положение, когда он может получить отказ. По этой причине он отправил к Элизабет поверенного просить от его имени ее руки, и ответ был отрицательным.
Дэвидсон дал ему простой совет: ни одна девушка с решительным и живым характером не примет предложение из вторых рук, поэтому, если герцог действительно так сильно влюблен, как утверждает, он должен сделать предложение сам.
Тридцать лет спустя, овдовев, королева-мать написала письмо Дэвидсону, чтобы «поблагодарить его за совет, данный королю в 1922 году»[42].
Их венчание 26 апреля 1923 года в Вестминстерском аббатстве, впервые использованном для бракосочетания сына короля, стало радостным событием. На невесте было платье из кремового шифона с муаровыми разводами, с длинным шлейфом из шелковой кисеи и вуаль из фламандского кружева. Шлейф и вуаль одолжила ей королева Мария. Герцог был в форме Королевских ВВС. В аббатстве было 1780 мест для гостей (как сообщила на другой день газета «Морнинг пост») и присутствовало «многочисленное и блистательное общество, включавшее в себя многих ведущих деятелей нации и Империи».
«Тебе по-настоящему повезло, — написал король сыну. — Мне тебя недостает… ты всегда был таким здравомыслящим, и с тобой так легко работать (ты совсем не похож на дорогого Дэвида)… Я вполне уверен, что Элизабет будет тебе превосходной помощницей в твоем деле».
Однако при этой всеобщей радости звучали напоминания о том, что это лишь подобие праздника в сравнении с тем грандиозным событием, которое настанет, когда его старший брат наконец последует его примеру. В специальном приложении, опубликованном за день до свадьбы, журналист газеты «Таймс» выразил удовлетворение выбором герцога, чья невеста — «англичанка до мозга костей», и одобрительно отозвался о его «стойкости и мужестве». Но при этом заключил он, как и многие в то время, сопоставлением Берти с его «блистательным старшим братом», добавив: «Есть лишь одна свадьба, которой народ ожидает с еще более жгучим интересом, — свадьба, которая подарит супругу наследнику престола и, по естественному ходу вещей, королеву Англии народам Британии». Газету и ее читателей ждало разочарование.
Женитьба оказалась поворотным пунктом в жизни герцога: он стал гораздо жизнерадостнее, увереннее в себе и спокойнее в общении с королем. Помогало и расположение его отца к Элизабет. Известный ревнитель пунктуальности, тот прощал своей невестке ее постоянные опоздания. Как-то раз она явилась к обеду, когда все уже сидели за столом, и он негромко сказал: «Вы не опоздали, дорогая. Это мы, должно быть, сели за стол слишком рано». Рождение первой дочери, будущей королевы Елизаветы, 21 апреля 1926 года еще более сплотило семью.