Король говорит!
Первое время они жили посреди Ричмонд-парка, в Уайт-Лодже, — обширном и весьма мрачном здании, которое выстроил для себя король Георг II в 1720-х годах. Супруги, однако, хотели жить в Лондоне и после долгих поисков чего-нибудь в пределах их бюджета поселились в 1927 году на Пиккадилли, в доме № 145, — каменном доме на углу Гайд-парка, фасадом на юг, с видом через Грин-парк в сторону Букингемского дворца.
Герцог продолжал посещения фабрик, и это занятие, казалось, приносило ему душевный покой и радость. Совсем иное дело были более официальные мероприятия — особенно те, что предполагали произнесение речей. Продолжающееся заикание тяготило его. С детства веселый и дружелюбный нрав стал теряться под сумрачной маской и нерешительной манерой поведения. Речевые затруднения мужа стали действовать и на герцогиню: как рассказывает один современник, за обедом всякий раз, как герцог поднимался, чтобы произнести ответный тост, она побелевшими от напряжения пальцами сжимала край стола, в страхе ожидая, что муж начнет заикаться и не сможет выговорить ни слова[43]. Это еще больше усиливало его нервозность, которая вела к вспышкам раздражительности, и только жена могла их успокоить.
В полной мере речевые трудности герцога стали очевидны в мае 1925 года, когда он должен был сменить старшего брата на посту президента Имперской выставки в Уэмбли. Событие предстояло отметить речью, которую он должен был произнести десятого числа. Годом раньше тысячи зрителей наблюдали, как стройный, золотоволосый принц Уэльский официально просит разрешения отца на открытие выставки. Король тогда произнес ответную краткую речь, и впервые его слова были транслированы на всю страну тогдашней Британской радиовещательной компанией (впоследствии — корпорацией). «Все прошло чрезвычайно успешно», — отметил король в дневнике[44].
То же предстояло теперь герцогу. Сама речь была краткой, и он лихорадочно, раз за разом повторял ее, но страх перед публичным выступлением давал о себе знать. Не менее страшило его то, что он будет впервые выступать в присутствии отца. По мере приближения торжественного дня он нервничал все сильнее. «Я надеюсь, что сделаю все как надо, — писал он королю. — Но мне будет очень страшно, ведь Вы еще никогда не слышали, как я говорю, да и громкоговорители могут заставить сбиться. Поэтому я надеюсь, что Вы поймете — я неизбежно буду нервничать больше, чем обычно»[45].
Не помогла и последняя, на скорую руку, репетиция в Уэмбли. Произнеся первые несколько фраз своей речи, герцог заметил, что из громкоговорителей не раздается ни единого звука, и повернулся к сопровождающим. В этот самый момент кто-то повернул переключатель, и его слова — «Эти чертовы штуки не работают!» — разнеслись по пустому стадиону.
Сама речь герцога, транслировавшаяся не только в Британии, но и по всему миру, завершилась для него унизительно. Хотя он сумел, в силу одной только решимости, довести ее до конца, в его выступлении было несколько тягостных моментов, когда лицевые мускулы и губы судорожно двигались, но изо рта не вылетало ни звука. Король попытался сгладить впечатление в письме, написанном на другой день младшему брату герцога, принцу Георгу: «Берти вполне справился со своей речью, было только несколько длинных пауз»[46].
Невозможно переоценить психологические последствия этой речи для Берти и его семьи и ту проблему, которую его злополучное выступление поставило перед монархией. Такие речи считались частью повседневных обязанностей герцога, стоящего на втором месте в ряду наследников престола, однако он явно не справился с испытанием. Последствия как для его будущего, так и для будущего монархии представлялись серьезными. Как отметил один из современных биографов, «становилось все очевиднее, что нужно принять решительные меры, чтобы он не превратился в застенчивого, замкнутого неврастеника, как это обычно происходит с теми, кто страдает от дефектов речи»[47].
Случилось так, что Лог в тот день был в толпе тех, кто слушал речь герцога на стадионе Уэмбли. Вполне понятно, что он профессионально заинтересовался тем, что услышал. «Он уже не в том возрасте, чтобы я мог его полностью излечить, — сказал он сыну Лори, пришедшему вместе с ним, — но почти полностью — вполне бы смог. Я в этом уверен». По странному совпадению он получил возможность сделать именно это, правда через несколько месяцев.
Существует несколько версий того, как герцог стал самым знаменитым пациентом Лога, но, если верить Джону Гордону из «Санди экспресс», череда событий, которая привела к этому, началась в следующем году, когда некий австралиец, познакомившийся с Логом, вслед за тем встретился с озабоченным королевским служителем по особым поручениям.
— Я должен съездить в Соединенные Штаты и попытаться привезти оттуда специалиста по дефектам речи, чтобы он обследовал герцога Йоркского, — объяснил служитель. — Но это безнадежно. Его уже обследовали девять экспертов. Перепробовали все мыслимые способы лечения. И ни один не принес ни малейшего успеха.
Австралиец предложил решение:
— Сюда недавно приехал один молодой австралиец, кажется, хороший специалист. Почему бы не обратиться к нему?
На другой день, 17 октября 1926 года, служитель пришел на Харли-стрит поговорить с Логом. Тот произвел на него хорошее впечатление, и служитель спросил, не сможет ли он встретиться с герцогом и попытаться как-то ему помочь. «Смогу, — ответил Лог, — но он должен будет прийти ко мне сюда. Это налагает на него обязанность сделать усилие, что существенно для успеха. Если я увижусь с ним у него дома, мы утратим это преимущество».
Есть и другая, более интригующая версия, согласно которой роль посредника принадлежала Эвелин «Бу» Лэй, блистательной звезде музыкальной комедии. Герцог был сильно увлечен ею с тех пор, как в 1921 году впервые, девятнадцатилетней, увидел ее на сцене, и Лэй, лирическое сопрано, позже стала дружна с ним и с его женой. Через пять лет она выступала на сцене театра «Адельфи» в заглавной роли в музыкальном спектакле «Бетти в Мейфэр». После выматывающей череды спектаклей (по восемь в неделю) она почувствовала, что петь становится все труднее.
По словам Майкла Торнтона, писателя и многолетнего друга Лэй, певица обратилась за советом к Логу, который поставил диагноз: неправильная подача голоса — и прописал несколько упражнений на глубокое дыхание для укрепления диафрагмы, которые быстро принесли ей облегчение. Это поразило ее. Поэтому, когда летом 1929 года она встретилась с герцогиней Йоркской и разговор зашел о предстоящей поездке супругов в Австралию и о всех речах, которые герцогу предстояло там произносить, Лэй порекомендовала Лога.
«Герцогиня выслушала с большим интересом и спросила, не сможет ли Лэй сообщить подробные сведения о мистере Логе, — вспоминает Торнтон, — Герцогиня, по-видимому, сочла очень важным тот факт, что Лайонел Лог — австралиец и что она и герцог едут в Австралию»[48]. Вскоре Лэй позвонила Патрику Ходжсону, личному секретарю герцога, и сообщила ему телефонный номер Лога.
Сама Лэй продолжала консультироваться у Лайонела Лога много лет, в особенности в 1937 году, когда ей предстояла напряженная работа — исполнение главной роли в оперетте «Паганини» вместе с Рихардом Таубером, великим австрийским тенором. Поощряемая Логом, она стала давать будущему королю уроки пения, целью которых было улучшить плавность его речи при разговоре.
Кому бы ни принадлежала заслуга первоначальной рекомендации, первая встреча герцога и Лога едва не сорвалась. Хотя жена всячески уговаривала Берти обратиться за профессиональным советом, он все больше падал духом от неудачных попыток лечения, которые его убеждали предпринимать, — особенно когда они были основаны на представлении, что его заикание имеет причиной нервное расстройство, отчего ситуация лишь ухудшалась. Герцогиня все же настаивала, что надо попробовать обратиться к Логу, и только ради нее герцог наконец уступил и согласился на встречу. Эти несколько минут изменили его жизнь.