Язык огня

— Мама, — прошептал он, — это ты?
4
Шестое мая 1978 года. Пожар начался у самой дороги, сначала в траве, потом перекинулся на вереск, на можжевельник, быстро распространился на лес. Весна была сухой, необычно сухой. Достаточно одной искры. Окурка, брошенного из окна, секундной непредусмотрительности.
Сработала сигнализация.
Сирена выла по всему поселку, пока народ соображал, что означает этот вой. Его ведь раньше почти не слышали. Люди останавливались и смотрели друг на друга.
Это же пожарная сигнализация?
Потом появилась пожарная машина, мчавшаяся от пожарной части с включенной сиреной. Сперва круто вниз с холма, потом мимо дома и через мостик. Затем налево, на еще большей скорости, и дальше мимо закрытого магазина с балконом и флагштоком с развевающимся флагом. Потом вниз, с горки, мимо молельного дома и дома поселковой администрации и дальше в сторону Килена.
Вел машину Даг, а Ингеманн сидел рядом, крепко вцепившись в поручень над дверью.
Пожарная машина была совсем новой, она появилась всего пять лет назад. Это был «Интернешнл» с объемом бака в тысячу литров, спереди оснащенный 25-килограммовым насосом. У машины были прекрасные ходовые качества, а Даг вел быстро и умело. По дороге им встретилась пара машин, которые сбавили скорость, отъехали к обочине и пропустили их. В Килене слышали приближение сирен, и перед Каддебергом скопился народ, который хотел посмотреть, что происходит. Как раз у магазина ему пришлось резко затормозить и повернуть влево на дорогу к Эвланну, отчего вода в баке затряслась и машина начала раскачиваться из стороны в сторону.
К месту пожара они приехали первыми. Сразу за ними из леса выбежал человек, это был хозяин земельного участка, Шурь Люнде. Он и вызвал пожарных, а тем временем пытался сам справиться с огнем.
Через пятнадцать минут приехали все члены пожарной команды. Они поставили машины в ряд. Альфред приехал. Енс приехал. Арнольд. Салве. Кнют. Педер. Все приехали. Издалека ряд машин напоминал длинный поезд, в котором красная пожарная машина была паровозом, тянувшим за собой белые, синие и коричневые вагоны. Горела относительно небольшая территория. Ветра не было. Поблизости находилось озерцо. Пожар был несложный. Из машины выгрузили насос, для этого понадобилось четыре человека, зато насос заметно ускорил приток воды. Ингеманн сначала помогал, но потом остальные подхватили, и он остался в стороне. Иногда у него покалывало сердце, но все проходило, когда он успокаивался. Даг держал шланг, по которому поступала вода. Давление было хорошим, и он направлял струю прямо в огонь. Довольно долго он стоял на одном колене и заливал огонь, а остальные стояли сзади и смотрели. Потом он обернулся и крикнул, чтобы его сменили. Тут же кто-то подбежал и вырвал шланг у него из рук, а Даг поспешил к машине и встал рядом с отцом. Он раскраснелся, из пореза на руке сочилась кровь. Он тяжело дышал, но был спокоен и собран.
— Ты отлично справляешься, — сказал Ингеманн тихо, чтобы остальные не услышали.
5
Май 1978 года. Первое время я спал дома, потом мама возила меня до школы в Лаувсланнсмуэне и обратно. Это не больше километра, но я засыпал по дороге.
Случайный пожар никто не обсуждает. Его быстро забывают. Случилось, и все.
Но еще один?
Он случился всего через десять дней после первого. Загорелся старый сеновал Тённеса, находившийся в нескольких сотнях метров от бабушкиного дома. Я помню четыре камня, составлявших идеальный квадрат, но ни бабушка, ни дедушка не рассказывали мне в детстве, что там случилось.
Сеновал уже пылал, когда подъехала пожарная машина, виднелся только каркас, будто горящая паутина посреди пожара. В шланги быстро пустили воду, но спасать было уже нечего. Сигнализация сработала слишком поздно. Пришлось просто проконтролировать угасающий пожар.
Постепенно собралось много народу, все стояли лицом к чудовищному пламени. Новость распространилась сама собой, хотя была середина ночи. Вдоль дороги останавливалось все больше автомобилей. Люди выходили и тихо приближались к пожарищу. Стояли так близко, что огонь обжигал лица, почти никто не разговаривал, все просто стояли и смотрели. Было еще совсем темно, и зрелище отпугивало и притягивало одновременно. Через двадцать минут каркас обвалился, дождь искр полетел в небо, и пламя обрело новую, яростную жизнь. И тут кто-то засмеялся. В темноте было не разглядеть, кто именно.
Два пожара за десять дней. Что можно на это сказать?
На следующий день было 17 мая, День независимости. Он начался, как обычно, с богослужения в церкви, которая была набита битком, как всегда в этот день. Солнечный свет падал сквозь окно на алтарь с изображением Тайной вечери, в воздухе блестела пыль. Две карликовые березы были прикреплены к романским сводам, свежие ветви обрамляли кафедру. Службу вел Омланн. Он стоял в черном облачении и говорил о бревне, которое сплавляется по реке, помеченное и крестьянином, и хозяином. И даже в заводи, если оно туда попадает вместо намеченной цели, оно все еще помечено и даже оттуда еще может вернуться назад в верное русло и стать тем, для чего предназначено.
Ничего о пожарах. Конечно, нет. Тогда еще никто ничего не подозревал.
Потом всех приглашали на небольшую трапезу в узком подвальном помещении дома священника, где потолки были такими низкими, что приходилось наклоняться, входя в дверь. А позже все шли процессией три километра из Браннсволла мимо дома Кнюта Фригста, мимо старого медпункта на повороте, мимо дома Андерса и Агнес Фьелльсгорь, потом вдоль сверкающего озера Бурьванне, окруженного березами со свежей листвой, и до самой школы в Лаувланнсмуэне, где был поднят флаг и все старики сидели на солнце и ждали.
Мои родители тоже там были, а я лежал в глубокой коляске и спал. Процессия двигалась через пустошь в Лаувланнсмуэне, сначала знаменосец, потом духовой оркестр в красных униформах и цилиндрах, и тут я проснулся, а мама вынула меня из коляски, чтобы я посмотрел, откуда раздается музыка.
Вечером был праздник в доме поселковой администрации в Браннсволле. Бабушка и дедушка сидели в зале. И Альма с Ингеманном. Оста была вместе с мужем Сигурдом. И Ольга Динестёль сидела одна, в самом конце зала, около чугунной печи. Моих родителей там не было. Им надо было высыпаться, что вполне понятно, когда в доме двухмесячный малыш.
Сиверт Мэсель произнес вступительную речь, как всегда, уверенным голосом. Он стоял один на крошечном подиуме, за ним свисал настенный ковер. Все сидели тихо и торжественно, потому что его слова звучали весомо и значительно. Возможно, все думали о том, что он видел и слышал за те свои три года в концентрационном лагере Заксенхаузен. Потом все спели «Финсланн — село мое».
 Вновь встанет солнце над белой горой,
 Закат огнем догорит в облаках.
 Поселок спит под покровом зимой
 Лежит, заморожен, во льдах.
Пять строф. Тереза сидела у пианино, под самым подиумом.
В перерыве многие подходили к Ингеманну и спрашивали о пожарах. Два пожара за такое короткое время. Чтобы бы это могло значить? Ингеманн пожимал плечами. Они смотрели на него, а он на них. У него не было ответа. Он опускал взгляд.
Потом была еда, кофе и развлечения, и перед тем, как разойтись по домам, все встали и спели хорошо известную и любимую «Песню о родине».
Ночью все было тихо.
Новой пожарной машине пришлось немало поездить. После каждого выезда на пожар надо было заново готовить оборудование. Шланги надо сначала раскатать, чтобы они просохли на солнце, потом скатать обратно и закрепить на машине. Насосы следовало смазать и проверить, достаточно ли смазки вышло из смазочного шприца. За все это отвечал Ингеманн. Он раскатывал шланги на дороге перед пожарной частью, потом они лежали там несколько часов, после чего он заботливо скатывал их обратно. Работа эта занимала все утро, и он должен был щадить себя, иначе в груди начинало покалывать. В двенадцать часов он шел обедать. Даг все еще спал у себя в комнате, так что Ингеманн и Альма ели одни, в тишине.