Язык огня

— Мне надо поспать, — сказал он. Да и неудивительно, после суток в пути.
Вечером Альма долго не могла заснуть. Она смотрела в потолок и слушала ровное дыхание Ингеманна. Лежала и чувствовала странную пустоту, будто проговорила весь день и больше слов уже не осталось.
На следующий день он ничего не рассказывал. Он еще не отошел с дороги, так он сказал. Ему нужен сон и покой. Они пообедали в звенящей тишине, а потом он поднялся к себе и снова лег.
Он просыпался поздно. Наступил апрель. Снег растаял, голые поля чернели, легкий ветерок шелестел в лесу. Даг оставался дома всю весну. Подолгу лежать в постели по утрам вошло в привычку. Иногда он вставал после двенадцати и был едва в силах спуститься по лестнице. Все казалось очень тяжелым, каждый день был полон непреодолимых препятствий. Поэтому лучше было оставаться в постели. Альма ничего не говорила. Вместо этого она готовила его любимую еду и относила ему наверх, ставила тарелку на ночной столик, не говоря ни слова. Все переживания собирались в едва заметной морщинке между глаз. Как царапина.
Но вскоре стало легче.
Несколько недель спустя он был почти прежним. Больше не лежал в постели все утро. Вставал, принимал душ и казался необычайно веселым. Все прошло само по себе. Однажды вечером он зашел на кухню, где Альма пекла пирог. Он подкрался к ней сзади и осторожно закрыл ладонями ей глаза. Она немного смутилась, такое случилось впервые. Как-то странно, но и приятно.
— Кто это? — спросила она в шутку.
Он не ответил.
— Я, наверное, знаю, кто это, — продолжала она.
Он по-прежнему не отвечал.
— Отпусти, — сказала она наконец. И засмеялась, пытаясь вырваться, она все смеялась и смеялась, а он все держал ладони на глазах. Он держал ее крепко, а она вертелась из стороны в сторону. Потом вдруг он ее отпустил.
Он опять стал самим собой, добрым, милым мальчиком, которого она так хорошо знала. Она улыбнулась и сказала:
— Тебе надо отрастить волосы.
Шли недели. Даг и Ингеманн ходили стрелять по мишени каждое субботнее утро, как в былые времена, а она оставалась дома и пекла хлеб. Они делали по пять выстрелов каждый, потом вставали и пересекали поле, чтобы разглядеть черный кружок, сначала Даг, за ним Ингеманн, сунув руки в карманы, а вернувшись домой, они ели свежий хлеб, и, пока Альма его резала, от него шел пар.
Настала середина лета. Началась жара. Она шла волнами с равнины в сторону Брейволла. Дагу исполнилось двадцать. Ласточки кружили высоко в небе. По вечерам он садился в машину и ездил на озеро Хумеванне купаться. Она не знала, что он там один. Что он в одиночестве плавал к подводной скале в тридцати метрах от пляжа.
Волосы отросли. Теперь они прикрывали череп. Она радовалась, что он вернулся. Радость переполняла душу каждый раз, когда она его видела. Но что-то было не так. Она радовалась, она улыбалась, чего уже давно не случалось. И все-таки между глаз оставалась морщинка, и она не разглаживалась.
Все лето он прожил в своей комнате. У него было радио и старый проигрыватель, и по вечерам и ночью сверху доносилась музыка. Он ничего не рассказывал о времени, проведенном у границы с русскими, только однажды упомянул, что видел волка. Первые дни она старалась быть веселой, и на пару с Ингеманном они засыпали его вопросами. Но с каждым вопросом глаза его будто мрачнели, что-то случалось с лицом, оно каменело, и настроение за столом становилось странным и давящим. Чем дальше, тем реже они расспрашивали его. А потом и вовсе перестали, и она, и Ингеманн. Лучше оставить все как есть и делать вид, что ничего не произошло. Оба понимали это. Все, что им довелось услышать, — история про волка. Вот такая.
Это случилось, когда он был один на вышке ночью в сорокаградусный мороз. Откуда ни возьмись в снегу, крадучись, появилось животное, он заметил его в бинокль. Волк то останавливался, прислушиваясь, то продолжал путь. Снег был покрыт тонким слоем льда, и в лунном свете зверь не оставлял следов. И так он пересек границу.
Вот и вся история про волка. Больше ничего.
Осенью он начал включать музыку громче. Альма лежала без сна и слушала. Иногда ей казалось, она слышит его голос, он пел или разговаривал. Потом надолго стихало. А затем снова грохотала музыка, и ей казалось, что кто-то смеется.
В октябре Альма, как прежде, пошла в уборщицы. В основном прибиралась у соседей, в домах, куда могла дойти пешком. Ей не нравилось ездить на велосипеде, лучше было пройтись. Она ходила в Омдал, в Брайволлен и в Дьюпесланн. Мыла прихожую и кухню в молельном доме в Браннсволле, и еще у Агнес и Андерса Фьелльсгорь — большой белый дом у дороги на Сульос.
В декабре выпал первый снег. В одно прекрасное утро весь мир стал чистым и белым. Альма, как обычно, пекла семь сортов печенья, а Даг заходил на кухню и пробовал, пока они были еще теплыми. Она осторожно спросила, чем он думает заняться после рождественских праздников. Он ответил, что еще не знает.
— Но чем-то же надо заниматься! — сказала она.
— Ну да, — ответил он, — что-нибудь придумаю.
— Можешь поступить в какой-нибудь институт, раз у тебя есть аттестат.
— Да, — ответил он. — Посмотрим.
На этом разговоры о будущем прекратились. Наступило Рождество. В сочельник они втроем были в церкви. Они сидели среди соседей по деревне, и у всех в глазах был особенный блеск. Вот Альфред и Эльсе с детьми, а там — Андерс и Агнес Фьелльсгорь, вон там — Сиверт Мэсель и Ольга Динестёль и много-много других. Все были в церкви, а Тереза сидела за органом и поглядывала в зеркало, приближаясь к концу рождественского псалма «Чудесна земля». И мой папа был среди них. Он сидел впереди рядом с бабушкой, дедушкой и мамой, и у нее в животе рос малыш, и этим малышом был я. Что-то особенное было в том нарядном и торжественном собрании, где все превосходно друг друга знали, но в то же время открывали друг в друге новые стороны. Прекрасно и непривычно, и Альма чувствовала, как рождественский покой наполняет ее и приносит успокоение.
Наступил новый, 1978 год.
Подоспел январь с короткими, морозными днями. Даг какое-то время проводил в мастерской у Ингеманна. Помогал поддерживать порядок, убирать мусор, накопившийся с осени. Он подметал пол, сжигал старый хлам, раздобыл немного дизельного топлива, чтобы все быстрее разгоралось. А больше делать было нечего. Он снова принялся подолгу валяться в постели по утрам. Нашел свои старые комиксы. «Дональд Дак», «Фантомас» и «Серебряная стрела». По вечерам он уезжал куда-то на своей машине. Ингеманн купил ему очень дешевую машину и привел ее в порядок к его восемнадцатилетию, летом, почти три года назад. Альма не знала, где он. Она обычно просыпалась в темноте и гадала, вернулся ли он домой. Сколько было времени? Час? Три? Шесть? Она лежала неподвижно, холодея и прислушивалась. Но он в конце концов возвращался. Ничего страшного не случалось.
Наступил февраль. Выпал метр снега. Электричество время от времени пропадало. В марте с юго-запада повеяло теплом, с деревьев капало, с крыш текло, дороги стали скользкими, как мыло. Потом подуло с юго-востока, и снова пришла настоящая зима. Снегопад продолжался три дня, и когда он наконец прекратился, наступили долгие теплые солнечные дни полного покоя. Снег осел. Наступил апрель с долгими светлыми днями. Спокойная река открылась. Лед сошел, вода блестела на солнце. По вечерам пахло сырой, влажной землей. Волосы Дага отросли и стали почти как прежде, до армии.
Однажды вечером, когда он выезжал на машине, Альма спросила, куда он собрался.
— Прокатиться, — ответил он коротко.
— Куда? — спросила она.
— А тебе что за дело? — ответил он резко, хлопнул дверью и уехал. Она сделала вид, что ничего не произошло, но его слова не шли из головы. Они залегли куда-то и непрестанно причиняли боль. И, пока Ингеманн той апрельской ночью крепко спал, она мучилась бессонницей. «А тебе что за дело?» «А тебе что за дело?» Она слышала его голос. Говорил Даг, но она не была уверена. Добрый, хороший Даг. Ей казалось, она слышала его смех. Она задремала, но резко проснулась. Ей снилось, что она стояла у колыбели, он был младенцем, но в колыбели его не было. Колыбель была пуста, хотя еще покачивалась. Она встала, прокралась босиком к его двери. Постучала, распахнула дверь. Он не спал, лежал в одежде прямо на одеяле, а на животе был раскрытый комикс про Дональда. Он сперва испугался, словно ему показалось, что случилось нечто ужасное. Потом успокоился. И даже улыбнулся.