Сезон охоты на единорогов (СИ)
- Да. Это конь такой… – Кивнул Юрка, став вдруг на удивление уставшим. – Для этого обучения меня вывезли из школы в горы, в отдельный храм. Туда ни одна машина добраться бы не могла – только эти горные лошадки и поднимались наверх. Там народу на охране было немного, да и ведов всего двое – наставники, а не практики. Поэтому Жаня и решился… А за мной там все лошади ходили, будто привязанные. Но я-то тогда ещё не знал, что я - Повелитель Единорогов… Жаня посадил меня на Барсика и отправил его из храма, а сам бросился в другую сторону и устроил там переполох… Я тогда в «наведении» был, ничем ему помочь не мог, - вздохнул Чуда, раскладывая чашки по блюдечкам. – Но Барсик всё понял правильно. Он не только вынес меня за пределы школы, но и потом принёс ко мне Жаню.
Евгений молча взялся помогать по столу – сходил за чайником и начал разливать по чашкам травяной настой.
- Жаня ранен был, – вздохнул Юрка, смотря, как льётся в его чашку тёмная мятно-душичная жидкость. – Он едва на ногах держался от кровопотери. И ноздри… не переставая, кровоточили. Я думал, что один останусь. Так перепугался, что жить захотелось. И все припадки прекратились! – Он немного помолчал, странно влажным взглядом смотря на безразличного товарища, шмыгнул носом и добавил: - Ну…, почти.
Евгений молча придвинул к ближайшему ко мне краю стола блюдце с чашкой. Я сделал шаг вперёд и сел на оставленный табурет. Мне было странно смотреть на внезапно ставших мрачными и серьёзными хозяев. Я нутром ощущал дрожание нити. Знать бы только – почему я оказался здесь… Знать бы только - зачем.
Глава 5. Точка, точка, запятая
Жизнь давно приучила обходиться малым и благодарить за редкие минуты тишины и уюта. Поэтому пожить в настоящем доме уже само по себе было праздником, а уж предоставленная Просо возможность найти себе в нём место по душе казалась щедрым даром. В доме легко угадывалось хозяйское место Просо – то, из которого справный боец может успешно огрызаться, отстаивая свою территорию. Мне, при этом раскладе, нужно найти себе положение попроще. И, оглядевшись, я решил не напрягать пару своим присутствием и, выйдя, бросил вещи в сенях. Не то, чтобы там было уютно и удобно, но вход в жилое помещение я бы перекрыл любому.
Разложиться не успел, как подбежал Чуда и, схватив за руку, поволок в комнату. Затащил в свой огороженный уголок дома, за импровизированную ширму из провешенной верёвки со шторами почти до пола. Там оказалось не так уж много мебели: кровать, старый стол, стул да вешалки на вбитых в стену гвоздях-десяточках.
Чуда забрался на стул с ногами и резво раскинул передо мной на столешнице стопку рисунков:
- Смотри! Это Танистагория!
И тут же начал рыться в бумажках, самозабвенно что-то разыскивая. Я аккуратно взял со стола один из рисунков.
Карта. Зелёные леса, салатовые поля, коричневые болота, синие реки и голубые горы. Всё перемешено и взбито, словно гоголь-моголь. Так, как в реальном мире просто не бывает. И вершиной всего этого – схематичные домики крепостей. Печатными буквами вкривь и вкось – названия. Хорошо хоть, что без ошибок. А так – смотрится как работа детсадовца. Глянул на копающегося Юрку. Эх, а ведь ему то ли восемь, то ли девять! Если бы я так писал в его возрасте, то моя спина горела бы огнём от постоянной порки! Что ж – светломудрые Крёсты не могли обучить мальчика грамоте? Неужели рассказ Просо настоль правдив, и мальчонку действительно готовили на одно задание?
Взял сразу охапку листов, бегло осматривая каждый. Там и люди, и звери, и сущности пограничных земель-Пределов, а иногда – просто какие-то зарисованные наспех места. И всё такое детское, такое корявое, что даже корябает по сердцу расхлябанность, недостойная веда. Да я – обычный тарх - в его возрасте рисовал лучше! Хоть и прутиком на мокром песке… А тут – ни одной прямой линии. Деревья – как морковки, звери все как один, а люди как огуречки-человечки с тонкими ручками-паутинками. Неужели так могут рисовать те, кому Миром доверено вершить судьбы миров? Соединять и рвать нити рока, вводить в реальность миражи и словом или образом изменять ход времени? Не понимаю…
- А! Вот он!
Чуда вскинулся, разбрасывая листы в разные стороны и выуживая из-под калейдоскопа рисунков один. И обернувшись, сунул мне под нос свою картинку.
- Смотри! – торжественно велел он.
Картинка как картинка. Такая же кривая и неумелая, как и остальные. Я честно таращился на неё, пытаясь в скоплении линий разглядеть что-то такое особенное, из-за чего Чуда так старательно ворошил свои стопки работ. Но передо мной оставалась обычная детская каракуля. Прямо по центру – елочка. Такая, как рисуют на новый год детсадовцы – сложенная из зелёных треугольничков, словно пирамидка. Слева от неё то ли девочка, то ли женщина – человек-огуречек в юбке-трапеции и с лицом-кружочком в стиле «точка, точка, запятая, вышла рожица кривая». А напротив этой «дамы» единорог. Ну, точнее, нечто овальное на четырёх разноразмерных лапах и с морковкой во лбу.
- Ага, - глубокомысленно протянул я. Хвалить за работу – бессмысленно, а особенностей картинки, из-за которой нужно было перерывать всю стопку бумаг, я так и не понял. Поэтому решил обойтись нейтральным и кашлянул в кулак: - Оригинальная перспектива…
Чуда посмотрел на меня внимательнее, склонив голову на бок и прищурившись, словно проверяя меня на наличие разумности. А потом неподражаемо презрительно повёл плечами и фыркнул:
- Ну, ты что как маленький, в самом деле?
Ага. Ну да, это мы уже проходили.
Я вздохнул и положил лист на стол:
- Честно, Юр, я в этом всём совершенно ничего не понимаю. Оценить не смогу. Так что вот…
Чуда свёл тонкие светлые брови и резко дёрнул головой, отчего рыжие кудри снова размохрились, и мальчонка стал вновь словно бутон одуванчика.
- Да при чём тут понимание! – пристукнул он ладошкой по рисунку. – Понимать не надо! Просто смотри. Смо-три! – приказал он по слогам, делая приглашающий жест.
И до меня дошло.
Царапнуло по сердцу осознание собственной глупости, того, как стал дик и скудоумен, потеряв общение с Подобными и уж тем более с Ведами. И, сглотнув неприятие этого понимания, опустился на колено и поспешил упереться взглядом в рисунок. Всего и нужно-то - размыть своё видение мира, всего лишь снять со зрения фильтр, который ещё в младенчестве все мы воспитываем в себе, отсекая из поля внимания то лишнее, что не относится к слоям нашей реальности-Предела. Теперь фильтр мешал. Он судорожно заставлял цепляться сознанием на детском рисунке, показывая мешанину кривых форм и линий, складывающихся в привычные образы, и не позволял заглянуть глубже, туда, где пустоты и наполненности, строго выверено положенные на бумагу, могли оторваться от двухмерного пространства и встать перед сознанием полноценным миром, изображением, которое – вот дотянись – и можно потрогать! И потому приходилось вырывать фильтр с мясом, жёстко, так, что затылок давило и жгло под веками. Раз. Два. Три. Ёлочка – гори…
Передо мной – шагах в двадцати - высился еловый лес. Нет. Не так. Лесище. Стояли, задевая острыми вершинами за облака, не просто елки, а ели такого размера, что шатры их ветвей могли служить крышами для домов. Стояли ёлки, не тесно-не кучно, но так, что нижние ветки уже все обломаны от столкновений, а верхние почти срослись в единую крону, висящую над землей зелёной тучей. А здесь, на опушке этого леса лежал лёгкой пеленой на чёрной земле снег, и по нему бродили единороги. Серые, мохнатые, тонконогие, они разгребали копытами белые шапки над жидкими кустиками травы, и грациозно склонялись, чтобы схватить мягкими губами тонкие стебли. Фыркали, выпуская клубы пара, так, что он, поднимаясь, оседал у них же на морде, оставляя тонкий бисер водяных капель. И среди единорогов, не пугая и не удивляя зверей, стояла женщина. Она хмуро обозревала небо, явно ожидая от него беды. Низ длиннополого платья запорошило снегом, а на пышной меховой жилетке, склеивая мех, лежали капли воды. Женщина как женщина – не красавица, но с той спокойной уверенностью в лице, с тем ощущением достоинства, что отличают зрелую душевную красоту, пренебрегая телесной. Волосы вот только притягивали взгляд, сразу побуждая желание прикоснуться, зарыться в них, вороша и наслаждаясь. До пояса, гладко лежащие на груди двумя струями, затянутыми в нитки бисера, и матово сияющие даже при слабом зимнем солнце. Такие волосы трогать – словно в детство впадать, ощущая себя в колыбели на меховой подложке, ощущая безопасность абсолютного убежища.