Дочки-матери

Я говорю:
— Ты не ушибся?
А он так и держит меня за руку. И говорит:
— Ты, Луис, нормальный парень. Я всегда знал, что ты — нормальный парень. Ты же веришь, что я ничем не закидывался сегодня, да?
— Да, — говорю. — Никто не пил, не курил, жвачки из мира Бриллианта не жевал и уколов себе не делал, кроме лекарств без побочных эффектов. А что?
Он захихикал, а глаза по-прежнему испуганные — и говорит:
— Вот видишь, я сухой, мозги в порядке. Я же не сумасшедший, правда, Луис?
Я говорю:
— Конечно, нет. Череп. Сумасшедший никогда не будет в себе сомневаться. Ты в порядке.
Тогда он взял меня за другую руку и говорит шепотом, как умеет только он — с невеселой такой улыбочкой:
— Луис, я только что вроде как Чамли видел.
Меня как током ударило. Я глажу его руки и говорю:
— Тебе показалось. Ты в порядке, но мы устали. Ты просто дремал на ходу. Бывает, знаешь.
А он улыбается и мотает головой.
— Нет, Луис, — говорит. — Я не спал. Я очень хорошо видел. Он из вашей рубки вышел, прошел вдоль всего отсека и вышел сквозь стену.
— Конечно, — говорю. — Конечно, тебе показалось. Люди сквозь стены не ходят.
Он хотел засмеяться, но удержался и фыркнул. Наверное, он понимал, что смеяться, в сущности, тут не над чем, но у него была привычка смеяться по всякому поводу, и он ничего с собой сделать не мог.
И он говорит:
— Люди-то не ходят, Луис. А привидения — еще как. Чамли же мертвый — тело у него в песке лежит закопанное, а душа бродит повсюду. Вот найдет Дождя и покажет ему козью морду.
Я про себя говорю: «Мать преблагая, пречистая, заступница, спаси нас и сохрани», — а вслух:
— Слушай, Череп, привидений не бывает. Тут, наверное, все-таки есть в атмосфере какая-нибудь гадость, проверяли-то небрежно… Ты только, — говорю, — никого не суети и не пугай, ладно? Всем и так плохо.
Тут он все-таки хохотнул. И говорит:
— Кого мне пугать! Некого мне пугать! Все и так в курсе.
Я обернулась. Вижу — в дверях отсека Козерог с Дождем стоят, Рыжий сидит на трубопроводе, а под щитом — Котик. И все слушают. И у Дождя лицо серое, шипы в носу — как рожки у улитки, а на виске — капля пота, хотя в звездолете и не жарко.
И я поняла, что Гад и Фэнси с Бриллиантом тоже узнают, только завтра. Кто-нибудь им непременно расскажет. Теперь уж нечестно не рассказывать тем, кто проспал.
Не по-товарищески.
И тогда я говорю:
— Вы что, верите в привидения? Вы, пилоты звездолетов, жители цивилизованного мира, физику знаете, анатомию — и в привидения верите?
Котик кивнул и вздохнул. А Козерог говорит:
— У Черепа с головой все в порядке. Как можно не верить в факт?
Я говорю:
— Это не факт, а галлюцинация. Вот если бы мы все его видели…
Дождь говорит:
— Я бы лично обошелся.
А Череп вскинулся:
— А тебя лично никто не просил стрелять в нашего товарища! Кто ты такой ваще! Он тебя где-то подобрал, блин, взял на дело — а ты, сука, его макнул за это, да?!
Дождь переменился в лице, но я уже знала его приемчик и схватила его за руку с пистолетом. И Козерог с Рыжим тут же взяли его на прицел. И он закричал:
— Вы все тут против меня, да?!
Тогда я говорю:
— Ребята, знаете, что? А если тут есть какая-то неприхотливая жизнь, невидимая простым глазом? И она так защищается: заставляет своих врагов разными способами друг друга убивать?
Эти слова их, как будто, чуть-чуть отрезвили. Лица у них сделались не такие бешеные. И я говорю:
— Ребята, вы же знали Чамли. Он со всеми своими пилотами обращался, как с крепостными. А Дождю и так плохо в этом климате, он сам по себе неадекватен немножко. Он дома не стал бы стрелять, нет. Он бы просто ушел. А тут ему и уйти-то некуда было…
Тут я увидела, что Дождь кивает, и руку он перестал вырывать. И мои старые товарищи убрали пушки.
Я говорю:
— Ребята, нам всем поспать надо. Мы все устали. Завтра будем вообще никакие, а это плохо. Кто знает, что тут завтра может случиться. Давайте поспим, а? Может, травничек заварить, чтоб нервы успокоить?
Рыжий проворчал, что ему лично требуется не травничек, чтоб нервы успокоить, и все с ним согласились, но у них все-таки хватило здравого смысла не пить яда в создавшейся ситуации. А то, как Козерог сказал, в следующий раз кто-нибудь увидит мертвого хитшанина, разгуливающего с маленькой полосатой улыбающейся медузой на поводочке. И мы выпили травника по старому мортисянскому рецепту, благо я еще на Мейне запаслась компонентами. Организмы у нас всех оказались совершенно разные, потому что Козерог с Черепом почти ничего не почувствовали, почти как мортисяне, только полегчало, зато Дождь и Котик уснули, где сидели, даже не допив, а Рыжий еле доплелся до постели. А мы втроем некоторое время сидели без света и пытались рассказывать шепотом забавные истории.
А снаружи по черной пустыне, без луны и почти без звезд, все проходили какие-то зеленоватые отблески, будто кто шарил по песку поисковым прожектором. Это было неприятно и непонятно. Мы тогда включили свои наружные прожектора поярче — и стало ничего не видно. И мы решили, что со всеми здешними нехорошими чудесами завтра разберемся, и тоже легли спать.
На следующее утро мы решили хорошенько осмотреть местность.
У нас, конечно, были и авиетки, и атмосферные модули, но они все были мертвые, и ничего не поднималось в воздух, а в большинстве даже вообще не заводилось. Единственный транспорт, который мы смогли использовать, выглядел совершенно невозможным образом.
У Фэнси оказался старый вездеход. Такая большая тяжелая штуковина, склепанная из листов брони, с обыкновенным двигателем внутреннего сгорания. И этот двигатель завелся. И вокруг распространился отвратительный запах и синий дым, а вездеход затрясся и зарычал, как хищник перед атакой.
Стаю это привело в восторг. Гад сказал:
— Мужики, вот клево, что Фэнси такой барахольщик. Вот выбросил бы он этот хлам — и пришлось бы идти пешком.
Фэнси говорит:
— Это тебе не хлам, это очень хорошая машина. Она мне осталась от отца. Он говорил, что она страшно надежная.
Гад ухмыльнулся располосованным лицом и говорит:
— А отец тебе не говорил, чтоб ты ее берег хорошенько, потому что ему она досталась от деда?
И я подумала, что Гад уже хорошо себя чувствует. Но ехать ему с нами все равно пока не надо. И говорю:
— Наверное, кто-то должен остаться охранять крылья, да?
Козерог говорит:
— Правильно, — и косится на звездолет Чамли.
Я говорю:
— Тогда давайте останутся Гад и Дождь. Гаду лучше не трястись на этой машине, чтоб швы не разошлись, а Дождь может получить солнечный удар. А тут, в тишине и в тени, они от кого хочешь отобьются.
Дождь говорит:
— Мы тут пока посмотрим, че там с грузовиком.
Козерог говорит:
— Ну, ты, Луис, дипломат.
А я говорю:
— Поехали, пока не началось самое пекло.
И мы отправились на разведку, куда глаза глядят.
На самом деле принадлежащая Фэнси семейная реликвия для путешествий по пустыне очень неважно подходила. Уже минут через десять машина нагрелась, как печка, а через полчаса Котик обжег сквозь рукав локоть, когда случайно прислонился к металлу. И еще от нее несло самым мерзким запахом, который можно себе представить, так что всех тошнило от сочетания жары и вонищи, и Бриллианта вырвало, в конце концов, и потом он минут пять увеличивал моему дешифратору обсценный словарный запас.
Зато когда мы отъехали километров на десять, на горизонте замаячило что-то, неопределенно большое и блестящее металлическим блеском. Мы немножко поспорили об этой вещи: Козерог говорил, что это здесь такие скалы, а Котик с Рыжим — что это какая-то постройка. Но что бы это ни было, мы могли узнать точно, только подобравшись поближе. И Фэнси сказал, что это вполне возможно, потому что у него с собой есть несколько канистр с топливом для этой машины, про запас, а Козерог сказал, что при такой жаре все это вонючее хозяйство может взорваться, и они начали пререкаться по поводу техники безопасности впервые за все время, которое я с ними была знакома.