Аттила

Аттила кивнул. Он взял кувшин, сделал еще один большой глоток и вернул его рабу.
— Спасибо, — сказал он. — Несомненно, рабов благодарить не положено, но все равно спасибо.
И странный мальчик-гунн пошел в свою комнату, а раб готов был поклясться, что слышал, как тот насвистывает.
Весь прочий Рим трусливо съежился от страха. Во дворце в Равенне началась настоящая паника. Люди бежали прочь, как цыплята, учуявшие лисицу. Ибо полководец Стилихон недавно убит, и не меньше тридцати тысяч его людей после этого присоединились к Алариху и его жестоколиким готам, и кто теперь будет спасать Рим? Говорят, наместник Гераклиан. Но Гераклиан — это куда меньше, чем Стилихон; а Аларих — куда больше, чем Радагайс.
— Этот дурак император Гонорий, — шептались в тенистых внутренних двориках дворца. — Он своей левой рукой отрубил себе правую.
По всему Риму, и по Равенне, и по всей Италии, от равнин реки По и цизальпинской Галлии до холмистых городов Калабрии, и на золотых холмах Сицилии разлетался страх и надвигалась неминуемая паника.
За исключением одной маленькой, тихой комнатенки, которая освещалась дешевыми, коптящими масляными светильниками.
Мальчик лет тринадцати-четырнадцати, слишком маленький для своего возраста, со щеками, на которых выделялись странные синие шрамы, стоял в этой комнатке на коленях и молился.
Он молился богу гуннов: обнаженному мечу, воткнутому в землю, образуя крест, похожий на крест христиан, только из твердой стали. Он молился своему отцу Астуру, Владыке Всего, что Летает, от имени убитого полководца Стилихона и его жены Серены. Он стискивал зубы, и сжимал челюсти, и молил о мести убийцам, и, вспоминая их, снова плакал.
А еще он молился, чтобы пришли готы и сделали ту работу, которую гунны так позорно провалили. Хоть они и враги гуннов с незапамятных времен, пусть готы придут и сравняют Рим с землей в красном ветре степей.
Пусть Тибр пенится от крови римлян.
Пусть здания рушатся, как сломанные кости.
Пусть все рушится. Пусть все будет уничтожено.
А когда его сравняют с землей, пусть землю утрамбуют сотни тысяч копыт коней варваров. И не оставят ни единого торчащего камня. Ничего, лишь семь голых бесплодных холмов у красной от крови реки там, где некогда стоял великий Рим. И ничего на этих холмах, лишь одна гробница под бесконечным небом. Гробница убитого полководца и его возлюбленной убитой супруги.
Сквозь слезы он снова услышал ее вздох: «Мой дорогой…»
Мальчик закрыл глаза и стал молиться Чакгхе, богу-коню равнин, и kotii ruh, духам-демонам ветра, и kurta ruh, волкам-духам святых Алтайских гор, и Духу Отцу Вечного Синего Неба.
 …О Господь, я молю, пусть сегодня польет дождь и утопит все огни. 
 Пусть сегодня польет дождь… 
  
Часть вторая. Бегство и падение
   
1
 
Об аримаспах, грифонах, гуннах и прочих чудесах неведомых земель скифов
 
А в это время далеко, в Китае, волновались племена…
Говорят, что северную границу Китайской Империи защищает большая стена, больше, чем любая из стен, которые пересекают север Британии, чтобы отражать нападения раскрашенных синим цветом людей из просторов Каледонии. Но чего только не рассказывают, а историк должен оставаться благоразумным, прежде, чем поверить во что-то и записать это. Не сам ли Геродот записал, что где-то в сторону Китая, на бесконечных диких пустошах Скифии, живет племя под названием аримаспы, и у каждого из них есть только один глаз? И то, что где-то в тех же местах обитают грифоны, которые охраняют огромные сокровищницы с золотом? Что есть племя, которое называется педасиане, и если этому народу грозит опасность, то их жрицы отращивают себе густые бороды?
Более того, нам рассказывают, что у гор, разделяющих Скифию пополам с востока на запад, живут аргиппейны, и питаются они ничем иным, как только вишневым соком, и пьют его, лакая из небольших мисок, как коты. У них нет никакого оружия, ибо они очень мирный народ. Все остальные племена Скифии считают их священным народом и никогда не причиняют им вреда. Хотел бы я встретить таких людей, да боюсь, что все это детские сказки, как и стерегущие золото грифоны, и не существует в мире племени, не знающего, что такое война или скорбное оружие войны.
А еще дальше на север от этих мифических миролюбцев, сообщают нам историки, в воздухе полно перьев; а еще севернее живут люди, которые шесть месяцев спят, а шесть месяцев бодрствуют, ибо так и создан год: половина его — ночь, половина — день. Но это просто нелепо. А среди людей, что зовутся исседонянами, говорит нам сам Геродот, женщины обладают совершенно одинаковыми правами с мужчинами — а это даже нелепей, чем люди, питающиеся одним вишневым соком! Ни одно общество, практикующее подобное помешательство, долго не протянет.
Я-то, конечно, не верю в такие мифы и сказки, и очень удивлен, что Геродот, называвший себя историком, утруждался записыванием подобных сумасбродных небылиц. Но не только Геродот, Отец Истории (Отец Лжи, как называют его некоторые остроумцы), записывал подобное. В бессмертной эпопее «Путешествие Аргоса» Аполлония Родосского разве не читаем мы о странных моссиноики, которые населяют отдаленную территорию Священной Горы в Малой Азии? Все, что остальные народы делают публично, эти делают наедине, а все, что остальные делают наедине, эти делают открыто. Но, разумеется, Аполлоний — поэт, а, как сказал Платон, все поэты — лжецы. Аполлоний выудил свою историю из «Анабазиса» Ксенофонта, чьи рассказы о моссиноики еще более диковинны. Он рассказывает, что они пользуются дельфиньим жиром, как греки — оливковым маслом; что их светлая кожа целиком покрыта прекрасными татуировками, изображающими яркие разноцветные цветы; что если они смеются прилюдно, значит, им очень стыдно, а обычно они идут к себе домой, чтобы там посмеяться втихомолку; и танцуют они точно так же, только наедине с собой, как безумцы. И едят они только в полном уединении, потому что считают, что вкладывание пищи в отверстие на лице совершенно омерзительно. А с другой стороны, эти люди шиворот-навыворот свободно испражняются прямо на улицах, безо всякого стеснения; а самое постыдное — это то, что они не видят ничего плохого в наслаждении сексуальными контактами со своими женами или даже, как древние этруски, с чужими женами, сладострастно и публично. Как говорит Аполлоний, словно свиньи в поле — они ложатся на землю для беспорядочных половых сношений и ничуть не смущаются присутствием зевак. Вот и подумаешь, не разгулялось ли у родосского поэта воображение и не обменял ли он вдохновение муз на вдохновение распутного ребенка…
Но, несмотря на все эти очевидные нелепости, мне открывается более глубокая истина, и я слышу мудрый старческий голос. Гамалиэль, кого я тоже имел удовольствие знать, говаривал, что все, во что человек когда-либо где-либо верил, обучает нас Пусть сказки об охраняющих золото грифонах не рассказывают нам правду о таинственных, не отмеченных на карте просторах Центральной Азии, зато они могут многое поведать о верованиях и сердцах людей.
Так говаривал Гамалиэль, и его глаза поблескивали лукавством и восторгом. Эти глаза видели столько чудес и ужасов, но они все равно сияют светом жизни. Эти древние, сверкающие глаза. Гамалиэль, Добытчик Огня, Певец Солнца, последний из Скрытых Владык — он странствовал так далеко и прожил так долго, и все равно вкладывал всю свою веру в таинственные слова, которые так любил: Все есть Бог.
Но я отвлекся. Позже я поведаю истории Гамалиэля. И право же, в свое время я введу в эту историю и самого себя, Приска Панийского — не в силу пошлой нескромности, а, скорее, потому, что на короткое время я действительно занял свое место на подмостках мира и принял участие в великой и ужасной драме истории. Но до этого еще много лет. А мы пока остаемся в детстве Аттилы и следим, как формировался его непокорный, железный, имеющий важнейшее значение характер. Мы остаемся в темных, бурных годах начала пятого столетия от Рождества Христова. Мрачные годы. Одни говорили, что они пройдут, другие — что станет еще хуже. Но немногие, очень немногие, мудрые, те, кто видит дальше, чем любой оптимист или пессимист, предсказывали, что грядущие годы будут и к лучшему, и к худшему, ибо в запутанном клубке истории — работе самого Господа, Который Любит Истории, очень часто трудно отделить одно от другого.