Служанка (СИ)

И я давал эту ласку, и от каждого проникновения в горячую, манящую сладость ее рта чувствовал, как прокатывается от горла к паху одна волна желания за другой. Пресловутая химия, когда искрит и отдается острыми импульсами в каждой клеточке.
Глава 28
Ненормальный, сумасшедший! Я потеряла дар речи, потеряла ориентацию в пространстве и времени. И тело, и мозг будто перестали быть моими. Короткое замыкание от первого же прикосновения его губ, и я чувствую себя звездной пылью, разлетевшейся по всей Вселенной искрящимися точками. Наверно, именно это имеют в виду, когда говорят: «Случилась химия».
Только что я ненавидела его сильней, чем папашу, а сейчас, словно дикая лошадь, укрощенная опытной рукой, смирно стою. Нет, я не просто стою смирно, я по-настоящему растекаюсь в его объятиях безвольной, безумно счастливой субстанцией, готовой подчиняться и не сопротивляться. И как можно ему сопротивляться, когда каждый миллиметр кожи чувствует себя согретым тем опаляющим жаром, который прокатывается по телу от его поцелуев?
Я задыхаюсь от блаженства, но где-то плавает мысль, которая хочет, но никак не может достучаться к моему утонувшему в неизведанных ощущениях мозгу. Благо Тимофей отрывается от моих губ, и я, наконец, могу дышать самостоятельно, но не могу отказаться от этого безумства, снова ищу его губы, хотя в голове уже чуть-чуть проясняется.
Набираюсь мужества, чувствуя себя предательницей по отношению к своему телу, упираюсь в его грудь и пытаюсь четко задать вопрос.
На самом деле едва получается только громкий шепот.
— Что это значит?
Но ответа пришлось ждать. Этот садист прошелся губами по лицу, сначала сладко втянул в рот мочку уха, затем прикусил ее, вызвав у меня горячий спазм внизу живота. Огладил ладонями спину, но благоразумно остановился там, где кончается спина и начинается то место, за посягательства на которое кое-кто уже получил.
Наконец, тяжело выдохнув, он вбуравился в меня взглядом — рентгеном, и я почувствовала себя пойманной мышью. Сейчас он потребует от меня правду. А я… Черт, я не готова сказать ему все!
— Это значит, что я верю в существование реального оправдания твоему поступку и что я извиняюсь за свои слова о продажности, — одним предложением ответил он.
— Только неграмотные люди или сверхнаглые говорят «извиняюсь». Таким образом они извиняют сами себя за свое хамство. В вашем случае уместно было бы сказать, сожалею, например. Скорей всего "Прошу прощения" для вас неприелемо, — не могу удержаться, чтоб не щелкнуть красавчика по носу, надуваю губы и сама сожалею, что волшебные мгновения кончились. Сейчас предстоит серьезный разговор, от которого зависит все.
— Я смотрю, ты слишком грамотная для домработницы, — снова пришпиливает он мой мышиный хвост, едва вырвавшийся на свободу. От этого логичного вопроса замираю — ну кто меня тянет за язык?! Чувствую, уши опять начинают бессовестно краснеть. Создала ж мать- Природа меня такую быстро реагирующую!
Я отстраняюсь и знаком приглашаю присесть на кровать, быстренько отпихнув в сторону свои вещи, потому что разговор предстоит очень трудный.
Однако Барковский очередной раз путает мои мысли. Он садится сам и одним движением усаживает меня на колени. И это получается так легко, словно я Дюймовочка, и самое непонятное — так естественно, словно мы уже близки. Не успела я ахнуть, он уже крепко обнял меня за талию.
И эта вера в мою невиновность была настолько подкупающей, что я едва не разревелась. Он как обманутый муж из анекдота «Кому ты больше веришь? Мне, твоей честной жене или своим бесстыжим глазам?» вел себя так, будто не поверил своим глазам.
Благодарность за это беспочвенное, безусловное доверие размазала все мои границы. И я растеклась счастливой шоколадной лужицей. Правда, еще не решающейся обнять этого невозможного мужчину за шею.
Вместо этого я чинно сложила руки на коленях и печально вздохнула.
— Ваш отец одалживал своему другу Славинскому крупную сумму денег под расписку. Славинский деньги вернул давно, а Матвей Тимофеевич расписку не вернул, заявив, что она сгорела во время пожара в офисе. А сейчас она вдруг нашлась, и ваш папенька требует возвращения долга. И я надеялась ее там найти.
— Бред, — выдохнул Тимофей, и я сжалась в испуге, как помойный котенок. Вот сейчас схватит меня за шкирку и начнет вытряхивать из меня все, что я знаю. — А ты как оказалась у раскрытого сейфа?
— Установила камеру, которая открыла мне три цифры, остальные подобрала методом тыка, пока никого не было дома, — еле слышно пробубнила я, отчаянно желая провалиться сквозь землю и жутко боясь, что он меня сейчас выкинет. И уже согласилась мысленно с тем, что так будет лучше. Потому что мне начало казаться, будто я не на коленях любимого человека сижу, а на раскаленной сковородке.
Бросив косой взгляд на Тима, я увидела резкую складку, разрезавшую его лоб. Наделенная ярким воображением, я тут же представила, как со скрипом поворачиваются его шарики в мозгах и заходят за ролики. Я поняла, что на весах его доверия на одной чаше я, на другой отец. И мне стало так горько, что я готова была разреветься.
— Меня сейчас не техническая сторона вопроса интересует. Ты каким боком к этой истории прислонилась?
Тяжелый стальной взгляд словно воткнулся в мою черепушку, лишая воли и рассудка. А мне нужно продолжать врать!
— Я домработница Славинских, — выдохнула я ложь и испугалась — наверно сейчас он точно почувствует, как я сжалась.
— Аня! Не беси меня! Допустим, что каким-то чудовищным образом тебя обманули и убедили залезть в сейф. Кто они тебе, что ты пошла на преступление? Внебрачная дочь? Или тебе пообещали невероятное вознаграждение? Или тебя запугали? Аня!!! Не молчи!
— Я компаньонка барышни. Я с ней жила в Италии, училась теннису и даже ходила в оперу! Убиралась по дому и почти не готовила, в основном еду заказывали. Я выполняла функцию няньки, потому что барышня неприспособленная ни к чему. Тонкая и ранимая натура. А у меня не забалуешь, — неожиданно я вошла во вкус и начала творчески смешивать правду с вымыслом, совершенно не заботясь о соотношении ингредиентов. И чуть не попалась.
— Странно. Неужели люди так могут меняться?! Насколько я помню барышню, как ты выражаешься, Славинскую, то никогда бы не подумал, что она тонкая и ранимая натура. Толстощекое рыжеволосое исчадие ада. Несколько раз я имел неосторожность попадаться ей на глаза. Наверно, с тех пор я понял, что не хочу ни жениться, ни заводить детей, чтоб, не приведи господи, у меня в доме завелось такое.
Мои нервы и так были натянуты, как струны на гитаре, а тут сверху еще «исчадие ада». От этих слов я почувствовала, что меня распирает от смеха, и я вот-вот просто лопну. Не удержавшись, все-таки хрюкнула и вдогонку уже неуклюже изобразила вырвавшийся «чих». Теперь я отчетливо поняла, что интуиция и творческий треп меня не подвели. Узнай, что я и есть то самое толстощекое рыжеволосое, он бы точно не поцеловал меня. Если раньше любовь Барковского была чем-то абстрактным, недостижимым, как звезды, то теперь, после этого крышесносного поцелуя, я поняла, насколько прочно увязла в нем, что этот тот единственный, который мне нужен.
— Все равно не вижу логики. Допустим, мой отец, действительно, сделал то, о чем ты говоришь. Допустим! Тогда ты понимаешь, что с тобой никто церемониться не стал бы! Повторяю вопрос. Ради чего ты ввязалась? — Барковский чеканил слова, будто полицейский при задержании. «Любое слово может быть использовано против вас». А у меня не было ни запасного плана, ни сколько-нибудь вразумительного ответа.
Но прикидываться невменяемой тушкой — тоже не вариант.
Божечки! Хочу, чтоб Тим мне поверил! Ну пожалуйста! Пожалуйста!!
Зависаю на несколько секунд и выдаю истинную правду, правда замешанную опять и на моих интересах, и на интересах настоящей Ани.
— Если Славинские не получат эту расписку, они будут разорены и уволят меня. А мне нравится на них работать. Нравится жить в теплой и солнечной Италии и вести хозяйство без напряга.