Служанка (СИ)

Нет, так продолжаться не может. Сейчас же найду ее и поцелую. Уж это никак не будет чем-то оскорбительным.
Распахиваю кабинет отца. Вот она! Я уже собираюсь воплотить свои грезы в жизнь, как вдруг застываю, будто пораженный молнией.
Та, которую я боялся обидеть непристойностью, шарилась в сейфе.
Глава 27
Несколько секунд я стоял как истукан — мозг беспомощно завис, потому что не мог обработать информацию. Это не могло быть тем, что я видел. Либо я не в себе. Такое состояние, когда в голове чуть ли не демоны совокуплялись и виделись какие-то мультики, я помню только раз. На Гоа по молодости накурился дури.
Сейчас я точно ничего не курил, не пил и не нюхал, но самая отвратительная картина, которая только может быть, была у меня перед глазами. И здесь никак нельзя сказать «Это не то, о чем ты подумал!»
Ни я, ни отец не делились кодом от сейфа, чтоб прислуга протирала в нем пыль с купюр. Я почувствовал, как к горлу подступил тяжелый, густой комок, напоминающий позыв к рвоте. Я стиснул кулаки так, что пальцы хрустнули.
Чистая, трогательная девочка оказалась мерзкой, но надо отдать должное, талантливой домушницей. Сука! На место ступора приходила бешеная злость. Как у медведя, разбуженного зимой. Я подскочил к паршивке и схватил ее за руку.
— Ах ты ж дрянь мелкая!!! Ангелочком прикинулась! А я, идиот, повелся! — пытаясь говорить спокойно, я все равно чувствовал, как дрожь бешенства прошивает каждую клеточку.
Бл*дь! Так хреново мне никогда не было! Даже когда узнал, что папенька отчудил. Я не мог нести за него ответа и не мог повлиять на его решение. Сейчас же я, как долбаный ежик, раскрылся и подставил свое мягкое беззащитное брюшко этой маленькой сучке. Впервые в жизни побоялся своим напором спугнуть, обидеть невинную девочку! Впервые задумался об отношениях, а не о трахе без обязательств! И получил по всей морде! Так облажаться! Тимофей Барковский, который просчитывает ходы конкурентов. Тимофей Барковский, который ни разу не влипал в сомнительные сделки! Тимофей Барковский, которого ни одна сучка не водила за ноздри, как теленка!
Жгучая обида и ярость мутным смертоносным селем захлестнули душу, и я, не помня себя, схватил ее за вторую руку и тряхонул, как следует.
— Тимофей! Это выглядит ужасно, но на самом деле все нет так! — паршивка покраснела, в голосе слезы. Актриса, бл*дь, погорелого театра. — Мне больно, отпустите, я все объясню, — всхлипнула она, вызвав чуть ли не отвращение.
У меня все внутри колотилось, такая гремучая смесь образовалась. Но как бы я ни был взбешен, женские слезы, пусть они даже сродни крокодильим, — это все равно оружие, перед которым я бессилен. Я отпустил ее руки.
На душе было так паршиво, словно гнойник прокололи иголкой, и вся дрянь вытекла. Горечь саданула по мозгам и отступила, уступив место презрению и опустошенности.
— Что ж вы бабы все такие суки продажные? Все вам мало! Хапаете, кто откуда может! Я ведь поверил, что ты настоящая, не фальшивка, не охотница за чужими деньгами. А ты еще хуже! Я боялся тебя засосать, хотя яйца сводило от желания! А ты маленькая дрянная шлюшка! Сколько тебе дать, чтоб ты ноги раздвинула? Или нет! Ты и так их раздвинешь, чтоб я тебя не сдал в полицию!
Сам не помню, чтобы из меня когда-то такой поток помоев лился. Не знаю, что еще бы мое взбешенное Эго выдало, но мощная оплеуха меня остановила. Маленькая аккуратная ручка обладала, как я уже успел убедиться, знатной ударной силой. От резкой неожиданной пощечины у меня аж голова дернулась.
Отшвырнув очки, очевидно, что б отчетливо были видны молнии, сверкающие в ее глазах, как разъяренная тигрица, девчонка сжала кулаки и, видно было, что она усилием воли удерживается, чтобы не отвесить мне еще одну затрещину.
— Я продажная?! А вы с папенькой еще хуже продажных! Вы настоящие, первосортные подлецы, которые готовы переступить через все и урвать, как мерзкие гиены, все что получилось урвать! Вы оба негодяи и подонки, воры и настоящие сволочи! Я, как дура, надеялась, что вы, Барин, не в курсе папашиных дел! А вы еще хуже! Мерзавец, способный пустить по миру семью!
Под конец этой ошеломительной речи голос ее сорвался, и она убежала из кабинета, снова загнав меня в ступор.
Она убежала. А я продолжал стоять столбом. Моя интуиция и здравый смысл схлестнулись сейчас в безжалостной рукопашной схватке. Открытый сейф и моя пылающая щека, словно дурацкий Тяни-толкай, раздирали меня в разные стороны. Факт и эмоции.
Захлопнув сейф, я пошел за сигаретами. Нервы, словно оголенные провода, искрили и грозили превратить меня в обугленное чучело. Определенно, я «пошел по наклонной». Удовлетворяю свои потребности непотребным способом, курю. Правда, теннисом занимаюсь.
Я вышел на террасу и глубоко, до ломоты в легких затянулся. Похоже, я надеялся, что дым приглушит мои бушующие эмоции и даст возможность размышлять здраво.
Несомненно, я уже сейчас должен был указать девчонке на дверь без выходного пособия. Но, кроме оплеухи, отвешенной от чистого сердца и удержавшей меня от принятия такого решения, был еще один момент, который, как комар ночью, надоедливо звенел и не давал расслабиться и поверить рассудку.
За первой сигаретой вторая, за второй третья. Какого черта? Пойти и еще раз задать все нужные вопросы?! И словно, по мановению волшебной палочки, за одним здравым решением пришел инсайт. Я вдруг вспомнил разговор с мамой перед тем, как ее отправить на Кипр.
«Славинская сказала, что мой муж подлец и мерзавец, и она не хочет иметь ничего общего со мной!» — вот ее слова.
Я тогда отнес это насчет нарушения супружеской верности и прочих последствий, зная тонкую душевную организацию Славинской. И Анна выкрикнула то же самое, только уж меня никак нельзя обвинить в том, что я сын подлеца, бросившего жену ради молоденькой шлюшки. Это полный абсурд, к тому же не имеющий никакого отношения к сейфу.
Окончательно осознав, что кроме Анюты, никто не поможет понять, я двинулся к ней в комнату. Вошел без стука, из каких — то хулиганских побуждений. Просто хотел застать ее врасплох
Сердце, словно пойманный в капкан зверек, заметалось, сжалось от боли и сожаления. Обернувшись на звук открываемой двери, она вздрогнула и воинственно задрала подбородок, словно маленький взъерошенный воробей, готовый дать отпор врагу.
Аня переоделась и, видимо, уже приготовилась к изгнанию. О чем свидетельствовал открытый чемодан, лежавший на полу. К тому же вся кровать представляла собой лоток барахольщика. Каждая ее вещь лежала отдельно, очевидно, чтобы ее можно было осмотреть. Я испугался, что сейчас она еще раз бросит мне обвинение и уничижительным тоном потребует провести досмотр. И если это случится — доверие уже не восстановить.
Черт! Здравый смысл попятился, понимая, что сейчас опять окажется в дураках, и я, чтобы не дать ей подвести черту презрения, просто отдался чувствам.
В один шаг преодолев расстояние, разделяющее нас, не дав ей опомниться, я обхватил ее руками и крепко прижал к себе.
Не ожидавшая такого поворота, Анюта испуганно охнула, и как загипнотизированный кролик, замерла.
«Глупенькая девочка, мы сейчас во всем разберемся», — едва удержался, чтоб не сказать вслух. Проведя одной рукой по спинке, натянутой, как струна, поднялся вверх и обхватил ее затылок, прочно зафиксировав его.
И только она приоткрыла рот, чтобы выкрикнуть еще какое-нибудь оскорбление, я ворвался в него, как наглый завоеватель. Сладкие, мягкие, чувственные губы оказались бессильны против моего вторжения. Девочка еще попыталась их сжать и вывернуться из моих объятий, но лишь сильней меня раззадорила. Тягаться со мной — это все равно, что с медведем. Я не оставил ей ни малейшего шанса. И я знаю, что так правильно, что это единственный верный шаг. И это понимание растеклось горячей волной по телу, будоража, волнуя кровь и заставляя сердце работать в аварийном режиме.
Остатки разумности улетучились, как эфир, и с наслаждением захватил власть над перепуганной малышкой. По тому, как после первого глубокого проникновения моего языка, она выгнулась, с удвоенным напором накинулся на ее губы. Сминать, втягивать, ласкать, слегка прикусывать — этот сумасшедший танец завоевания кружил голову, опалял дыхание и снова утверждал, что так и нужно. На миг выпустив ее губы, я приник голодным поцелуем к ее нежной шейке. К той самой вожделенной голубой жилке. И моя маленькая преступница откинула голову, шумно выдохнула и снова подставила губы, выпрашивая горячую ласку.