Бледный гость

– Дорогая, это Николас Ревилл, которого судьба привела к нашему крыльцу. Мастер Ревилл – моя дочь Кэйт.
Я хотел было встать, но девушка удержала меня, накрыв мою руку своей.
– Прошу вас, мастер Ревилл, сидите спокойно. Вы крайне измотаны и, вижу, ранены.
– Сам виноват, – промолвил я.
Кэйт поставила поднос на стол, смочила кусок ткани в чаше и принялась стирать запекшуюся кровь с моего лица. Я стойко снес это испытание, хотя, знаете, пожалуй, был бы счастлив сносить его бесконечно.
Покончив с этой процедурой, под пристальным, но одобрительным взглядом отца Кэйт погрузила пальцы в одну из склянок и толстым слоем нанесла мазь на рану, объясняя, что в этом средстве – настойка из листьев подорожника, как раз для заживления порезов и ссадин. Слегка щипало. Но и это я бы согласился терпеть очень, очень долго.
Кажется, ее тонкие пальцы исцеляли одним лишь прикосновением… Я чувствовал тепло, источаемое ее телом… И думал, хлопочет ли она вокруг меня по собственной инициативе или по наказу отца, который, обнаружив меня у дверей своего дома, тотчас послал ее за мазями. Я бы предпочел первое.
– Ну вот и все, – заключила Кэйт.
Я поблагодарил ее, отчаянно соображая, стоит ли сказать что-нибудь эдакое, вроде того, как я блуждал в ночи в поисках гостиницы, но обнаружил своего «Ангела» в ином обличье и в другом месте…
Все же я придержал язык за зубами. Возможно, потому что Филдинг не сводил с нас глаз, хотя и не говорил ни слова. К тому же есть женщины, не восприимчивые к моему остроумию.
– Что ж, я ухожу спать, отец, – промолвила Кэйт. – Не мучай нашего гостя расспросами всю ночь напролет.
Это замечание, по сути довольно дерзкое, даже при обращении к родителю ребенка уже выросшего, было произнесено ласково и воспринято со снисходительной улыбкой.
Когда Кэйт ушла, Филдинг спросил:
– Так на чем мы остановились? Ах да. Я рассказывал вам о вас же. Такие уж у старика причуды, не обессудьте. Есть еще кое-что.
– Еще, сэр?
– Да, мастер Ревилл. Вы родом не из Лондона, но живете там год или около того. Пожалуй, вы откуда-то из западных провинций, более западных, чем Солсбери…
– Из деревни под Бристолем. Живу в Лондоне два года, – заявил я, слегка раздраженный тем, что мой выговор все еще выдает мое происхождение. У Филдинга, безусловно, отменный слух. И проницательный взгляд, и хваткий ум.
– Сегодня вы шли впереди вашей компании, – продолжал он, – рядом с повозкой, груженной реквизитом и костюмами, в которой, возможно, сидели более маститые актеры. Вероятно, вы еще недостаточно опытны или слишком молоды для таких удобств.
– Продолжайте, – усмехнулся я, потягивая сидр.
– Порой вы с трепетом, хотя от тоски и не умираете, вспоминаете ту, что осталась в Лондоне.
Я заерзал в кресле.
– Вас частенько посещают мысли о родителях…
Черт возьми, как он узнал?!
– В частности, о вашем отце, приходском священнике.
Я совершенно растерялся, оказавшись не в состоянии задать вопрос, который и без того был написан у меня на физиономии.
Адам Филдинг, мировой судья, был, несомненно, крайне доволен произведенным им эффектом.
– У вас есть осведомитель? – предположил я с жалкой надеждой в голосе.
Филдинг покачал головой.
– Тогда как? Откуда?!
– Да, мастер Ревилл, удивительная вещь: сколько информации мы выдаем о себе буквально задаром!
– Но я ничего не говорил, почти ничего, ваша милость.
– Это не имеет значения. Позвольте объяснить. Мне уже известно, что вы из слуг лорд-камергера, которые остановились на ночь в гостинице «Ангел». Следовательно, в Солсбери вы должны были добраться днем. Кроме того, я знаком с обычаями бродячих трупп. Костюмы и все прочее перевозятся в повозках, тогда как бедняги актеры ковыляют рядом.
– Об актерах заботятся в последнюю очередь, – согласился я, – наш извозчик не перестает повторять, что люди ходят смотреть не на нас, а на костюмы.
– Поскольку вы молоды, вы шли достаточно быстро. И разумеется, не в одиночестве. Актеры по природе своей не могут без компании. Еще кое-что: ваша обувь покрыта дорожной пылью, тогда как гетры практически чистые, чего не случилось бы, иди вы позади повозки. В этом случае вы были бы покрыты пылью с головы до ног.
– Превосходно, ничего не скажешь, но как насчет моих мыслей?
Филдинг улыбнулся и сделал глоток сидра.
– Вы о женщине, которую вы оставили в Лондоне?
Я кивнул, подумав о распутнице Нэлл.
– Ну, каждый молодой человек, проживший в Лондоне год, непременно обзаводится любовницей – или же с ним что-то не так. А вы, как я могу судить, вполне нормальный юноша, мастер Ревилл.
Был ли это комплимент или легкая насмешка? Я так и не понял.
– Вполне естественно, что, будучи в отъезде, мысленно молодой человек возвращается к своей возлюбленной. С другой стороны, он уже вполне готов к новым похождениям, после столь продолжительного с нею общения. Так что он припоминает ее с грустью, и только.
– Я… Да, вы описали мое состояние весьма точно. – Я действительно не слишком много думал о Нэлл во время нашего трехдневного путешествия из Лондона, и мне стало почти стыдно.
– Я и сам прошел через подобное, – пояснил Филдинг. – Я тоже оставил женщину, когда в первый раз уезжал из города.
– Что с нею стало?
– А… – только и махнул он рукой.
– Вы сказали, мой отец – священник.
– Это так?
Было что-то трогательное в его стремлении оказаться правым и быть признанным таковым.
– Да, вполне, он был священником.
– Был?
– Мои родители погибли во время вспышки чумы… Меня тогда в деревне не было.
– Поэтому вы спаслись.
– Господь спас меня, так бы сказал мой отец. Но как вы догадались о его профессии? Вы должны обладать даром прорицания, не меньше.
– Никакой ворожбы, поверьте. Вы укрепили мою уверенность в правоте своей реакцией. Но еще до того вы сами сказали, что родились в деревне под Бристолем. Вы явно человек образованный, а в деревнях образование получают только дети священников, сквайров или школьных учителей.
– Так почему бы мне не оказаться сыном какого-нибудь учителя?
– Возможно, школьный учитель еще мог бы оказаться вашим отцом, но только не сквайр. Вы уж простите, мастер Ревилл, но сыну человека состоятельного просто не позволят присоединиться к труппе бродячих актеров.
– Это так, – согласился я. – Денег и респектабельности такое ремесло ему не принесет.
– Тогда почему вы за него взялись? – Филдинг поглядел на меня поверх стакана.
– Не знаю. Возможно, единственное тому объяснение – призвание. Так для моего отца призванием была его работа.
Я тут же пожалел о своих словах и благодарил Бога, что никто из труппы их не слышал. Я знал, с каким презрением воспринимаются там подобные сантименты.
– Призвание, однако, не столь высокое, как у вашего отца. Души грешников от вечного пламени вы не спасете, – заметил судья. – И не проведете их по тернистому пути к спасению.
– Пусть этим занимаются другие, вроде тех «Братьев» с рыночной площади. Меня мало заботит, куда направляются люди, – к спасению или прямиком в ад. Это не мое дело.
– Что ж, это вы сейчас так думаете, – загадочно улыбнулся Филдинг.
– Пожалуй, сэр, если вы не возражаете, я пойду в гостиницу к своим приятелям. Не то чтобы они волновались из-за моего отсутствия, но…
– Ну да, они ведь решили, что вы нашли себе на ночь одну из местных шлюх, – усмехнулся судья.
Я слегка покраснел и поднялся из-за стола. Адам Филдинг проводил меня до дверей и напоследок, как положено хозяину, поинтересовался моим самочувствием. Потом объяснил, как добраться до «Ангела», и пожал мне руку.
– Я удивлен, что вы не спросили, куда мы двинемся завтра, – вдруг сказал я. – Или вы уже знаете?
– Знаю, – кивнул судья. – Я сам прибуду туда в назначенный срок.
– В назначенный срок?
– С нетерпением жду новой встречи с вами в канун солнцестояния, мастер Ревилл.