Проданная замуж

До конца того летнего триместра никто не потешался над моим заиканием или одеждой.
Мне было почти одиннадцать лет, и я начала вместе с Меной посещать Форестскую общеобразовательную школу в Хобуше, Уолсолл. В конце летних каникул мать взяла меня на «блошиный рынок», чтобы купить мне форму. Там была палатка, в которой продавали одежду для средней школы. Мне ужасно не понравились эти вещи, потому что от них пахло старьем и плесенью, к тому же за соседним прилавком продавали чудесное мыло и другие ароматные товары — именно их мне хотелось бы купить.
Теперь школа находилась дальше, поэтому, чтобы попасть туда вовремя, мы, как Сайбер и Тара, уходили из дому в восемь часов. Поскольку это означало больше времени вне дома в начале и в конце дня, я была рада удлинившейся прогулке. Однако поскольку большинство новых одноклассников не ходили со мной в младшую школу, уважение, которое я заслужила после случая с ремнем, не перешло со мной в старшие классы, и я снова стала посмешищем, девочкой, которую могли запугивать и обижать все кому не лень.
Но я еще с младшей школы научилась справляться с этим. Я знала, что никто из родственников за меня не заступится, — Мена по-прежнему старалась привлекать к себе как можно меньше внимания, как в школе, так и дома, — поэтому, вместо того чтобы спорить с забияками, я соглашалась с ними: «Моя одежда ужасна, так ведь?» — и они оставляли меня в покое, потому что меня неинтересно было дразнить.
Я была одной из лучших по большинству предметов и хорошо справлялась на уроках. Мне легко давались естественные науки, математика и география, и я по-прежнему читала все, что попадалось в руки. В обеденный перерыв я ходила в библиотеку и засиживалась над любыми приключенческими произведениями, какие только удавалось найти, будь то «Нэнси Дрю» или «Остров Сокровищ». Я также прочитала всю серию книг «Моя непослушная сестренка». То были мои любимые истории, и мне хотелось оказаться на месте девочки-рассказчицы, потому что ее постоянно обнимала мама. Я всегда надеялась, что объятия матери станут мне наградой, но этого так и не произошло. И все же я так радовалась, когда дочитывала книгу до конца, это дарило такое приятное ощущение достижения цели, и мне никогда не приходило в голову, что моя мать должна бы немного больше походить на матерей из этих историй, — я прятала это чувство за удовольствием от прочтения книжки.
В школе никто не интересовался, почему моя мать никогда не приходит на самодеятельные концерты или на открытые уроки, почему она никогда не пишет заявления об освобождении от уроков физкультуры или почему она ни разу не приходила побеседовать с моими учителями. Я избегала уроков физкультуры, так как мать говорила, что у меня кривые ноги и мне не хотелось переодеваться в спортивную одежду, потому что тогда это все заметили бы. Я продолжала пропускать эти уроки, подделывая подпись матери на заявлениях, которые сама же и составляла. Если у нас заменяли урок, что случалось пару раз за триместр, меня могли спросить, почему заявление написано моим почерком, но я отвечала, что мать не умеет писать по-английски. Таре и Мене уже приходилось решать эту проблему, поэтому, когда появилась я, никому, кажется, не было дела до наших домашних порядков. Я постепенно теряла уверенность в себе. Я старалась казаться невидимой, и в школьном дворе, и на уроках это срабатывало. Поскольку я никогда не причиняла беспокойства учителям, меня практически не замечали. Мне удалось проскользнуть через эти годы незаметно.
  8  
   
 
 
То был обычный день. Мать избила меня за то, что роти, которую я готовила ей к ужину, подгорела. Она ударила меня по голове и больно ткнула в спину со словами:
— Думаешь, я буду это есть?
Я принесла ей другую роти, а сама вернулась в кухню и съела подгоревшую, чтобы проучить себя.
Тем вечером я легла спать с головной болью и болью в спине. Я чувствовала себя еще более изнемогшей, чем обычно, хотя следовало бы находиться в радостном предвкушении, потому что через два дня мне должно было исполниться одиннадцать лет. Я лежала на кровати и думала, какое загадаю желание и как зажмурюсь, когда буду проговаривать его про себя, и не стану никому рассказывать, чтобы оно сбылось.
На следующее утро я проснулась поздно, потому что было воскресенье. Я чувствовала себя усталой, спина затекла и болела при каждом движении. Мена встала раньше меня, что случалось очень редко.
— С тобой все в порядке? — спросила она.
— У меня болит спина, — ответила я, ощущая свое тело негнущимся и болезненным.
Тара проснулась и, сидя на постели, протирала глаза. Прошлой ночью она, как обычно, забралась на свою кровать на первом этаже и обнаружила, что Салим ее описал. От души выругав Салима («Не смей больше сидеть на моей кровати, слышишь, я оставлю там привидение! И если зайдешь в мою комнату, оно заберет тебя навсегда, понятно?»), отчего пятилетний мальчик до смерти перепугался, Тара поднялась к нам в спальню. Это означало, что я должна перебираться на кровать к Мене и толкать ее, спящую, чтобы освободить для себя немного места. После того как Тара в своей обычной хамской манере разбудила меня, я плохо спала. Тем не менее я смогла сесть и опустить ноги на пол.
— Что-то ты неважно выглядишь, — сказала Мена.
Я взглянула на сестру и пожала плечами. Потом встала и повернулась спиной, к Мене, чтобы заправить кровать. Расправляя одеяло, я увидела на матрасе большое красное пятно, и в ту же секунду Мена раскрыла от неожиданности рот и вскрикнула:
— Сэм, у тебя кровь идет, у тебя сзади кровь!
Я в ужасе замерла, не зная, откуда могло взяться столько крови. Я подумала, что, если сдвинусь с места, кровь пойдет еще сильнее.
— Дай посмотрю, — сказала Тара, осторожно приподнимая мое платье. — Фу…
— Что там? — спросила я, запаниковав от реакции сестры на что-то, чего я не могла увидеть.
— Тебе не повезло, у тебя начались месячные. Я расскажу маме и Ханиф, — как всегда со злорадством ответила Тара.
— Нет, пожалуйста, не рассказывай! — прошептала я, но Тары уже и след простыл.
— Тебе очень больно? — спросила Мена.
— Нет, — отозвалась я, стараясь не показывать, как болит спина. — Нужна твоя помощь, Мена. Я принесу воды и почищу матрас, но сначала мне нужно переодеться.
Слишком поздно — шаги Тары уже послышались на лестнице. Она ворвалась в комнату, воодушевленная моим несчастьем, — теперь у нее была возможность хоть чем-нибудь заняться.
— Ханиф хочет тебя видеть, она велела тебе спуститься.
— Со мной все нормально, я почищу матрас и переоденусь.
— Она хочет видеть тебя сейчас же.
Я взглянула на Тару, но та подняла брови, словно говоря: «Хочешь, чтобы я спустилась и сказала Ханиф, что ты не придешь?»
— Моя одежда в очень плохом состоянии? — спросила я Мену.
— Да.
— У тебя нет времени переодеваться, иди скорее, — сказала Тара.
Я ужасно себя чувствовала в одежде, залитой кровью. Я ощущала ее запах, спускаясь по лестнице, и это было отвратительно. Я была напугана, но не знала, в чем моя вина.
Когда я спустилась на первый этаж, Ханиф и мать сидели на канапе. Я пристыженно посмотрела на них и уткнулась взглядом в пол.
— Повернись спиной! — крикнула мать.
Я повернулась.
— Иди сюда, — сказала она.
Я подошла к канапе, и она подняла мое платье, одновременно приспустив шальвары. Я стояла молча, боясь, что, если скажу что-нибудь наподобие «почему у меня идет кровь?», мать ударит меня.
— Сучка, у тебя слишком рано начались месячные, тупая сучка.
Я не знала значения слова «месячные». Месячные на пенджаби — ганда капра — означает «время грязной одежды», поэтому у меня в сознании отложилось только слово «грязный».
— Пойди вымойся, а потом я расскажу тебе, что делать, — сказала Ханиф.