Сесквоч

— Почему маленькая Руфь? — как-то спросил Фенберг. Он рассматривал холст, сложив руки на коленях.
— Потому что ребенок может вышибить черта из шара, Майк, — ответил Туберский с кистью во рту.
Туберский действительно был художником от Бога, хотя какое-то мучительное чувство не позволяло ему рисовать последние два месяца.
Он слышал голоса.
И он был должен пятьдесят семь тысяч долларов.
* * *
Фенберг поглубже зарылся в подушки и проспал, казалось, долгие часы. На самом деле спал он всего десять минут. Кровать заскрипела. Туберский осторожно взял брата под мышки и заставил его принять сидячее положение. Фенберг слабо застонал, протестуя, когда Джон надел на него авиационные очки от солнца и включил слепящий верхний свет.
— Ну вот, дорогой. Я приготовил тебе чашку отличного чая, — сказал Туберский, обняв спящего Фенберга за талию. — Осторожно, он горячий. Ну, скажи «о'кей».
— О'кей, — сказал Фенберг, не открывая глаз. Голова его запрокинулась.
Джон, еще до того как стал Джоном, и Майк, который всегда был Майком, в детстве спали вместе. Фенберг проводил воображаемую линию посреди кровати и с соответствующими звуковыми эффектами устанавливал невидимое защитное поле, разделявшее матрас вдоль на две равные части. Это делалось, как утверждал Фенберг, для того, чтобы с хирургической точностью отрезать те части тела Туберского, которые пересекут границу. Но теперь Туберскому был уже тридцать один год, и ему вовсе не хотелось развлекаться.
Туберский сел на кровать рядом с братом и стал устраивался поудобнее. Он установил поднос со своей чашкой чая и сэндвичем, на который ушел почти весь недельный запас обеденного мяса. В 3:25 Туберский еще немного поерзал, поел, и объяснил кое-что Фенбергу. Главным из этого было следующее:
1) Почему его обычно чистая и аккуратно выглаженная белая майка была испачкана кровью.
2) Хорошо, что Фенберг сначала услышит версию Туберского, иначе он может предвзято отнестись к эмоциональным и весьма крайним мнениям жертв и членов их семей.
3) Да, действительно, на маньяках можно было делать деньги.
4) Основанное на вышеупомянутом детальное объяснение того, каким образом Фенберг может войти на первый этаж того, что станет самым большим состоянием века.
5) Почему заем примерно в двенадцать тысяч долларов, равный сумме их совместных сбережений, будет билетом, в котором нуждался Туберский, чтобы дело закрутилось.
6) Что доходы от этого предприятия (Туберский в этом месте понизил голос) будут гораздо больше, чем пятьдесят семь тысяч долларов, необходимых для покрытия имеющихся у него долгов.
7) И что Туберский клянется Богом, держа руку на библии, что вернет деньги в банк до того, как надо будет вносить последний взнос за ранчо, купленное их дорогими усопшими родителями.
Для Фенберга это был ужасный день. Впрочем, как и все остальные. Во-первых, Фенберг бормотал мм-гм, но больше дремал, чем слушал, и ему приходилось переспрашивать. К 4:15 они погасили свет, чай был выпит, сэндвичи съедены, но Туберский все еще говорил, и глаза его сверкали в темноте. Губы быстро двигались, обнажая два ряда прекрасных ровных мелких зубов, и мягкий резонирующий баритон все глубже и глубже погружал Фенберга в сон. Миллионы, миллиарды. Как Трейси любила Туберского. Они могли пить чай и сплетничать часами. Трейси была искусствоведом, и, казалось, у нее было больше общего с Джоном, чем со своим мужем Майком. Туберский держал на коленях обоих детей — своей матери и невестки. Он качал их или носил по дому, держа одного в левой, другого в правой руке. Они были как мягкие, круглые, маленькие розовые чемоданчики.
Впечатление было такое, что Туберский переживает их смерть глубже, чем Фенберг. Фенберг занимался делами. Туберский первые месяцы напивался до безобразия каждый вечер. И когда его не забирала полиция, он возвращался, когда уже было темно, и Фенберг слышал его приглушенные, переворачивающие душу всхлипывания. Фенберг прикусывал губу, чтобы тоже не заплакать. До боли. Фенберг никогда не плакал, хотя всем говорил, что это хорошая терапия.
Он обнял подушку с довольной улыбкой. Опять приближалось время представления «Трейси и бэби Фенберг». На этот раз она была в обтягивающих брюках (у нее были очень красивые ноги) и шла по канату высоко вверху, балансируя ребенком, завернутым в маленькое одеяло. Фенберг смотрел на них со своего места и хотел что-то сказать ей, но она была слишком далеко.
 
Глава V
М. Дж. Беган
На ранчо Фенберга стояло ясное утро. От холодного воздуха небо стало ярко-голубым, как на картинке. Прямо за домом вертикально поднимались гранитные горы. Но такие спорные вопросы, как то, что маньяки были хорошим вложением денег, а также протест против «Багл», отступили на второй план перед эпизодом, происшедшим за завтраком, когда Злючка Джо заставил своей таинственной властью покраснеть Клиффорда.
На самом деле, ничего особенно таинственного в этом не было. Злючка Джо просто говорил «красней», и Клиффорд подчинялся.
Клиффорд был бледным, веснушчатым шестилетним мальчишкой с круглым как сыр лицом. В ответ на эту реплику младший Фенберг набирал воздуха в легкие и сжимал кулаки, изображая сильную вибрацию. Затем лицо его начинало менять цвет. Из алебастрово-белого оно окрашивалось в обычный телесный цвет, потом становилось розовым, темно-розовым, красным, малиновым, фуксиново-красным и в конце концов пурпурным. Обычно эти демонстрации заканчивались тем, что Клиффорда начинало тошнить и он начинал хватать ртом воздух. Он шатался, стараясь не упасть, затем смотрел на улыбающиеся мужские лица и сам робко улыбался, довольный всеобщим вниманием. Только в то утро Клиффорд перегнул палку и дошел до черно-голубого цвета. Он стал бы оливковым, если бы не потерял сознание.
Туберский и Злючка Джо ели завтрак и читали. Они не обращали никакого внимания на Клиффорда, который без сознания растянулся на полу в нескольких футах от них.
Фенберг с блокнотом в руке подошел к стойке. Он сосредоточенно набирал воду для чая, когда случайно взглянул вниз. И тут он обнаружил распростертого на полу ребенка, которого столько лет растил.
— Черт! — вскрикнул Фенберг и в три больших шага оказался рядом с мальчиком. — Что, во имя всего святого, произошло?
Туберский и Злючка Джо хрустели хлопьями и только пожали плечами. Клиффорд не дышал.
— Черт побери, я не могу найти пульс! — Майкл опустил голову ребенка вниз и открыл шкаф под раковиной. Он быстро отвернул крышку флакона с очистителем, разведенным на нашатырном спирте.
— Что ты собираешься делать? — спросил Злючка Джо, ложка застыла на полпути. Джо был сложен как молодой Кирк Дуглас. Твердо сжатые зубы, подбородок с ямочкой, тело боксера-профессионала, заметная внутренняя злость. Он щеголял прической под какаду, с серьгой в ухе, широкими штанами под Ральфа Лорана со складками спереди и черной майкой, на которой был изображен фюрер в облегающих кожаных штанах, модной рваной рубахе и с яркой электрогитарой. На рубашке было надпись: АДОЛЬФ ГИТЛЕР, 1939–1945 — ЕВРОПЕЙСКИЙ ТУР.
— Дай ему понюхать это, чтобы он пришел в себя, — хрипло сказал Фенберг, поддерживая голову Клиффа.
— Может, я лучше подержу? — спросил Джо.
— Нет.
Почувствовав запах, Клифф скорчил ужасную морду и быстро пришел в себя. Он был ошеломлен и плакал. Он сказал, что ему не понравилось падать в обморок. В то утро Фенберг потратил целый час, держа брата на руках, качая его и пытаясь уверить, что тот не умер и не вернулся каким-то другим мальчиком («Спасибо тебе, Джон, за твои истории о реинкарнации»).
Соломонова справедливость была быстро восстановлена. Они обменялись тумаками. Фенберг, как всегда, легко справился с тринадцатилетним в первом же раунде. Рубашка с Гитлером была конфискована, и Джо, который уже заслужил более серьезное заключение, чем Чарльз Мэнсон, был наказан дополнительными часами работы на ранчо. Сорная трава. О Господи, только не сорная трава.