Кукольный загробный мир (СИ)
Итак, математическая вероятность этого события… события вероятность… вероят…
Мысль закончить не удалось. Маленький режиссер запустил ленту с очередным своим фильмом.
* * *На столе стояла стопка с холодной прозрачной жидкостью внутри. Жидкость была в чем-то волшебна, но пока неприкасаема. Кирилл уже несколько раз протягивал к ней руку и столько же раз одергивал ее назад, хмурясь собственным мыслям. Настенные часы издавали назойливое тиканье. Там две стрелки, одна дурнее другой, бессмысленно вращались вокруг заданной точки пространства. Они, наивные, полагали, что, совершив миллион оборотов, на миллион первом вдруг сорвутся с оси и обретут свободу. Впрочем, даже этим стрелкам никто не вправе запретить мечтать о свободе. Кирилл знал, что его жизнь летит вот так же по инерции, как камень в пустоте, брошенный туда еще при его рождении. За окном середина октября, идет снег, который ошибся месяцем, и еще поздний вечер, покровитель творящегося под небом безобразия. В свете уличных фонарей снежинки кружились мерцающими хороводами, медленно падая из прекрасных облаков в дорожную грязь. Так низко пав, они отчаивались в собственном существовании и умирали. Да… смерть! Есть ли в жизни хоть что-то более прекрасное?
Кто-то сказал, что можно до бесконечности смотреть на три вещи: на пламя огня, на бегущую воду и… (здесь обычно рассказчик делает паузу и добавляет что-нибудь личное: кто аквариум с рыбками, кто образ любимой, кто фильм какой-нибудь). Для Кирилла этой третьей вещью являлся именно снег, и именно падающий во взволнованном свете фонарей. В тайне от всего человечества он вел дневник, куда пару раз в неделю записывал свои сокровенные думы. Вот и сейчас он открыл пухлую тетрадь, покрутил ручку меж пальцев и, уверенный, что мысли пришли ему из мудрого космоса, принялся их излагать:
«Сегодня 16 октября 1985-го года. Жизнь — полный отстой!
Утверждаю это как специалист высочайшей категории.
Сейчас вечер, солнце уже не видно. Ночь грядет! Уроки сделал кое-как, еще это проклятое сочинение по литературе… Написать бы хоть раз в сочинении то, что ты на самом деле думаешь. Литераторша бы грохнулась со стула! Некто из великих сказал, что своим отсутствием солнце украшает праздник ночи. Только кто? Может, я и сказал, не помню. Да, еще по математике четверку вчера получил. Я! По математике! Четверку! Позор! Лучший из миров — это тот, которого не существует (лемма, не требующая доказательств).
Жизнь научила меня двум вещам. Первое: окружающие люди хуже, чем ты о них думаешь. Второе: окружающие люди умнее, чем ты о них думаешь. Несколько раз убеждался на практике в справедливости изложенных мыслей. Э-эх! Легкий бред, как легкий наркотик, — почти безвреден.
Сдохнуть, что ли, для разнообразия ощущений?
Ладно, хватит блистать фантомным остроумием. Заканчиваю. Кстати, я говорил, что жизнь — полный отстой?
Ах, да, говорил. В самом начале.
Увидимся, братья по разуму».
Кирилл иногда мечтал, что став шестидесятилетним дедушкой с отвисшими усами и пикантным пивным животиком, он, сидя у готического камина, когда-нибудь будет перечитывать свой дневник и… И что?
Да ничего.
Потом рука потянулась к стопке. С мыслью «двум отходнякам не бывать, а одного не миновать» он опрокинул жидкость внутрь себя. Зря думал, что она волшебная. Оказалось, самый настоящий колдовской эликсир. Пришла горечь, жжение в горле. Лишь потом тело обмякло и в пустоте вселенной появился неуловимый призрачный смысл.
* * *Утро пришло с востока, как будто его навеяло не прекращающимся ни на минуту порывистым восточным ветром. Трехэтажное здание школы медленно оживало. Во всех окнах поочередно зажигался свет, неумело помогая восходящему солнцу прогонять остатки омертвелого сумрака. Жизнь, сопровождаемая многочисленными возгласами учащихся, вновь забурлила повседневной суетой. Каждое утро к школе шел прилив человеческих тел с мелькающими синими волнами ученической формы, а вечером — отлив и тишина… В следующие дни снова — прилив, отлив, прилив, отлив… Таким образом, сложился целый природный цикл, по которому можно было чуть ли не сверять часы.
Алексей вальяжно вышагивал по коридору с черным дипломатом в руке, настроение у него было превосходное — как обычно. Если б не действующие на нервы младшеклассники, что вечно норовили сбить его с истинного пути, то сегодняшнее утро вообще бы приблизилось к идеальному. Тут от одной двери к другой пробежала шумная толпа первоклашек, на миг показавшаяся полчищем каких-то гномов. Одень сейчас на них остроконечные колпаки и дай в руки копья — забьют насмерть не задумываясь.
— Так, первый «б», ведем себя прилично! — строго произнесла Галина Дмитриевна.
С легким раздражением Алексей взял за плечи налетевшего на него рыжеволосого гнома и молча переставил его на другое место. Разговаривал с низшими созданиями он в крайне редких случаях. Рыжий принял это как вызов и погрозил маленьким кулачком, затем пнул пустой воздух и скрылся за ближайшей дверью, рассказывая своей орде об эпическом бое с великаном.
— Парадокс!
Алексей обернулся. Ватрушев встречал его рассеянной физиономией и нелепо разведенными руками.
— Ну ты чего, в самом деле! Мы вас с Диким весь вечер ждали! Из-за вас матч, прочим между, продули! А следующий футбол — только весной. Снег уже! — Ватрушев нехотя пожал ему руку, всем видом показывая, что рукопожатия тот сегодня явно недостоин.
— Косяк за нами, не спорю. Представь, прихожу к Дикому, а он, паразит такой заразный, сидит и кофию пьет. Короче, меня тоже споил. Слабость, признаю. Ты же знаешь, эта заграничная кофия хуже алкоголизма.
В этот момент рядом проходила Инесса Павловна, литераторша и классный руководитель двух незадачливых футболистов. Ее звонкий, издевающийся над слухом голос был бы прекрасно слышен и за километр, а тут, вблизи, он вообще подавлял любые другие звуки и заставил обоих слегка вздрогнуть:
— Парадов, в твоем возрасте пора уже знать, что слово «кофе» не склоняется.
Алексей редко думал над ответом больше двух секунд:
— Инесса Павловна, наш русский язык настолько велик и могуч, что с легкостью склонит кого угодно.
Литераторша никогда не находила сопоставимых афоризмов на его космические шутки, поэтому решила промолчать. Потом вдруг остановилась, обернулась и, сделав голос на полтона ниже, спросила:
— Кстати, вы Миревича не видели? Вчера его весь день в школе не было.
— Сейчас выясним, — Алексей заглянул в свой класс: — Эй, многоклеточные, Карабаса никто не видел? — И, не дожидаясь ответа, резко сменил тему: — Боцман! Держи сундук с сокровищами! На парту мне кинь.
В следующий миг прямо над партами полетел его модный дипломат, медленно вращаясь в воздухе. Анвольская от неожиданности вскрикнула и пригнула голову. Несчастный Бомцаев кое-как умудрился его схватить, чуть не навернувшись на пол с ценным грузом, и аккуратно положил куда следует.
— Парадокс! Ты сам псих, сын еще двух психов и внук целых четырех! — съязвила Анвольская, уверенная, что словесный яд достиг цели.
— Действительно, а если б в окно попал? — вторила ей Хрумичева, сидящая, кстати, возле того самого окна.
Алексей не счел нужным отвечать, не спеша продвигаясь на свои любимые задние ряды.
— Васильева сегодня не будет, можешь садиться на его парту, если хочешь, — услужливо бросил кто-то из парней.
— Сидят простолюдины, а короли… — Алексей занял аж два стула, развесив на них руки. — Короли — они восседают!
Почти весь класс был в полном составе за исключением, наверное, нескольких человек. Девчонки, самые неупокоенные создания, постоянно переговаривались, переглядывались, перешептывались. Их короткие смешки взрывали воздух по поводу любой спонтанно изреченной глупости. Парни вели себя порассудительней: кто перечитывал учебник, кто гипнотизировал взглядом стены, кто просто дремал, уткнувшись головой в сплетение рук. Задумчиво покусывал нижнюю губу Олег Марианов, самый толстый из девятого «а», из-за своей излишней полноты он, сидя на уроке, даже стеснялся поворачиваться по сторонам, так как стул под ним постоянно скрипел. А язвительные подколы по этому поводу не прекращались. Однажды кто-то из класса напрямую спросил его: «Марианов, а чего ты таким пухлым стал? Раньше, вроде, нормальным был». Олег, улыбнувшись, ответил: «А ты слышал, что наша вселенная расширяется? Вот и я расширяюсь вместе с ней». Вообще-то, тяжко бывает таким по жизни. И даже самоирония, лихо завязанная на целую вселенную, не спасала Марианова от многих душевных скорбей.