Кукольный загробный мир (СИ)
— Почему, я могу забить, — подал голос Парадов. Потом отправил две охапки салата себе в рот и, дирижируя вилкой в воздухе, добавил невзначай: — Правда, не гвоздь. И не в стенку.
Именинница вновь привлекла к себе внимание постукиванием вилкой о бокал:
— Народ, а чего мы без музыки сидим? Выключайте этот ящик, у нас новый японский магнитофон есть. «Sharp», слышали такую фирму?
— Не, я на советском гоняю, — сказал Неволин. — «Вега». А давайте «Землян» поставим!
— Лучше Валерия Леонтьева, — возразила Хрумичева и мечтательно заулыбалась.
Ватрушев посмотрел на них как на неандертальцев:
— Какой еще Леонтьев? Какие «Земляне»? Восемьдесят шестой год на носу, а не знаете, что продвинутые люди слушают! Ставьте мой подарок.
— Действительно, — повеселевшим от хмели голосом произнесла Анвольская и принялась распаковывать один из многих свертков. — Так, так.
На подаренной кассете было каллиграфически написано три слова: Bad Boys Blue. Когда заиграла музыка, гости притихли и замерли. Необычная для слуха мелодия наполнила все пространство квартиры, мягкий голос Тревора Тейлора запел на английском языке чувственно и пронизывающе. Красивая, почти химерическая инструментальная аранжировка производила какое-то колдовское действие. Через пару минут никто уже не сидел на месте, все танцевали, на ходу придумывая разные движения. Анвольская в своем волшебном платье порхала в центре зала и центре общего внимания. Парадов поднял обе руки вверх и сжатыми кулаками толкал куда-то небо. Кажется, вечер удался…
Потом поставили другую кассету, где присутствовали медленные лирические композиции. Стас понял, что это его последний шанс: или сейчас, или, возможно, никогда. Он подошел к Латашиной, к счастью, еще не занятой, и учтиво кашлянул:
— Тебя можно пригласить?
Ее глаза чуть шире приоткрылись, в них читалось легкое изумление, словно она ждала кого-то другого, из своих мечтаний… Так неужели та далекая улыбка была все же не в его адрес? Стас приуныл, но терпеливо ждал ответа. Даша молча встала, неуверенно протягивая руки. И тут он впервые почувствовал касание ее тела, голова слегка закружилась, чему он был больше удивлен, чем обрадован: уж сколько раз ему доводилось танцевать медляки с разными девками, но все это прежде казалось лишь какой-то игрой во взрослую жизнь. Она отвернула голову, то ли не желая, то ли не зная, о чем говорить. Они медленно кружили по покрытому линолеумом полу, плыли вращаясь, как две отлитые вместе статуэтки. На протяжении всего танца он тоже ни о чем ее не спросил. Все приходящие на ум мысли казались либо глупостью, либо занудством. Потом пришлось танцевать с Анвольской: та чуть не силой принудила к этому ритуальному для ее праздника действу каждого из парней. Далее вновь заиграла ритмичная музыка, явно не располагающая к лирике.
Карэн Исламов весь вечер пребывал в молчании: сначала задумчиво сидел, затем задумчиво танцевал, не выражая ярких эмоций. Теперь вот снова уселся на мягкий диван.
— Карэнчик, труженик ты наш умственного труда, ну скажи чего-нибудь, — попросила Анвольская. — О чем вообще отличники меж собой разговаривают, когда отдыхают? Цитируют мудрецов?
Исламов пожал плечами, в его обрамленном чернотой волос лице присутствовали грубоватые воинственные черты, возможно, унаследованные от далеких предков. Не исключено, он был бы отличной парой для восточной красавицы Саудовской.
— Да ни о чем особом.
Алексей подошел и присел рядом на диван:
— Хоть я и не отличник, но тоже знаю изречения мудрецов. Вот что сказал однажды Конфуций? — после этой фразы все напряглись, ожидая очередного подвоха. — Конфуций сказал, что квадратная свинья в треугольное отверстие ну никак не пролезет! Гениально, правда?
Парадов не разочаровал, его природная дурь многим казалась забавной. Девки переглядывались, качали головами и улыбались. Потом инициативу разговора попыталась перенять Хрумичева:
— Сейчас совсем не те времена. Раньше советская молодежь организовывала литературные вечера, а не эти глупые дискотеки. Декламировали стихи, прозу. Вот скажи, Андрей, — обратилась она к Неволину, — у тебя есть любимый поэт?
— Ну… Пушкин, наверное.
— Ага. Это потому, что кроме Пушкина вы ничего всерьез и не читали.
— Неправда ваша, — вставил свое мнение Стас, — я как-то с Пастернаком знакомился. Местами он сложно и заумно пишет, но в целом ничего.
— А ты, Леша, как к поэзии относишься? — Галина повернулась к Парадову.
Ох, зря она его об этом спросила, потом пришлось пожалеть. Но сожаление появится парой минут спустя, а пока Алексей напустил на себя серьезный драматический вид, небрежным движением поправил свой новенький пиджак и задумчиво произнес:
— У меня даже стих любимый имеется. Правда, не помню автора.
— Леш, почитай, пожалуйста. А мы вместе уже и вспомним.
Парадов стал серьезен как никогда, в его глазах даже появилась матовая лирическая поволока:
— Вот вслушайтесь, как это глубоко звучит: «Одеяло убежало, убежала простыня», — он повернулся к имениннице и с протянутой вверх рукой закончил эпическую строфу, — «и подушка как лягушка ускакала от меня!» Здорово, правда?
Лена схватилась за голову:
— Ну это же Парадов! Вы его за столько лет не изучили, что ли?
После данного легкого эксцесса желание заниматься поэзией у всех отпало само собой. Еще немного послушали музыку и принялись расходиться. Первым ушел Исламов, потом Неволин, засобирался и Алексей. Тут Анвольская подбежала к нему, помогая в ворохе одежды отыскать куртку:
— Вам же с Галей по пути? Проводишь, а то темно уже?
Подошла и сама Галина, сияющая непонятной радостью. Вина, наверное, слишком много выпила. Парадов равнодушно кивнул и произнес:
— Хрумичева, учти, если вздумаешь по пути приставать ко мне с сексуальными домогательствами, я буду громко кричать и звать на помощь! Уяснила?
— Ладно, уяснила.
Стас несмело подошел к Дарье:
— Может… тебя тоже проводить? Ну… если ты не против.
— Не против! Не против! — ответила за нее именинница. — Еще как не против.
Они долго шли под прогнувшимся ночным небом. Звезды-альбиносы, лишенные цвета и индивидуальности, следили за ними, мерцая своими координатами, которые изящно называются эфемеридами. Уличные фонари врывались в сумрак конусообразными струями электрического освещения, и эти белые колпаки, как памятники исчезнувшего дня, расставленные по обе стороны дороги, немного согревали охлажденный взор. Ночь по своей структуре обладала внутренней романтикой, даруя ее скользящим внизу людям. Даже если люди не верили в ее черную магию, шли, укутавшись в суетные мысли, и ничего вокруг не замечали.
— А ты из какого города приехала? — спросил Стас.
— Не из какого, я здесь родилась. Просто в другой школе училась, — Дарья не поворачивалась, двигалась рядом с ним, уткнув взор в протоптанные снежные тропинки, и по тону ее голоса было совершенно не понять, насколько она вообще заинтересована в беседе.
— Да… — Стас не думал, что начавшийся разговор так скоропостижно закончится.
О чем еще спросить? О чем вообще разговаривают с малознакомыми девушками? Литарский поражался сам себе: с одноклассницами он мог непринужденно болтать на любые темы, которые рано или поздно сводились либо к юмору, либо к очередной пошлости. А здесь как язык онемел. Поговорить о шмотках? Он в этом совершенно не разбирается. О фильмах? Как-то слишком уж ожидаемо. О школьных уроках? Слишком скучно. Он посмотрел вверх на спасительное сияние звезд.
— Скажи, а ты веришь в инопланетян? — вот, родилось наконец.
— О-ох, — Даша вздохнула, будто ее попросили решить трудную головоломку. — Лишь бы войны с ними не было, а так — пусть себе летают.
— Разумно. Но я не думаю, чтоб высокоразвитые существа преодолевали сотни парсеков с целью развязать войну. В диких западных кинолентах эта тема иногда проскальзывает. Контакт — это прежде всего обмен знаниями, культурой.