Метрополис. Индийская гробница (Романы)

— А женщина? — спросила Ирен.
— Не беспокойтесь, сударыня. Она дойдет до своей цели. Нет надобности подгонять ее; она поставит свою ногу в назначенный ей след.
— Я не знаю, что вы хотите этим сказать, — начал Брингер.
— Рискуя навлечь ваше неудовольствие, я все же должен заметить, что вы не имеете ни малейшего права быть судьей и палачом человека, находящегося в вашей власти. Даже убийце дают возможность защищать себя. Должен вам сказать, что я сейчас больше чем когда-либо решился защищать эту женщину, если ее бедная душа не находит к вам доступа…
— Вы говорите очень хорошо и слушать вас составляет истинное удовольствие. Но позвольте мне один вопрос; говорили ли бы вы так же, если дело касалось вашей супруги? Простите, я вовсе не желал вас оскорблять, — прибавил он, заметя жест Ирен.
— я хочу лишь знать, может ли изменник и неверная жена найти место в вашем сердце?
— Нет!.. — отвечали одновременно муж и жена.
— Благодарю вас! Это все, что я хотел знать.
— Но это не меняет европейской морали; потерпевший не может быть судьёй — воскликнул Брингер.
— Раджа усмехнулся.
— Да я-то не европеец… и разрешите в данном случае прибавить — к счастью. Во мне таился голод, — голод тигра. Теперь голод этот утолен.
— Но если это правда, — возразила Ирен, — то простите этой женщине. Ни одно благородное животное не рвет добычи, после того, как насытится.
— Я даю вам слово, что ничего не предприму, что могло бы носить характер угрозы. Этого и не нужно. Достаточно того, что я ничего противного не сделаю…
— Я не понимаю…
— Не приходилось ли вам слышать, что люди, боясь смерти, кончают с собой? — спросил раджа. — Впрочем, прекратимте этот грустный разговор. Если вам угодно, то я дам знак, чтобы приступили к фокусам.
— Пожалуйста.
— Раджа хлопнул в ладоши.
Раздалась музыка, странная и дикая, не громкая, но настойчивая. Из-за пальмовых дерев вышел индус, чье высохшее тело было опоясано каким-то белым платком.
Индус начал свое представление так торжественно, словно он был жрец и совершал богослужение. В сущности, все, что он делал, было обычным фокусничеством: он ел гвозди и стекло, выплевывал огонь или вытаскивал изо рта бесконечную бумажную ленту, жег себя огнем факела, не испытывая физической боли и наконец, исполнил танец с факелами в темном зале с погашенным светом.
— Это в сущности, красиво, — заметил раджа, обращаясь к Ирен. — Жаль только, что его тень танцует лучше, чем он. Но это общий удел всех их. Его нельзя винить за это.
Что касается меня, — возразила Ирен, — то во мне фокусники находят благодарного зрителя. Я верю всему, что они делают и не ищу объяснения. Я точно в сказке. Я усыпляю на это время свой разум. Знаю, что достаточно приотворить лишь одну дверцу, чтобы добраться до следов секрета, но я не хочу ее открывать. То, что находится за дверью, наверное, и наполовину не так хорошо, как это…
— Радует меня, что вас это забавляет. Но вот, и получше номер. Этот старик совсем особое существо: ему нельзя приказывать. С ним приходится обращаться как с высоким господином. Когда же он в хорошем настроении, тогда он несравненен.
Упомянутый раджей старик-индус тем временем уселся на пол, с таким видом, как будто кроме него тут никого не было, он поставил перед собою цветочный горшок и напевая что-то, стал наполнять его черной землей, которая будто струилась из его пальцев. Затем откуда то, с воздуха, схватил зернышко, которое сунул в землю. Отодвинул от себя горшок и пристально воззрился на него. Он прищурил глаза; напев рос с каждым дыханием. Секунды тянулись и казались минутами.
Вдруг он смолк. Только глаза выпучивались все больше и больше.
— Смотри, — вскрикнула Ирен, и сама же зажала себе рот рукой, как будто желая словить вырвавшееся слово.
Из земли в горшке подымалось и росло растение — стебелек, ветви, почки, листья и наконец в концах ветвей — белые цветы. Душистая волна лилась от них.
— Апельсиновые цветы, — прошептала Ирен.
Лепестки осыпались, падая на пол как снежинки. Рос плод, увеличивался, делался зеленым шаром, под его тяжестью гнулись ветви. Темная зелень плода понемногу стала превращаться в золото. В конце концов, на каждой ветке висело по золотистому плоду.
Фокусник сорвал лучший плод и бросил апельсин по направлению к Ирен. Она поймала плод и понюхала его сладкий, нежный аромат.
Когда она подняла глаза, то старик сидел на своем месте, неподвижно. Горшок перед ним был пуст.
Ирен захотелось передать апельсин своему мужу — его не было в ее руке.
Раджа засмеялся.
— Вот вам Индия. Ее лучшие плоды — тают в воздухе, когда хочешь ими полакомиться. Но смотрите дальше. Старик сегодня в Духе.
За спиной фокусника стоял откуда-то появившийся мальчик. Старик взял лежавшую на полу бамбуковую жердь и поставил ее стоймя по середине сцены, так что верхний ее конец затерялся меж висевших ламп. Он испустил какой-то звук, напоминавший крик водяной птицы. Он выпустил жердь из рук, и она осталось стоять.
С ловкостью молодой обезьяны полез мальчик по гнущейся жерди наверх, пока не пропал из виду, достигнув уровня ламп.
Фокусник посмотрел вверх, пробормотал что то, и тоже полез вверх, за мальчиком.
— Откуда он взял нож? — спросила Ирен. — У него в зубах нож!
— У них, кажется, в собственной шкуре карманы, — ответил раджа.
Наверху, под куполом, но тьме, послышались гневные крики, перемешанные с безумными воплями о помощи. Казалось, точно два демона преследуют друг друга вод потолком. Крики то приближались, то отдалялись, и закончились наконец диким, отчаянным воплем, покрытым победным, воем преследователя…
На некоторое время все стихло. Никто не шевелился. Жердь стояла посреди сцены, свободно и призрачно. Лампа бросала яркое пятно света к самому подножью жерди.
На это пятно внезапно упала с вышины окровавленная рука, которой следовала отрезанная нога, блестевшая линией среза. Другая рука упала, еще одна нога. Потом — тело. Наконец — голова. Глаза мальчика смотрели остекленевшим взглядом.
— Он тонко знает дело, — заметил раджа.
Ирен не отвечала, она дрожала. Мира съежилась в комочек и заглушала рыдания своими маленькими ручонками.
С неописуемо зверской улыбкой посмотрел раджа на девочку.
— Вы позволите, — произнес он, вынимая папиросу.
Ирен не могла ему ответить.
Он предложил папиросу Брингеру. Тот отказался. Взгляды их скрестились.
— Вы не курите? Тогда я должен быть осторожным, — произнес раджа улыбаясь.
— Я думаю, что вам этого не требуется?
— Осторожность никогда не лишняя!
Разговор оборвался. По жерди слез вниз старик. За его спиной висела большая, низкая бамбуковая корзина. Он наклонился, собрал части тела в корзину и захлопнул крышку. Потом потряс ее, точно просеивая что-то и мурлыча себе под нос. Наконец он удовлетворенно хмыкнул, поставил корзину на пол, поднял крышку и выпустил из неё мальчика, здорового и невредимого, который, улыбаясь, выскочил из корзины. Вслед за тем он показал внутренность корзины— она была пуста.
При звуках музыки невидимых инструментов оба скрылись, забрав с собой свои принадлежности.
— Рамигани! Танцовщиц!
Музыка прекратилась. Из-за живой изгороди вышли три девушки, молодые и нежные, имея только легкую ткань вокруг бедер. На ногах блестели браслеты и светились украшения, покрывающие маленькие, круглые груди.
Им следовал мужчина с корзиной и дудочкой. Он уселся в стороне, поставил корзину и приложил свирель к губам.
При первых скорбных звуках свирели, сверху упал на танцовщиц яркий сноп света. Они не шевелились. Звук свирели то утихал, то усиливался. В ее тонах не было ни мелодии, ни ритма. Казалось, что играющий ищет и не находит нужного ему мотива.
Вдруг, перед танцовщицами, залитыми ярким светом, мелькнула какая-то чуждая тень.
Из открытой корзины выползла змея и подняла голову перед ними. За ее треугольной головой надувалась шея.