Жена изменника

Поставив стул с узкой спинкой под самым карнизом, Марта забралась на него и стала выметать сор из водосточного желоба, с яростью орудуя метлой и перебирая в уме варианты ответов, которые она могла, нет, должна была дать Томасу. Остроконечные ломкие листья, из которых выскакивали пауки и мыши, летели вниз шуршащим дождем и падали на землю, как осколки тонкого стекла. Уилл принялся раскидывать их по только что подметенному подворью, швыряя и пиная на ветру. Марта как раз собиралась его прогнать, когда мальчишка заговорил первый:
— Ты с кем это разговариваешь?
Он подошел к ее стулу и вытянул шею, чтобы разглядеть, что лежит на крыше. И по выражению его лица она поняла, что говорит сама с собой.
— С мышами, — ответила она, разозлившись не на шутку, и так ткнула в желоб метлой, что ручка разломалась пополам. — Ну вот что из-за тебя получилось, — пробормотала она, спустившись со стула.
Уилл тут же отступил назад, спрятав руки за спину и в страхе вытаращив глаза, точно это он сломал метлу. При виде его испуганного лица Марта смягчилась:
— Правда, вряд ли ты сможешь ее починить.
Уилл замотал головой, а она, испугавшись, что он вот-вот заплачет, спросила:
— Ты когда-нибудь видел волчий мех?
С этими словами она вынула из-под передника кусочек подшерстка и протянула мальчику, который с удивлением на нее посмотрел, осторожно погладил мех пальцем и спросил:
— Значит, Томас его убьет?
Он перестал ерзать и вертеться, а в его взгляде чувствовалось сомнение.
— Он постарается, — ответила Марта, кивнув, чтобы придать уверенности своим словам.
— А если у него не получится? — прошептал мальчик.
Его лицо вновь исказилось от страха, а брови насупились.
— Тогда, — сказала она с мрачным видом, проведя рукой по его кудряшкам, — нам придется очень быстро бегать.
Уголки ее губ, сначала опущенные книзу, поползли вверх в дразнящей улыбке, и мальчик, словно избавляясь от страха, кинулся с гиканьем расшвыривать по двору прошлогодние листья.
Наблюдая, как он носится взад-вперед, Марта вдруг почувствовала страшную усталость, и если у нее в душе и оставалась какая-то злость, то она полностью улетучилась под тяжестью работы, которую, как будто в наказание, она взвалила на свои плечи. Марта села на стул и поднесла к носу кусочек меха. Вдохнула волчий запах — запах бесконечных скитаний по темным полям и призрачным болотам, сквозь ворота косого сумеречного света, запах едкий и сокровенный, рассказывающий о яростном сопротивлении обреченной жертвы и столь же сильном влечении к совокуплению. Ей в голову пришли непрошеные мысли об упрямом Томасе, и пальцы ее разжались, дав ветру унести клочок меха во двор, где он и исчез, смешавшись с листвой.
Награда выросла до семидесяти шиллингов за каждого волка, и Пейшенс согласилась продать Томасу для ловушки самую маленькую из овечек. Марта забрала курицу, все еще взъерошенную и неспокойную после ночи на открытом воздухе, и посадила назад в курятник. Так мужчины обычно ведут себя с женщинами, думала Марта, наблюдая, как курица усаживается поглубже в солому. Невзрачные и сварливые, такие как она сама, заменяются другими, более кроткими и привлекательными.
Ночью прошел сильный ливень. А с ним вместе прилетел холодный ветер, обдувавший крышу и царапавший по ней голыми ветками. Поутру ветер стих, оставив в каждой ямке лужицы с зеленой пыльцой. Ранние почки, вырванные бурей, плавали, как плоты, в этих малюсеньких океанах, совершая удивительные кружения и развороты в бушующих волнах.
Из открытого окна большой комнаты Марта смотрела, как Томас стоит во дворе и поглядывает на небо, — может, из туч, нависших над крышей, опять пойдет дождь. Она знала, что он размышляет, как получше устроить ловушку с овечкой. Из зловонного ведра он снова разбросал требуху по дорожке к загону и, чтобы скрыть собственный запах, обтер дверцу сочащимися внутренностями.
На веревке он вывел упирающуюся и блеющую овцу, которая дико озиралась, почуяв медный запах крови, и привязал ее к столбику внутри загона. У бедного создания шерсть все еще торчала клочьями, потому что братья-барашки от голода и холода частично сгрызли ее со спины животного прошедшей суровой зимой. Однако овечка была шумная и оживленная, вполне годная, чтобы привлечь волков, если они еще не перешли на какое-нибудь другое поле.
Пейшенс тоже вышла во двор и внимательно следила за Томасом. Каждое ее движение свидетельствовало об опасениях, связанных с возможной потерей драгоценной овечки. Она сурово окликнула Уилла, который зашел вслед за Томасом внутрь клети. Мальчик смеялся, пребывая в лихорадочном возбуждении от мысли, что волки придут к самой двери их дома. Ткнув палкой в овцу, Уилл отчаянно закричал:
— Можно и мне убить волков, Томас?
Томас покачал головой и, выведя расстроенного мальчишку, осторожно приладил к дверце веревку. Довольный своей работой, он вернулся к дому. Ему надо взять ружье и одеяла, чтобы не замерзнуть долгой ночью, подумала Марта. Она слышала, как Джон шуршит на сеновале, радостно предвкушая поимку волков и напевая какую-то гнусную кабацкую песню с двусмысленными, непристойными словами.
Томас предостерегающе свистнул, чтобы Джон пел потише, и взглянул на открытое окно. Увидев стоящую без движения и глядящую на него Марту, он вздрогнул. Она же быстро закрыла раму, но продолжала наблюдать за ним сквозь небольшие освинцованные стекла. На дворе под окном виднелась темная взъерошенная ворона, сидящая на последнем снежном островке и клюющая все еще красные пятнышки крови от наживки.
Вдруг почти неосознанно Марта вообразила себе бесшумных хищников с лязгающими зубами, и тогда ее голова невольно отпрянула назад, а руки ухватились за раму. Томас, почувствовав ее волнение даже через стекло, обернулся, но увидел лишь мокрый сверкающий двор, в котором отражался свет уходящего дня.
Во время ужина, машинально разливая по мискам суп, Марта чувствовала, что Томас за ней наблюдает. Ее всегда такие четкие движения, собранные и уверенные, стали вдруг растерянными и бестолковыми. Даже когда Джоанна перевернула миску — а в подобных случаях Марта всегда ворчала на детей, — она лишь почувствовала еще большую подавленность и без слов вытерла тряпкой стол.
Не успело семейство выскоблить остатки супа из своих мисок, как Марта, резко поднявшись, подошла к закрытому окну. Она раздвинула шторы и выглянула в черное пространство двора. Овечка больше не блеяла, и, кроме потрескивания углей в затухающем очаге, не было слышно ни звука.
Пейшенс, испуганная и взволнованная, взяла Уилла и Джоанну за руки и отправилась спать. Вскоре и мужчины ушли в сторону хлева. А Марта быстро убрала со стола и, затушив свечи, уселась у окна сторожить. Сначала она следила за рассеянным сиянием свечи в жестяном фонаре на сеновале, но потом, когда мужчины устроились, фонарь тоже потух. Встав на цыпочки, Марта оперлась локтями на подоконник и выгнула шею, наблюдая за облаками, поднимающимися все выше и выше к самому потолку небес. Через пелену ночных испарений свет серебристой луны казался тусклым, точно пламя, на которое смотришь сквозь закопченное стекло. Холодный вечерний ветер дул порывами с запада, оттуда, где рос лесной папоротник-орляк, а потому она знала, что если волки придут, то, несмотря на открытую раму, им ее не учуять. Вдруг позади себя она услышала шорох и, обернувшись, увидела, как Уильям крадучись пробирается вдоль стены к выходу с вытянутой вперед рукой, точно собирается открыть дверь. Ее взгляд остановил мальчика — он отдернул руку, но с места не сошел и с вызовом взглянул на нее. Марта покачала головой, предостерегающе посмотрела на него и указала на дверь спальной.
Не один час у нее в голове то и дело звучали обрывки песни, которую она выучила когда-то давно. Ее пела совсем уже древняя тетушка, старая дева, поселившаяся у них в доме, когда за ней потребовался уход. Там, у Алленов, в старческом безумии она и умерла. Строго говоря, тетушка эта была двоюродной бабушкой матери. Ее телесная оболочка казалась совсем призрачной, особенно когда она лежала, дрожа, под кипой стеганых одеял. Ее кости были словно рассыпаны внутри тела, ни к чему не прикреплены, как палки в мешке для отбеливания белья. Тетушка занимала небольшую кровать поблизости от очага, и всегда, когда они собирались вместе за столом или занимались каким-нибудь делом внутри дома, им было слышно ее испуганное бормотание или тихое, невнятное пение: