Плоть

Кое-что я узнал от самого Макса, кое-что от Мэриэн через Сьюзен — моя жена почему-то стала поверенной в ее сердечных делах. Макс жутко раздражал Мэриэн, слышала Сьюзен, но зато он был чертовски сексуален. Но помимо этого он был просто маньяк, который мог своими ласками причинить боль. Короче, Макс был провокатор. Это было видно по его глазам, которые всегда были очень внимательны, иногда добры, но обычно взгляд его блуждал. В толпе он, как правило, рассматривал девушек.
Мэриэн, со своей стороны, была в основном моногамной и если не могла привлечь к себе его полное внимание — например, когда они разговаривали, — то это по очевидной причине вызывало ее сильное раздражение. Я не знаю доподлинно, как протекала их частная жизнь, но у меня сложилось впечатление, что она питалась излишествами и трением. Как бы то ни было, ночные шумы, проникавшие в мой кабинет, стали непредсказуемыми и часто абсолютно непостижимыми. Иногда я слышал шлепки и странные вздохи. Слышались звонкие удары, похожие на щелчки гигантских резиновых лент. Продолжался и скрип, но тональность его изменилась, переместившись в более высокий регистр.
От неподтвержденных экстраполяций ужасно устаешь. Единственное, что я видел, глядя в сторону стены, — это гравюру «Карриер и Айвис» с изображением деревенских саней, подаренную мне Сьюзен на последнее Рождество. Гравюра висела рядом с набитой книгами полкой. Можно было бы воспользоваться каким-нибудь шпионским подглядывающим устройством, но я не обладаю для этого нужной квалификацией. Никакого визуального доступа в спальню Макса у меня не было. В ней было одно окно, выходившее на задний двор, но жалюзи были всегда опущены. Так что и через окно я не мог ни черта увидеть.
Однако должен добавить, что это не совсем так. Однажды — всего однажды — мне случилось снять белье с веревки; нет, и это тоже неправда. Обычно высушенное белье снимала Сьюзен. Ну ладно: однажды, когда мне случилось выйти на задний двор, жалюзи внезапно открылись, как вечно закрытый до этого глаз. И тут в поле моего зрения вступила Мэриэн — абсолютно голая. У нее оказались полные бедра и пышная растительность на лобке. Груди были большие, с тем оттенком слоновой кости, который возбуждает сексуальное вожделение сильнее, чем загар, так как говорит о скромности. Длинные каштановые волосы, ниспадающие на плечи, делали ее похожей на женщину с портрета Боттичелли, если не считать того, что у нее вызывающе торчали ярко-розовые соски, — старые мастера не позволяли себе подобной откровенности.
Так она и стояла — всего одно мгновение, ослепленная солнцем, которое и помешало ей увидеть меня. Лицо ее горело обычным после полового соития румянцем. Но в это время в окне появилась рука Макса, резко опустившая жалюзи. Судя по странному положению руки, Макс сделал это лежа в кровати. Но когда я после этого вернулся в кабинет, звуки стали еще громче. Значит, там происходило что-то еще невидимое глазу — моему глазу, так скажем. Можете назвать меня близоруким.
Но любопытство мое не улеглось и после этого. Любопытство не просто по поводу их занятий сексом, но по поводу того, как именно они им занимались. Наконец я решил прямо спросить об этом самого Макса.
Конечно же я не собирался спрашивать его об издаваемых ими звуках, но однажды, во вторник, когда он на своем спортивном велосипеде возвращался домой, я спросил его, как обстоят дела у них с Мэриэн. Он резко остановился, но, приподнявшись в седле, некоторое время, как опытный наездник, балансировал на своем мустанге, сохраняя равновесие. Свитер его взмок от пота, лицо раскраснелось, веки подернулись соленой корочкой. В сентябре в Миссисипи порой бывает очень жарко, и в тот день было за тридцать. Мой вопрос об их отношениях едва ли мог принести Максу приятную прохладу.
— Мне кажется, что ничего. — В этот момент он потерял равновесие и, резко сдернув ногу с педали, уперся в землю, чтобы не упасть. — Я хочу сказать, — он замолчал, поставив на землю вторую ногу, — что есть свои взлеты и падения.
— Какие взлеты и падения ты имеешь в виду — сексуальные или психологические?
— Ты знаешь третий аспект?
— Хочешь уклониться от ответа?
— Нет. Это касается и того и другого, но совершенно не так, как ты думаешь.
— Откуда ты знаешь, что я думаю?
— Я, во всяком случае, думаю не так, как ты.
— Откуда ты знаешь?
— Потому что ты женился на Сьюзен, вот откуда. — Он отвел глаза.
Только в этот миг я понял, насколько он измотан. Его тело, обычно подтянутое, согнулось под углом наименьшего сопротивления, и он даже не скрывал этого, впрочем, как и других вещей, о которых умолчал бы в ином случае.
— При чем здесь моя жена? — Я понял, что говорю подражая всем деревенским забиякам в радиусе трех штатов.
— Ни при чем, просто, видишь ли, у меня другие вкусы. Давай остановимся. Все это не имеет никакого отношения к Сьюзен. Мне очень трудно тебе это объяснить.
— Мне кажется, ты слишком часто ссоришься с Мэриэн.
— Возможно. Возможно, это просто часть наших отношений. Знаешь, мне надо домой, я промок, на мне сухой нитки нет. — Он пнул ногой дверь, которую никогда не трудился запирать, и наполовину вошел, наполовину вкатился в дом.
Так все же при чем здесь моя жена? Пружинная раздвижная дверь с грохотом захлопнулась.
— Потому что он очень чувствительный, вот почему, — сказала Сьюзен.
Мы доедали вчерашний обед — рубленую свинину и картошку, пережаренную с луком и брокколи. Сегодня блюдо было вкуснее, чем вчера, когда оно стало настоящей кулинарной катастрофой недели. Так иногда бывает, когда продолжение оказывается лучше первой книги. Сьюзен прекрасно готовила и не жалела продуктов: никаких Бармесидовых пиров за семейным столом Шапиро. То была такая разительная перемена по сравнению с моим холостяцким недоеданием и вечными сандвичами, что я за первые несколько месяцев семейной жизни прибавил двенадцать фунтов, прежде чем сообразил, что происходит. Я попытался ограничить себя, но было трудно устоять перед соблазном таких вкусных блюд. Сьюзен оставалась тонкой и стройной, думается мне, только за счет своей стальной воли.
Мой пищевой вопрос по ассоциации привел нас к разговору о том, что говорила ей Мэриэн, а говорила она существенно больше, чем рассказал мне Макс. Во всяком случае, эти подробности были более интимного свойства, хотя, вероятно, и Сьюзен что-то скрывала. Иногда мне кажется, что все женщины принадлежат к какому-то огромному международному союзу. Вы можете жениться на них, но никогда не станете членом этого союза.
Я проглотил последний кусок картошки.
— Чувствительный? В каком месте?
— Это совсем не то, о чем ты подумал. Он много целует ее в попу, а иногда ласкает и живот.
— И?..
— Ну, еще он любит спускаться ниже, устроившись между ее пухлых бедер.
Сьюзен посмотрела на меня, и я вскинул брови в притворном удивлении.
— И никаких перчаточных фетишей, никакого сосания пальцев ног?
— Ну нет, не думаю. — Она отодвинула тарелку. — Но есть и еще кое-что: он спросил ее о макияже. Она считает это странным.
— И как же он ее об этом спрашивал?
— О, ну, например, какую основу она использует, как накладывает тушь на ресницы, ну и прочие вещи в таком же роде.
— Может быть, это просто любопытство. — Я понял, что у Макса гораздо больше тайн, чем мне казалось. Это была еще одна. — Ты покажешь мне, как ты пользуешься своей косметикой?
— Нет.
— Почему нет?
— Потому что. У тебя исчезнут иллюзии.
Первое, что я хотел ей сказать, было: «Господи, да ведь я твой муж», но брак полон невысказанных вещей и потайных мыслей.
— Ну пожалуйста?
— Гм, ну ладно, может быть.
Она ловко, как официантка, убрала тарелки со стола и поставила их в мойку. Открыв кран, она принялась ждать, когда нагреется вода, так как нашему генератору для этого нужно некоторое время. Тихо жужжал кондиционер, и Сьюзен что-то мурлыкала ему в унисон. Я расстегнул ремень, наслаждаясь ощущением сытости. Вечерний свет проникал в окно кухни, и я вдруг, глядя сзади на жену, ощутил прилив любви. В браке бывают моменты, когда возвращается сладость обладания, когда снова начинаешь обожать любимую или любимого, потому что они в это время не подозревают, что ты на них смотришь.