Плоть

— Вам уже дали кабинет, мистер Финстер?
— Да, в Бондуранте.
Франклин окинул всех нас взглядом, в котором проглядывало искреннее соболезнование по поводу тяжкой утраты. Бондурант был закутком кафедры социологии и считался местом ссылки. Мой кабинет, кстати, находится там же.
Макс продолжил:
— Собственно, я не собираюсь проводить там много времени: работаю в основном дома.
Франклин одобрительно кивнул, обнажив кривые желтые зубы.
— Я слышал, мистер Финстер, что вы человек неженатый.
Это замечание вызвало у многих подавленный смешок. Франклин, которому давно перевалило за пятьдесят, недавно женился в третий — или это был уже четвертый? — раз. Как бы то ни было, он второй раз женился на своей студентке, и мы все немного жалели эту женщину. Бывают моменты, когда такое подкрепление отношений учителя и ученицы выглядит вульгарным и отталкивающим. Мы бы испытывали еще больше сочувствия к крашеной блондинке по имени Джейн, будь она меньше похожа на самого Франклина.
Тем временем Сьюзен решила пригласить Макса на ужин, но не собиралась делать этого раньше, чем ей удалось бы мобилизовать подходящую женщину.
— Как насчет Дарлин? — спросила она меня как-то вечером. Наш бытовой кризис давно миновал: новенький кондиционер весело жужжал, а мы собирались ложиться спать.
Я представил себе Дарлин, преподававшую обычаи юга. Потом представил себе Макса.
— В этой красавице южанке всего слишком. Он задохнется в ее жасминовых духах.
— Гм…
— Но вот как насчет Марджори Бингхем с психологического?
— Она помолвлена. Уже целый месяц.
— О!
Как это женщины узнают такие факты? Вероятно, это свыше даровано только их полу. Наконец Сьюзен остановилась на сравнительно незнакомой даме, Мэриэн Хардвик, недавно принятой в университет для преподавания курса искусствоведения. Мы практически ничего о ней не знали, за исключением того, что она женщина яркая и привлекательная. Мэриэн ездила на шикарном красном «камаро», имела весьма космополитичный вид и могла привлечь мужчину. Мы обсудили еще несколько кандидатур, но в конце концов остановились все же на Мэриэн. До сих пор не понимаю, почему мы вдруг озаботились этой проблемой. Может быть, я заразился этим от Сьюзен или меня соблазнило предвкушение компенсаторного удовольствия. Мы вступили в тот период брака, который можно назвать затишьем второго года. Для того чтобы не заболеть клаустрофобией, нам необходимы были какие-то общие внешние интересы. Кто знает, может быть, мы и правда желали чего-то для Макса. Кажется, он будил во всех окружающих непреодолимые материнские инстинкты.
К несчастью, мы не знали самого главного — чего хочет сам Макс. Он как-то пару раз обмолвился о своей бывшей подружке из Манхэттена, но это были мимолетные упоминания, Макс даже не назвал ее имени. Я догадывался, что он хочет взять тайм-аут, и не желал его подгонять. С другой стороны, было ясно, что он отнюдь не монах. Я был совершенно уверен, что он тихо ведет себя в Оксфорде только потому, что порывы такого рода — во всяком случае, для человека его возраста — были здесь попросту невозможны. Когда приходишь в прачечную, получаешь только выстиранные вещи, и больше ничего. Если же вы действительно вынашиваете матримониальные планы, лучший способ воплотить их в жизнь — стать баптистом, но Макс был не из того теста.
Мне казалось, что какие-то сексуальные связи у него могли быть. Дело в том, что дальняя стена моего кабинета была одновременно стеной его спальни. Судя по скудости меблировки его квартиры, обстановка там была сугубо спартанская: сосновый комод с зеркалом, который я помогал перетаскивать, может быть, настенный светильник для чтения, складное кресло из «Уол-Марта» и пружинный матрац на деревянной раме. Все эти предметы не издавали ни малейшего шума, кроме кровати, которая скрипела в мастурбирующем ритме — иногда днем, иногда вечером. Приапизм имел место, это не вызывало у меня никаких сомнений.
Не будь я таким любопытным, я бы просто выходил из кабинета. Конечно, я никому не рассказывал о том, что слышал. Но мне было интересно, какую визуальную стимуляцию — кажется, это называют именно так — он использовал, и если да, то как она выглядит. Девушки модельной внешности в спортивных машинах или шлюхи на мотоциклах? Торчащие груди или убойные сиськи? Когда я был мальчишкой, в Филадельфии некоторые парни пользовались для этой цели старыми каталогами Сирса. Но быть взрослым в той компании — это значило самому покупать порнографические журналы. У меня самого было несколько таких журналов, и я пользовался ими в первые два года моего пребывания здесь, до того как встретил Сьюзен, когда журналы перекочевали в запертый ящик стола.
Сильнее всего меня выводили из себя звуки, которые издавал Макс. Это было нечто среднее между хрипами и стонами, иногда с приступами гомерического хохота. Воображал ли он себя снизу или сверху? Какой тип тела или одежды возбуждал его? Иногда, когда я засиживался в кабинете, такие вопросы начинали сильно меня занимать. Потом я вставал и направлялся в спальню, где засыпала Сьюзен, и принимался гладить ее тело — сверху вниз и снизу вверх, останавливаясь в нескольких местах: на грушевидных грудях и пушистом светлом лобке и ниже, на внутренней стороне бедер, где кожа была потемнее. Мы почти не разговаривали, но, когда ее вздохи достигали определенной тональности, она сама принималась делать то же самое со мной, что заставляло меня подчас чувствовать себя бисексуальным — особенно из-за того, что у Сьюзен были узкие бедра и стройные ноги. Наша кровать с поролоновым матрацем на стальной раме не издавала ни звука.
Этот званый вечер был в каком-то смысле заговором. Сьюзен пригласила гостей на вечер пятницы, и, чтобы это не выглядело как прямое сводничество, мы позвали еще и Пирсонов, супружескую пару с нашего же факультета, состоящую наполовину из кафедры английской филологии, а наполовину из кафедры психологии. Такое совмещение, казалось бы, должно сулить катастрофу, но супруги уживались на удивление мирно — как друг с другом, так и с окружающими. Джина Пирсон, урожденная Тальери — это наш несгибаемый поклонник Фолкнера. Она одержима идеей, что, если не считать такого пустяка, как самоубийство, Фолкнер был абсолютно нормальным человеком. Ее муж Стенли занимается экспериментальной психологией и рассказывает весьма познавательные вещи о гипоталамусе и нейронных матрицах, но на самом деле больше любит выпить пару-тройку кружек пива и, кстати, поразительно хорошо осведомлен об английской литературе, особенно о британском модернизме, то есть в моей области. Но такой узкоспециальный интерес мало что значит: если мы устраиваем факультетские вечеринки, то обычно проводим время в жалобах на администрацию и студентов.
Обед был назначен на семь часов, и Сьюзен провела целый час у плиты, готовя сложное куриное блюдо, название которого напрочь улетучилось из моей головы, но я помню, что оно пахло полынью и лимонным соком. Были в нем еще шафран, рис и лаймовые бобы. На мою долю выпал салат, и я продолжал без устали крошить его, пока не осознал, что гора нарубленной мною зелени скоро перестанет умещаться в миске. Макс пришел первым — ровно в семь. Конечно, он наш сосед и ему не надо было далеко идти, но мне показалось, что если бы мы назначили вечеринку на семь ноль шесть, то он явился бы на шесть минут позже.
На нем были брюки хаки и открытая рубашка, что при такой духоте стоило бы назвать официальным вечерним костюмом, в котором еще можно было дышать. Он презентовал нам бутылку калифорнийского шабли, которая, запотев от холода, лежала в бумажном пакете. Я приступил к обязанностям гостеприимного хозяина, налив нам по бокалу из уже открытой другой бутылки. Сьюзен хлопотала на кухне — просто потому, что любила хлопотать, производя впечатление на гостей. Я спросил Макса, сколько миль он накрутил сегодня.
В ответ он несколько натянуто улыбнулся, как улыбаются звезды спорта, когда их спрашивают, как идут тренировки.