Осень. Подглядывающий (СИ)

Он выглядел слишком милым и невинным для человека, зашедшего настолько далеко. Внутренний голос, гораздо более трезвый, чем остальная я, напомнил, что даже в преступном подглядывании этот мальчик пытался не только брать, но и дарить. Пока в наши дневные пересечения я наказывала его за ошибки в произношении, ночью он старательно ухаживал за мной.
Повелась… Я прощала себе связь с женатым мужчиной, но при мысли, что в темноте пустого танцзала хотела большего от этого мальчика, меня начинала бить дрожь. Я перехватила пальцами плечи – по мне же все видно!
Но как он смог рассмотреть за сдержанностью делового костюма меня настоящую? Я могла себя упрекнуть в чем угодно: что выходя на все всеобщее обозрение, получала удовольствие сродни эротическому, что порой играла с восхищением мужчин, тасуя их, как карты в колоде. Иногда я даже надевала слишком короткие юбки – как и все женщины! Но преподавателем я была безупречным. И все же Дмитрий Фомин меня раскусил. Через стекла очков он увидел нечто такое, что даже у меня не всегда получалось рассмотреть – под бледной кожей скрывалось желтое, изредка прорываясь наружу: на кончиках пальцев, по краю радужки, на лодыжках.
Его карие глаза были абсолютно спокойны, но при этом я отчетливо слышала, как громко бьется его сердце – словно в нем он нес ритм, заряжавший меня в танцзале.
Идиотка, это стучит у тебя в груди. Хватит смотреть на него, он заметил!
Надо было попросить кого-нибудь собрать переводы и занести мне на кафедру, но я опять допустила оплошность, потому что просто сказала:
- Сдайте работы.
И студенты организовали стопку прямо около моего портфеля. Теперь я не могла уйти первой – нужно было ждать, пока все они пройдут мимо меня. Когда сверху лег чистый лист, явно претендующий на пересдачу задания, последние спины уже маячили в дверях, и я запаниковала. Вдруг он скажет мне что-то?
«Любить вас все равно, что гнаться за мечтой». Чертов Диккенс не писал таких слов.
Он поднял сразу всю стопку, явно намереваясь проследовать, куда бы я не решила сбежать, поэтому я осекла:
- Не стоит. Оставьте. – И, подхватив портфель, свалила работы внутрь одним махом, безжалостно сминая.
- Давайте, поговорим.
- По-английски, студент Фомин. Я говорю только на английском языке.
Предательский букет все равно пришлось взять, и я бросилась к выходу, словно позади уже стояла расстрельная команда. Во внешнем кармане, помимо футляра, лежала упаковка обезболивающего, и я нащупала ее не глядя. Запихнув в рот сразу две таблетки, меня почти сразу скрутило от горечи.
- Добрый день! – поклонились две какие-то девочки, и я едва не шарахнулась в другую сторону.
На свет, к людям! Он не станет преследовать меня, если я буду на виду!
У кофе-автомата стояла какая-то женщина, и я притулилась за ее спиной, прикрытой чем-то белоснежно-белым и пушистым. Аппарат натужно гудел, перемалывая кофейные зерна, а она постукивала длинными ногтями по лакированной крышке сумочки. Без каблуков я была на полголовы ее ниже и, несмотря всю паршивость моего положения, невольно отметила длину и стройность ног, обутых в кричаще-красные туфли. Она смерила меня через плечо деланно-скучающим взглядом и снова отвернулась.
Наконец, кофе был готов, и я зашарила по карманам в поисках мелочи. Женщина забрала свой напиток и обернулась. Не сразу я услышала, как она зовет меня по имени.
- Что вы сказали?
- Это ведь вы та самая англичанка, которая спит с моим мужем? – повторила она свой вопрос, отнюдь не ожидая ответа. А следующее, что сделала – это швырнула обжигающий кофе мне в лицо.
От боли я мгновенно потеряла способность слышать и видеть. К моему счастью, она оказалась плохим стрелком, и не смогла попасть туда, куда целилась, даже с такого близкого расстояния, как шаг. Ее руки были ухожены и изящны, они могли царапать ногтями спину, могли зарываться в волосы, моля о завершении сладкой муки. Хладнокровно расправляться с любовницами они пока не умели. Глаза – вот, что ее интересовало, но обожгла она только подбородок, шею и грудь, прикрытую спасительным свитером.
Я охнула, роняя портфель и закрываясь локтями от будущего удара, а она в исступлении завизжала, словно все ее естество составлял только дикий, озлобленный, оскорбленный вопль, который она больше не могла удерживать внутри.
Боже мой, Марк, ты женился на баньши.
Мне было слишком больно и страшно, чтобы я могла что-то понимать. Вокруг нас быстро собралась толпа, но кутерьма картинок перед глазами прекратилась только, когда Марк уверенным шагом разорвал круг и сгреб в охапку обезумевшую от ярости любимую женщину.
- Успокойся, Диана. – Этот голос я услышала бы даже на другом конце Земли. Окружающие могли создавать какой угодно гул, пытаясь заглушить расплескавшуюся истерику, но Марк умел проникать в разум даже шепотом. – Что ты тут устроила?!
Хотелось, чтобы он подошел ко мне, обнял за плечи так же крепко и бережно, как и ее, закрыл собой от изучающих глаз. Но одиночество и презрение – участь всех любовниц мира, когда их тайную, порочную жизнь вытряхивают перед другими для потехи. Я не ждала иного, просто хотелось…
Холодная вода привела меня в чувство гораздо быстрей слез. Я терла руки, прикладывала их к алому, уходящему под ворот, и боль потихоньку отступала, оставляя только горечь, распространившуюся с языка на все тело. Таблетки никуда не годились – с тем же успехом можно было съесть кусок мела.
- Уходи, - сказала я своему отражению. – Не хочу на тебя смотреть.
Но оно печалилось из зеркала, прижимая ладонь к шее, словно не могло говорить.
Фомин ждал прямо напротив двери в уборную. Он прилепился к стене, как тень, отбрасываемая от какой-то, непопадающей в фокус фигуры, и дернулся вперед, когда я замерла на пороге. Быть объектом чьей-то зависимости так же плохо, как и зависеть самой. Возможно, он пока не понимал всей серьезности своих поступков, всей ненормальности нашей связи. А может, я мыслила о нем слишком мелко, потому что он все-таки был мужчиной, и значит, тоже нес ответственность. Так или иначе, он все еще чего-то хотел, а я не могла. Не могла.
- Уходи, - сказала я опять. – Не хочу на тебя смотреть.
Но он был таким же упрямым, как и мое отражение.
- То, что ты делаешь – неправильно, - сделала я еще одну попытку. – Любить – это не просто писать на полях записки или делать вид, что ты знаешь за другого, что ему нужно.
- А ты любишь?
- Тебя – нет.
- А его?
- Я никого не люблю. В этом-то и проблема.
Даже себя.
- Отпусти меня, пожалуйста. Я очень устала.
Когда я направилась к выходу, за моей спиной отчетливо ощущался холод.