Игра против всех
— Ну, вы довольны?
— Очень. Покажите еще раз две последние минуты и остановите, когда я подниму руку.
Изображение на экране омертвело, как и лицо убийцы. А в том, что он видит перед собой убийцу, теперь Мазин почти не сомневался, потому что узнал человека, сидевшего рядом.
Борис Сосновский, которого полковник Скворцов считал решительным и энергичным, а Мазин — человеком, погубившим свое артистическое дарование, принадлежал к типу людей, неизменно нравящихся друзьям, знакомым, женщинам и начальникам. Казалось, он только что сошел с плаката, откуда призывал покорить природу, сохранить деньги в сберегательной кассе или провести отпуск, путешествуя по родному краю. Боб был широкоплечим и стройным, обладал прекрасной светлой, чуть вьющейся, шевелюрой, носил спортивные пиджаки, охотно ссужал деньгами, когда они у него были, но больше занимал, всегда возвращая вовремя, немножко пел под гитару и имел разряд по гимнастике.
Разряд Борис получил еще в школе, но особенно он пригодился ему в университете, потому что человеку, защищающему спортивную честь факультета, невозможно отказать в положительной оценке. Из этого не следует, что Сосновский был глупее тех, кто проводил вечера за книжками в библиотеке. Просто он не видел смысла в том, чтобы сидеть над учебниками, когда можно поиграть в хоккей, пойти на эстрадный концерт или потанцевать с девушками. Изредка его упрекали, на что Боб отвечал единственным латинским изречением, усвоенным из скучного курса: «Non scholae, sed vitae discimus» [1].
И нужно сказать, что первый жизненный экзамен Сосновский выдержал. Вел он дело, которое поначалу представлялось пустяковым. Речь шла об артели, изготовлявшей обыкновенные копеечные веники. В городе такими вениками были завалены все хозяйственные магазины. Однако на селе люди подметали полы самодельными конструкциями из бурьяна и веревки. Работники артели вскрыли эту диспропорцию, и излишки их продукции устремились на неосвоенную периферию, где реализовывались уже не за копейки, а за рубли, причем довольно длинные. Выяснилось это не сразу, и Сосновский еще во многом сомневался, когда однажды, возвращаясь с работы, был остановлен весьма респектабельным мужчиной средних лет, выглядывающим из окошка «Волги» цвета кофе с молоком.
Мужчина дружески предложил подвезти Бориса. И хотя Сосновский узнал председателя артели, он решил, что ехать лучше, чем идти пешком. Председателя это решение воодушевило, и он заявил, что такой приятный молодой человек, как Борис Михайлович, должен ездить всегда если не на «Волге», то хотя бы на «Москвиче», и что он, председатель, и его товарищи охотно окажут эту небольшую любезность молодому талантливому следователю.
— Знаете, — ответил Сосновский, простодушно улыбаясь, — а ведь я на ваш счет сомневался. Вы мне глаза открыли.
Председатель помрачнел:
— Мы беседуем без свидетелей.
— Это неважно. Главное знать самому. А доказательства я найду. Остановите машину, пожалуйста. Мне тут недалеко.
И нашел… Так что полковник имел основания полагаться на Бориса.
Со студенческих лет у Сосновского сохранилась спортивная привычка: не падать духом и не завидовать сопернику. Не завидовал он и Мазину, тем более что и тот успехом похвастать пока не мог. Но к неудаче в деле Хохловой примешивалось огорчающее обстоятельство личного характера. Еще в университете Борис познакомился с дочерью профессора Филина — Юлей. Отношения у них сложились дружеские, приходил Боб, когда хотелось поболтать с понимающим человеком, делился многим, чего не доверял приятелям. Наивная Юля работу Сосновского представляла как непрерывное опаснейшее приключение, а он не стремился ее опровергать. Вообще в глубине души Борис считал Юлю странной, не от мира сего. Внешне она была, по его мнению, не хуже других, но замуж почему-то не вышла, а ей уже перевалило за двадцать пять. Окончив филфак, Юля поступила по распределению в среднюю школу и никогда не жаловалась на работу, хотя, с точки зрения Сосновского, справиться с вооруженным бандитом было гораздо легче, чем поддерживать дисциплину в пятом или седьмом классе сорок пять минут подряд. Юля же считала героем его, Бориса. И теперь после неудачи в институте он стыдился такой репутации. И еще иногда ему приходило в голову, не поддерживает ли он своей дружбой определенные иллюзии, ведь у женщин все не так, как у людей: вечно не то на уме… Об этом Борис думал, нажимая звонок на дверях профессорской квартиры.
Открыла ему Диана Тимофеевна, «юная мачеха», как называл Сосновский за глаза молодую жену профессора.
— Проходите, Боря, Юлечка у себя.
Юля вышла из своей комнаты, поправляя коротко постриженные рыжеватые волосы. Одета она была с учительской аккуратностью в темное, неброское платье.
— Борька, раздевайся! У меня сегодня приемный день. Только что ушла Татка Кучерова.
— Татка?
— Неужели не помнишь? Самая милая девчонка из нашей группы. Чудесные глаза, как у княжны Марьи.
— Глаза? Понятия не имею.
— Какие вы, мужчины, слепые. Смазливую мордашку ты бы не забыл!
— Ну что ты, Юленька! Я припоминаю, — соврал Боб безгрешно. — Чем она занимается? Верная супруга и добродетельная мать?
Юля усмехнулась:
— Пальцем в небо! Татка в аспирантуре. Приехала из Ленинграда. Сейчас я угощу тебя чаем с кексом собственного изготовления и все расскажу.
— Наука не должна разрушать семейный очаг.
— С очагом у Татки как раз неважно. Ты не представляешь, что за хам ее супруг! Когда она приезжала летом, муженек даже не подумал встретить жену на вокзале. Дома не оказалось цветов. И это в день Таткиного рождения, пятого августа!
Юля поставила чай и кекс на столик:
— Пробуй и хвали. И не защищай эгоистов мужчин.
— Возможно, Танечкин супруг трудился над докторской диссертацией? Чтобы не отстать в семейной гонке в науку.
— Он в ней не участвует. Этот типчик работает в папулином институте младшим бухгалтером.
— Вадим Зайцев? — спросил Сосновский, опуская руку с кексом.
— Ты., конечно, подумал о краже? Успокойся! Зайцев не имеет к ней никакого отношения. Папа уверен, что сотрудники вне подозрений.
— Юля! Ты — святая простота. И папа твой тоже.
— Ах, мистер проницательный сыщик! Вы заподозрили Таточку?
— Пока нет. Но деньги-то исчезли пятого августа.
— Роковое число.
— Что она еще рассказывала?
— Для тебя ничего интересного. Вадим появился дома поздно, вел себя ужасно. Они поругались, и Татка ушла к родителям.
— Может быть, он нервничал?
— Понятия не имею.
Сосновский взялся за кекс.
«Если Зайцев непричастен к краже, он не должен был волноваться пятого вечером. Ведь о том, что сейф пуст, стало известно на другой день, когда Хохлова пришла и открыла его».
Когда-то до революции ипподром находился за городом, но за последние годы новые кварталы окружили его, и он превратился в своего рода остров, обнесенный высоким кирпичным забором, за которым текла жизнь, малопонятная для непосвященных. Мазин был из их числа. Скачки его не интересовали, он пришел сюда в воскресенье не для того, чтобы рискнуть скромным заработком. Он не был человеком азартным, даже лотерейных билетов никогда не покупал, но верил в то, что удачи, как и неприятности, не приходят в одиночку. А удача казалась несомненной.
Лицо, схваченное телевизионным оператором, было отпечатано во множестве фотокарточек, и теперь уже десятки глаз искали в городе — на улицах и в магазинах, в кинотеатрах и темных подворотнях — человека лет сорока с нездоровым и озлобленным лицом.
Правда, этот человек мог сразу же покинуть город, но уже на следующий день милиционер, дежуривший в районе ипподрома, сообщил, что лицо на фотокарточке ему знакомо. Похожий человек часто бывает на скачках.
Известие это поступило в субботу, а в воскресенье Мазин решил сам потолкаться в толпе любителей конных состязаний. Но толпы никакой возле ипподрома не оказалось. Две небольшие кассы в фанерных будочках фильтровали желающих проникнуть за ворота. Возле каждой стояло не больше десятка людей. Игорь прошелся взад-вперед мимо касс, однако не увидел никого, похожего на нужного ему человека. «Возможно, он уже на ипподроме», — решил Мазин и стал в хвост очереди.