Фея-Крёстная желает замуж

 
Глава 1, в которой я захотела и попыталась…
 
На обложке витиеватыми буквами написано «Долго и счастливо». Провожу пальцем по выпуклой надписи, передаю альбом крестнице и вздыхаю.
Завидую и даже не прячу этого.
Вон, из открытого окна доносятся голоса и смех – мужской и детский. Прекрасный Принц, теперь уже – король, обучает сына, их первенца… ну чему там мужчины сыновей учат. Крестница оборачивается на голоса, улыбается, кладёт руку на округлый живот.
Принцессу ждём. Конечно, Прекрасную. Луизой решили назвать.
Эх, а я-то чем хуже?
И локоны искрятся, будто над ними встряхнули луну. И глаза чудесные, какого хочешь цвета, чаще – фиалковые. А уж фигурка! У иной принцессы и в лучшие времена такой нет. А крылышки! Ах, какие крылышки! Прозрачные, сверкающие, а пыльца на них – мерцающая, ароматная. Лучше всяких духов. Благодаря ей я летаю. И возраст у меня меркам фэйри совсем юный – сто пятьдесят. В самом расцвете, так сказать! Ну, вот что ещё, спрашивается, мужчинам нужно?!..
Крестница странно на меня смотрит.
Ох, ты ж мать моя, Королева Маб, я что всё это вслух выпалила?
– Угу! – отзывается крестница.
– И с какого момента? – щурюсь на неё. Не могла остановить!
– Примерно с локонов.
Она крутит свой, золотистый, будто сравнивая с теми, о которых только что услышала.
– И ты не обиделась?
Птичкой подлетает ко мне, садится рядом, обнимает за плечи, чмокает в щёку.
– Что ты, крёстная? Я ни капельки не обиделась. И полностью согласна – таких красавиц, как ты, ещё поискать. Действительно, куда только мужчины смотрят?
Снова вздыхаю, подпираю подборок рукой, таинственно и печально гляжу вдаль…
– Эх, дорогая, я замуж хочу.
В общем, зря она в это время апельсиновый сок пила и хорошо, что я – фея. А то бы платье насмарку. Крестница всю меня обрызгала.
– Что? – глазки лазурные округляет, ресницами длиннющими хлопает.
– Замуж, говорю, хочу. А что здесь такого?
– Да ничего, – крестница изо всех сил трёт белый диван: ему тоже досталось апельсиновых брызг. А она никак от привычек своих не избавится: только пыльнку-грязинку увидит – сразу тереть.
Лениво провожу волшебной палочкой – оранжевые отметины исчезают.
– Что я не женщина, что ли? Сто пятьдесят лет только и устраиваю всем «долго-и-счастливо». Уже от платьев, туфель, принцев в глазах рябит, а сама – как тот сапожник.
– Какой ещё сапожник?
В шестнадцать и при золотистых локонах её невежество вполне могло сойти за милую наивность, но теперь-то? Хоть бы в книги иногда заглядывала, а не только в мужнюю чековую книжку…
– Который без сапог. Пословица такая. Аллегория.
– Аааа, – тянет крестница, делая умное лицо и поднимая палец вверх. – Вон оно что.
Хотя ей что аллегория, что астролябия – особой разницы нет. Впрочем, им с Прекрасным и разговаривать-то не нужно. Сядут рядышком, за руки возьмутся, и уже хорошо им. Без слов.
Злая я. А всё потому, что завидую. Тоже хочу, вот так, без слов. При звёздах на крыше сидеть сверчков слушать.
А ведь крестница у меня хорошая добрая девочка. Чего это я на неё?
Вот и теперь вновь садится рядом, неизящно и грузно, чуть покряхтывая, берёт меня за руку и говорит:
– Мы должны исправить положение, крёстная.
– Всенепременно, дорогая. Только как?
– Доверься мне, – заявляет она вполне серьёзно. – Теперь моя очередь помогать.
Ой, что-то мне уже страшно. И за королевство опасаюсь. Если моя крестница так решительно сводит к переносице свои идеальные бровки – быть беде!
Я нежно приобнимаю её, похлопываю по плечу.
– Да ты чего, милая, я же пошутила.
– А вот я не шучу! – говорит она и топает ножкой. – Ты достойна счастья! И я найду тебе мужчину, который тебя осчастливит.
Что-то мне заранее жаль беднягу.
Представляю: врывается такая беременная красотка к какому-нибудь венценосному типу, руки в бока, живот вперёд и орёт на него: «А ну быстро пошёл женился на моей крёстной!»
Тот, испуганный, откуда-нибудь из-под стола: «Хорошо-хорошо. А кто твоя крёстная?»
«Моя крёстная самая настоящая фея!»
Венценосный: «Ой-ё! Попал! Ведь не женишься – в жабу превратит»
Крестница загробным голосом: «Превратит! Ещё как превратит!»
Дальше фантазировать не стала. У меня же мысли материальны, то-то крестница так удивлённо смотрит.
– Ну почти так, – соглашается она. Необидчивая моя. – Хотя я, конечно, хотела устроить конкурс.
– А может не надо!
– Надо и ещё как! У тебя должен быть выбор. Сейчас же сажусь делать рассылку.
Сказано – сделано.
Присаживается к столу, перо-бумагу достаёт и начинает писать. Голуби тут слетаются. По подоконнику ходят, воркуют, свою часть работы ждут. Личная служба доставки моей крестницы.
Сижу, любуюсь на неё. И как умудряется только так идеально писать? Строчит ведь так, что у меня в глазах мельтешит от попыток уследить за её рукой. А буковки выходят ровненькие, красивенькие, с загогулинками. За такие любые ошибки орфографические простишь.
В общем, написала. Письма по голубкам развесила, чмокнула каждого в клювик и отпустила с миром.
Теперь нам оставалось только ждать.
Некстати вваливается Прекрасный с наследником на плече. Последний вопит, как недорезанный поросёнок. Но родители, похоже, счастливы. Вон, нянчится бросились.
Всё, значит мне пора.
Как принцы-короли съедутся – крестница женихам сама сообщит, с какой целью их собрали.
Не попрощавшись, – Прекрасным сейчас не до меня – выпархиваю в голубое, уже подсвеченное пурпуром и подкрашенное позолотой небо, лечу, наслаждаясь лёгким ветерком. Или он – мной. Расшалился, волосы треплет, платьем облепливает. Даже краснею.
Легка, свободна, смеюсь.
А может ну его, этот брак? Но нельзя уже. Крестница расстроится. Когда ещё ей выпадет крёстную замуж выдавать!
В общем, настроение у меня нынче переменчивое и такое, как бы, совокупное. Хочется одновременно всего, но разного.
Ветер тоже меняется и начинает серьёзно завывать начинает. Грубо хватает меня и затягивает в круговорот.
Что же ты делаешь, негодник? Всю пыльцу с крыльев обобьёшь, как же я летать буду!
– …приди ко мне, о, легкокрылая Муза!
Меня несёт прямо на какого-то психа, который в такой ветрище стоит на балконе, воздевает руки к небу и чего-то хочет. Не знаю, что именно он просил, но получает меня. Ветер швыряет метко, прямо в руки к просителю. И мы вместе в буквальном смысле вкатываемся в комнату, упираемся в ножки стола и замираем.
Слава тебе, матушка-нимфея, остановились.
Он глядит на меня, невинный, всклоченный, бледный и со взором горящим.
– Ты кто? – говорю и пытаюсь по мере сил привести себя в порядок. Хорошо, хоть палочку вовремя дематериализовала, а то в такой круговерти она и сломаться могла.
– Я поэт, – заявляет мой новый знакомец. Притом так гордо, весомо и значимо, что я даже проникаюсь.
– Надо же! У меня ещё поэтов не было!
Он улыбается совершенно блаженно, довольный, как Кот-В-Сапогах, когда сметаны наестся.
– И как зовут великого поэта?
– Меня не надо звать, о, прекрасная Муза. Я всегда готов служить тебе. Но если просто, то Анатоль.
– Значит так, Анатоль, я не Муза.
– А кто же? – глазами моргает, почти как крестница, разве что ресницы покороче.
– Фея, – говорю, – и мне лететь надо.
– Нет-нет, о, Фея, будь моей Музой, не улетай. Я хочу быть с тобой, отныне и присно, в горе и в радости.
– Аминь. Теперь можете поцеловать невесту.
– Ты о чём? – вот же непонятливый.
– О том, что ты сейчас брачные клятвы произнёс. Уж поверь мне, знаю, о чём говорю. Я – фея-крёстная, мне на стольких свадьбах довелось посажёной матерью быть! – И ни разу – подружкой невесты, подумалось досадливо. – Так что теперь ты, поэт, обязан жениться.
– Жениться? Но на ком? Я не вижу здесь невесты?